Ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС Николай Гагаринов: В почете у власти было молчание

«7x7» продолжает публиковать воспоминания ликвидаторов последствий аварий на Чернобыльской АЭС. Из 4,5 тысяч героев из Кировской области сегодня в живых осталась лишь тысяча.

В марте 2016 года Николаю Гагаринову исполнилось 70 лет. В 40 его призвали на ликвидацию. Он рассказал, что трудился честно и рад тому, что был полезен, но вот благодарности со стороны руководства и государства он так и не дождался: в зоне отчуждения за ликвидацию солдат не благодарили, не пожимали им руку, наскоро выдавали военный билет и говорили: «Выбирайтесь отсюда, как хотите, машин свободных нет». Это отношение больше всего задело Николая Гагаринова; честности и открытости от власти, говорит он, так и не дождался. Через три месяца он вернулся домой.

 

«Нам говорили, что мы едем на переподготовку»

— В сентябре 1986 молва о случившейся аварии уже шла. Жена у меня работала на железнодорожном вокзале в Кирове, поэтому она кое-что слушала. Я к этой аварии отнесся спокойно: много бывало трагедий.

Тогда я работал водителем в фабрике игрушек. В сентябре мной заинтересовался военкомат. И началось. Собирали группы по 30 человек и по списку всех отправляли в Челябинск. Некоторые люди из районов жаловались, когда их снова возвращали домой и держали в неизвестности.

Нам говорили, что будет переподготовка. Конечно, рабочая сила была нужна везде. Больше «офицарье» не говорило ничего, но сами мы уже догадывались, что придется быть именно в Чернобыле. В почете у нашей власти было промолчать, затаить, а потом еще и сделать народ во всем виноватым.

Таким образом, я за сентябрь пять раз ходил в военкомат. Начались проблемы на работе, приходилось пропускать смены. Когда меня вызвали в шестой раз, мне надоело и я сказал: «Либо вы мне возвращаете военный билет или уже отправляете!». В ответ услышал: «Ну, ты попадешь у нас, пыли наглотаешься!». Надо же думаю, я же столько доброго военкомату сделал: в 1981 году возил целый взвод на целину. Зачем так со мной разговаривать?

В начале октября я был уже в Челябинске. Несколько тысяч людей туда согнали. И опять выжидали чего-то. 10 дней мы работали на танковом полигоне, делали кабины смотровые.

Тогда уже не скрывали, что мы едем в Чернобыль. Но публично нам никто не объявлял об этом и о масштабах аварии никто не говорил. Из руководства страны не нашлось смелого человека, чтобы приехать и сказать нам правду.

 

Уже не скрывали, что мы едем в Чернобыль. Но публично нам никто не объявлял об этом и о масштабах аварии никто не говорил. Из руководства страны не нашлось смелого человека, чтобы приехать и сказать нам правду

 

А потом на транспортном самолете нас доставили в Белую Церковь [город Киевской области], там нас всех распределяли, я попал в Северо-Кавказский военный округ вместе с моим товарищем Фанисом Фасиным [ликвидатор из Кировской области]. Мы были в роте химической разведки.

Я стал химиком-дозиметристом, представляете? Никогда не приходилось до этого! Там нас ничему не учили — вот прибор, снимай данные и веди учет. Немножечко освоились, каждый день цифры по уровню радиации дежурному докладывали.

 

Я стал химиком-дозиметристом, представляете? Никогда не приходилось до этого! Там нас ничему не учили

 

Постепенно я понял, что за это время, нас нужно было обучить чему-то, подготовить морально. Люди же ничего не знали о том, как можно получить облучение. От незнания многие потеряли здоровье.

 

 

 

В Припяти

Я работал в Припяти. Мы выкидывали из домов все имущество и вывозили в могильники. Но это было все ненадежно. Ну, выкопана яма экскаватором, даже если она и глубокая — это вовсе не значит, что последствия аварии ликвидированы. Вынимать эти предметы никто не будет, со временем все разлагается, вода разносит, растенья по ветру тоже, тут и птицы и животные помогают. Цикл замкнутый. Эту облученную технику зарыли лишь подальше от глаз. Какой же смысл в этих могильниках был? Раньше ученые говорили, что через 100 лет обновится почва, сейчас уже про 600 лет и про тысячу говорят. Десятки поколений будут расхлебывать это дело. Тогда мы закопали гранату в землю.

Еще чистили территорию. Город был большой, в одной стороне мы только пыль подняли — все переносилось на другую. Не было технически квалифицированных людей. Вся чистка была неэффективна.

Десятки случаев были, которые меня поражали. Взрослые люди, брали себе в карман все, что плохо лежит. А потом просыпались и кровь из носа шла! Радиация была уже насыщенной, но этого никто не понимал. Если бы это объясняли — такого бы не было. Все бы знали, как себя обезопасить и защитить.

 

Взрослые люди, брали себе в карман все, что плохо лежит. А потом просыпались и кровь из носа шла!

 

Люди подставляли себя и других. Много таких «героев» было. Мы жили в палатках, были двухъярусные кровати, отдельная палатка для обмундирования. Кто-то честно в ней снимал «грязную одежду», другие, бывало, и так ложились спать. Сами себе вредили. Ругался на них, лень, что ли, соблюдать элементарные правила? Но ведь все взрослые были.

В Припяти кроме нас была еще только гражданская служба дозиметристов, они жили там все время. Они нам говорили: «Ребята, бегите отсюда!»

По периметру город обтянули колючкой. Оставалась еще охрана с пулеметами. Там активно работали мародеры, они вытаскивали, отопительные системы, например, а потом сдавали их, продавали. В конце 80-х в Москве нашли даже чернобыльские ковровые изделия. Поэтому охране приходилось стрелять по этажам, когда видели, как кто-то ползал по квартирам.

Всегда с собой был котелок, ложка. Мы ели на ветру. Когда на открытом воздухе долго работали, мер предосторожности особых не было, только сапоги подлиннее носили.

Если была полная нагрузка, не хватало дыхания, кислотность появлялась, хотелось запить и скорее прополоскать рот.

Обезопасить себя нельзя было — ничего не придумали. В столовой нас кормили очень скудно. Фруктов давали чисто символически. На 15 человек — четыре яблока. Мы написали обращение на имя командира полка. На второй день на столах было все, очень много масла. Но мы за эту бумажку поплатились: нашу роту часто оставляли по ночам дежурными в столовой. Ощущали себя как-то не очень хорошо после этого, почему к нам было такое отношение?

На каждый объем работ была картотека: если ты получаешь 25 бар [доза радиации] — ты уходишь. Я не рвался. Это как грудью на пулемет идти. Для чего? Я спокойно работал.

Доходило до смешного. Определяли уровень радиации так: правая сторона улицы чистая, левая — грязная, жители левой могут получить льготы, а другие, которые живут через 10 метров, нет. Как такое может быть? А при нашей власти запросто могло.

В деревнях можно было встретить местных жителей в возрасте, которых вывезли, а они снова приехали. Там живут спокойно, но они сами не ощущают, что они опасны для населения, если придут в чистую зону.

В Новый год мы были еще в Припяти. Мы думали, что полк художественную самодеятельность устроит, но ничего не было. Просто посидели в палатке.

 

«Хотелось человеческого отношения от начальства»

Дело шло к отъезду, норма по барам у нас с товарищем выходила. Начальники нам говорили, почему же мы уезжаем? И как склок между соседями произошел. До чего неприятно мне стало. Командир, когда отдавал военный билет, сказал просто: «На». Не было даже обычного мужского пожатия.

По документам у меня не хватало трех дней. В бухгалтерии ничего не знали, командир сказал: «А мое какое дело? Мне нужно, чтобы вы живые остались и быстро уехали отсюда». Военнослужащих было много, и не каждый день они уезжали.

Я все думал: почему же не построить раз в неделю тех, кто уезжает домой? Не сказать им: «Отъезжающие, спасибо вам, благополучия вам и вашим семьям, пусть ваши жены не плачут. Все нормально». Это было бы по-человечески, нам этого хотелось.

Добраться до дома было непросто. Нам сказали, что свободных машин нет и «мы должны добираться как хотим». Честные офицеры нас подкидывали, так на попутках доехали до Москвы, а дальше на поезде до Кирова.

Заработок зависел от того, в какой зоне ты был: где выше радиация — трехкратное, пятикратное вознаграждение было. Если же основной заработок был хороший — ты крупно выигрывал. Но Вятский регион не блистал по экономической ситуации. На эти деньги я купил брус и построил дом, детей на юг отправил.

Сейчас я спокойно держусь, вторая группа. У меня ИБС [ишемическая болезнь сердца], на этом стараюсь не зацикливаться. Сейчас только катаешься по больницам, лекарства не получить, чего-то нет, хоть и закажут, но неизвестно, когда привезут. Придешь за таблетками снова, а их опять нет. У меня есть книжка бесплатных лекарств, но я воспользовался ей четыре раза. Мне неудобно просить путевки в санатории. Только два раза был в «Колосе», а потом за свои деньги с женой еще ездили.

Часто думаю о том, почему до населения не доводилась информация? Могли же сказать нам: «Готовьтесь, будет длительная, тщательная работа, берегите себя и своих детей». Зачем пригнали 19-летних солдат-срочников на ликвидацию? Это же перспективные мужики, они нужны здоровые. У них теперь дети черт знает какими будут.

В нашем государстве принято: если что-то страшное случилось, это нужно исправлять телами, человеческим фактором. Почему же не привести в действие технику?

 

В нашем государстве принято: если что-то страшное случилось, это нужно исправлять телами, человеческим фактором

 

На международных выставках все хвастаются, что у нас есть. Но это бесполезно: выгоняют народ, дают перчатки, лопаты, метлы — и вперед!

К 30-летию много сведений опубликовали, все рассекретили, дошло и до Горбачева, что он скрывал и почему.

Получили вот медали за подписью Путина. Тогда о славе и о наградах мы не думали. Просто честно работали.

Я рос без отца, с восьми лет работал в колхозе, семья у нас была большая: три брата, три сестры. Я привык к труду, и тут так же себе говорил: «Кто, если не я, кто будет это делать за меня?»

Я был там не зря, участвовал, помогал. Но результат меня глубоко огорчает…

 

 

На фото: музей, посвященный аварии на ЧАЭС, при школе № 37 в Кирове