Ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС Сергей Медведев: Последствия катастрофы никуда не исчезли

30 лет назад, 26 апреля 1986 года, на Чернобыльской АЭС произошла крупнейшая техногенная авария в истории человечества. Из Кировской области на ликвидацию ее последствий призвали 4,5 тысячи человек. Сейчас в живых из них осталось около тысячи. Корреспондент «7x7» записал истории нескольких ликвидаторов аварии. Сегодня мы публикуем одну из них.

В 33 года Сергея Медведева призвали на ликвидацию. Его отправили на «специальные военные сборы» через год после аварии: в 1987 году. Однако тогда уже было понятно, что он едет в Чернобыль. Во время спецоперации Медведев конфликтовал с руководством: меры радиационной безопасности просто не соблюдались, а от этого зависели здоровье и жизнь сотен тысяч людей. Сейчас Медведев состоит в кировской городской организации «Союз Чернобыль» и защищает права своих коллег: помогает получить доступное и, главное, своевременное медицинское обслуживание.

«Многие не хотели уезжать с АЭС из-за денег»

— Я уже был в сознательном возрасте, имел образование врача и понимал последствия этой аварии. По закону о воинской обязанности СССР я должен был ехать (медики были военнообязанными). Но у меня были сомнения. Как-то я прочитал в газете «Советская культура», что Министерство иностранных дел СССР утверждало, что люди едут добровольно ликвидировать аварию. В военкомате я показал эту статью начальнику отделения. На нее мне начальник ответил: «Нет проблем, пиши заявление об отказе, дело передадим в прокуратуру, офицеру запаса — от 5 до 8 лет лишения свободы за уклонение, а за это время вряд ли тебя будет ждать жена. У тебя не будет квартиры, когда ты освободишься». Это был, конечно, аргумент для меня. Все чернобыльцы говорят: «Если не я, то кто?» Я рассудил все аргументы и решил ехать. Потом мне сказали, что из 43 районных врачей все отказывались.

Потом мне сказали, что из 43 районных врачей все отказывались

Я прошел специализацию по военно-полевой хирургии, командирские сборы. Но на практике никто не знал, как действовать. В первые месяцы аварии было лишь паническое состояние у людей. А потом, когда стали осматривать с самолета, было понятно, какие зоны сильно заражены.

На АЭС я должен был вывести из личного состава [тех, кого призвали ликвидировать аварию] всех, кому было меньше 30 лет, у кого есть двое детей, кто был старше 45 лет. Такие были меры радиационной безопасности. Я был начальником медпункта.

Многие не хотели уезжать с электростанции: были заработки в двойном размере от обычной зарплаты у тех, кто находился в зоне, и в пятикратном размере у тех, кто был на самой станции.

Я на заработанные деньги смог купить шкаф. Если у кого-то был средний заработок неплохой, например, у шахтеров, то они потом могли и дом купить, и машину. Так и стимулировали людей ехать. Народ был небогатый.

 

 

 

Условия на станции

Зимой с 1987 по 1988 объект и всю технику в Припяти законсервировали, погодные условия не позволяли проводить работы. Личный состав отправили домой. Когда я принимал должность, нас было 2461 человек, а когда заканчивал — оставалось 150 человек.

У нас были конфликты с руководством. Нужно же соблюдать меры радиационной безопасности личного состава, а в уставах этого не было прописано. Люди, обученные в военных училищах, их не знали. В столовых я наблюдал, как работал повар в грязной фуфайке и ботинках. Такой вид был недопустим. Тогда санитарно-эпидемиологические нормы никем не соблюдались. Радиоактивные вещества могли попасть в пищу. И мне приходилось заставлять дежурить врачей.

Нужно же соблюдать меры радиационной безопасности личного состава, а в уставах этого не было прописано. Люди, обученные в военных училищах, их не знали

Все работали в две смены, очень уставали. Люди должны были находиться на объекте определенное количество времени, чтобы не облучиться. Если человек плохо себя чувствовал, мы отправляли его в госпиталь, кого-то домой. Но один раз в десять дней обязательно всем делали анализ крови на лейкоциты.

Аппаратура в советской армии была очень старая, и она не могла показать точную дозу радиации, которую получил человек. Хорошие аппараты появились только в 1988 году. До этого индивидуальные дозиметры выходили из строя. Поэтому и неизвестно, сколько доз облучения получили люди в первый год. А потом, с 1986 по 1987, когда работы приостановились, стало понятно, что за этот год радиация на объекте накопилась. И 1988 год был гораздо сложнее. Но кто же знал, что так выйдет? Опыта не было ни у кого. Сейчас, задним числом, мы все умные.

Каждый вечер мы топили печки специальным топливом. Кора с деревьев была больше всего заражена. Людям приходилось это все объяснять, специально всех собирали и говорили, чтобы они все делали сознательно ради своего здоровья. Чтобы рыб не ловили, не собирали ни ягод, ни грибов. Воду нельзя было пить, она загрязнена радионуклидами [атом]. На территории взвода нельзя было содержать ни кошек, ни собак.

Чернобыльцы спустя 30 лет

Опасность распространения радиации сохраняется и сейчас. Сколько лет это будет продолжаться? В 2004 году я был в институте радиационной медицины на международном совещании. Представители из Беларуси говорили, что у них в стране после аварии есть вся таблица Менделеева! В основном были выброшены во время взрыва радиоизотопы стронция: а у них период полураспада длится от 12 до 17 лет, но они не исчезают, а превращаются в другие радиоактивные элементы.

Дети, которые родились после участия одного из родителей в ликвидации аварии, и те, которые сейчас проживают в этих зонах, нездоровы по генетической линии. В течение трех поколений должны осуществлять наблюдение. Но для этого мало что делается. Мы ставим эти вопросы на федеральном и региональном уровне, но результатов мало.

Сегодня медицинское обслуживание должно быть доступно, и главное — своевременно. Недавно в союз обратился чернобылец из Кирово-Чепецка: он просил о госпитализации в апреле, а ему назначили на ноябрь! Такие очереди.

В других регионах бывает, что за чернобыльцами закреплено одно учреждение, в котором они обследуются. Мы же сначала были в институте переливания крови, потом в профцентре, затем нас перевели в госпиталь. В нем на обслуживании закреплены все: и участники ВОВ, и боевых действий, и репрессированные. Для чернобыльцев выделено 10 коек из 250. И специалистов радиационной медицины нет. Больных выписывают через 10 дней, но это не выход.

Недавно в союз обратился чернобылец из Кирово-Чепецка: он просил о госпитализации в апреле, а ему назначили на ноябрь!

Я как-то предложил создать комиссию по медицинским услугам для чернобыльцев. На ней должны присутствовать руководители медучреждений и врачи. Все должны понимать, что человек приехал из района и ему нужно получить рекомендацию от госпиталя: выявить связь заболеваний, определить группу инвалидности и социальные выплаты. Если этого нет, это нарушает его права.

Сейчас мы составили вопросы, которые нас волнуют, чтобы обсудить их на совете по делам инвалидов при губернаторе. Последствия Чернобыля никуда не исчезли.

Программа государственных гарантий не предусматривает полного медицинского обследования. Финансирование за счет региона недостаточное. Многие пользуются платными услугами, часть чернобыльцев получает компенсацию за выплаты, а остальные ничего не получают. Вдовы к нам идут, спрашивают, как оформить документы, чтобы получить часть выплат. В пенсионном фонде зачастую не знают «чернобыльское» законодательство.

Когда-то я сам иду в частные центры договариваться с коллегами-врачами, говорю: «Это нищий человек, но ему как чернобыльцу надо пройти обследование, иначе он не получит ни группу инвалидности, ни социальные выплаты».

Потихоньку так помогаем. Все за счет бюджета решить невозможно. Наш союз как посредник между государством и людьми. Человек пойдет к государству, там ему откажут, пойдет в частную клинику, там скажут, что все дорого, и ему больше некуда — только к нам. И роль нашего союза — помочь решить их проблемы.