«7x7» публикует вторую историю ликвидатора последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Катастрофа произошла 30 лет назад, 26 апреля 1986 года. Из Кировской области для устранения последствий призвали 4,5 тысячи человек. Сейчас в живых из них осталось около тысячи.
Анатолия Кипрова призвали на ликвидацию в 36 лет. Он признается: в Чернобыль его отправили «обманным путем». Однако потом, говорит Кипров, он понял — это был его долг и отказаться поехать он не мог, иначе — «предал бы Родину». Сейчас у него много проблем со здоровьем и вторая группа инвалидности.
«Нам сказали, что мы поедем работать на завод»
— В 1986 году в Кирове я работал в коммунальном хозяйстве. К лету мы уже знали, что была трагедия: сообщило центральное телевидение. Но вот когда показывали демонстрацию в Киеве и на 1 и на 9 мая, диктор объявлял: «Радиационная обстановка нормальная». Это, конечно, было не так.
В июне мне пришла повестка: я должен был явиться в военкомат. Собрали больше 10 человек, капитан сказал, что «собрал тот контингент, который им был нужен». Отказаться было нельзя: это был указ из Москвы.
Нам сказали, что мы поедем в Первоуральск на полгода работать на трубомоторном заводе. Тогда мы догадались, что была нестыковка. Я очень удивился: нас брали обманным путем.
Потом снова повестка пришла: мужчин набрали из Кирова, Нововятска, Слободского и Вятских Полян. Нам дали напутствие: «работайте там хорошо». Но никто так и не сказал, что мы едем в Чернобыль.
Нам сказали, что мы поедем в Первоуральск на полгода работать на трубомоторном заводе. Тогда мы догадались, что была нестыковка. Я очень удивился: нас брали обманным путем
В Первоуральске уже ходили партизаны. Нас налысо подстригли, сводили в баню, одели в военную форму. Я подумал — зачем нам военная форма трубы делать?
Начались построения. В уральском батальоне нас было 700 человек — из Кирова, Кургана, Свердловска, Инты, Воркуты, Краснотурьинска. Начальник штаба был украинцем, замполит — русским.
Мы были в части химической радиационной защиты на берегу реки Чусовой. Тогда нам и сказали, что мы едем в Чернобыль. Впрочем, многие догадывались об этом. У нас был строевой смотр, мы вспоминали все уставы.
С каждым солдатом и сержантом была личная беседа: некоторые отказались поехать. Но я не мог: я же в армии служил на должности офицера, государство меня учило и до 50 лет я должен быть готовым служить в любой точке. Это было бы нарушение присяги.
Мы ехали на «особом поезде», в городе нас так и объявляли: «Прибыл особый поезд». Остановка на ужин была в лесу, в городах нас не должны были видеть, все было секретно.
Мы ехали на «особом поезде», в городе нас так и объявляли: «прибыл особый поезд». Остановка на ужин была в лесу, в городах нас не должны были видеть, все было секретно
Когда мы приехали на Украину, я был поражен. Страна жила очень хорошо, в магазинах было все, а наша Россия жила по талонам. Мы такого и не видели.
«Вся информация была секретная: писать домой о взрыве было нельзя»
Из Чернобыля за нами приехали автобусы, и мы поехали на Зеленый мыс [поселок ликвидаторов]. 1 июля мы были уже там. Домой я вернулся только к новому 1987 году.
Я был командиром взвода, мне дали шоферов-сибиряков, очень трудолюбивых. Но тогда была такая политика: если ты коммунист, то ты в почете. У меня отобрали этот взвод, потому что я был беспартийный. У коммунистов же они были лучше. После я работал с бетонщиками и сварщиками.
Когда мы приехали в Чернобыль, я увидел самую настоящую атомную войну: тысячи машин, все люди в белых халатах и в противогазах поливали асфальт, делали дезактивацию.
Наш взвод отправили на строительство бетонного завода в Чернобыль. Схема была такая: когда мы приходили из чистой зоны, снимали всю одежду, надевали другую, специальную, мы называли ее «грязная». Тогда и поехали в Чернобыль. Нам дали три бутылки минеральной воды. Было очень жарко, градусов 40. Кожа на лице шелушилась и от солнца, и от радиации.
В столовой нужно было мыть сапоги, чтобы не занести радиацию. Кормили нас очень хорошо: было и мясо, и масло, сколько хочешь, и гранатовый сок. Пили сгущенку, чтобы легче перенести все условия. Если же плохо кушать, то радиацию было не перенести. В голове звенит, хочется есть и утомление такое, как совсем не спал. Горло болело все время, как будто съел тысячу мороженок. У радиации был запах ржавого железа. Его ни с чем не спутаешь.
Горло болело все время, как будто съел тысячу мороженок. У радиации был запах ржавого железа. Его ни с чем не спутаешь
Птицы не летели на станцию, природа была очень ранима, она гибла от этого.
Сейчас уже все знают, что АЭС вырабатывала электрический ток в атомном реакторе из урана 238 при делении урана 235 для атомных бомб. Тогда же все было секретно. Нам приказали не писать об этом домой. Дело в том, что при взрыве было выброшено очень много стронция и плутония. Эта информация не должна была просочиться на Запад.
Наши письма читали, фотографировать было запрещено, командир части всех контролировал.
Мы жили в палаточном лагере. Перед ним был «помывочный пункт»: там мы снимали одежду и надевали чистую, садились в автобус и ехали до палатки. Воду носили ведрами и выливали у палаток, чтобы не глотать лишнюю радиацию.
Я дежурил по части, докладывал начальникам, что происходит, я знал все: у меня был полевой телефон. Мои солдаты снимали грунт, он был заражен, и его вывозили в специальное место: «могильники».
Украинцы первые сказали эту фразу: «Если не мы, то кто же?». Я не видел ни одного бестолкового украинца, очень умный народ. Я с ней согласен, мы должны были ликвидировать последствия этой страшной катастрофы.
Я видел, как эвакуировали районы, это делали солдаты-срочники, людям разрешалось брать с собой только документы: радиация была очень сильная. Тогда же реактор все еще работал, саркофаг не сделали еще.
Я видел, как эвакуировали районы, это делали солдаты-срочники, людям разрешалось брать с собой только документы: радиация была очень сильная
Приходило много грузов. Из Болгарии присылали бентонит для устранения радиационного облучения. Европа уже начала «кричать». Вот тогда мы и не спали три ночи, радиация начала распространятся на другие районы, нужно было срочно все предотвратить.
Только в сентябре 1986 года сделали саркофаг, до этого никто никого не отпускал домой. Даже разговоров об этом не было.
«Каждая минута и секунда могла решить, какую степень облучения получит человек»
Уровень радиации скрывался: было 800 тысяч рентген в час [величина радиации]. Каждая минута и секунда могла решить, какую степень облучения получит человек. 30 лет об этом молчали и ничего не говорили!
Конечно, в Чернобыле были врачи, постоянно брали кровь из пальца. Если что-то обнаружили — сразу отправляли в запас.
Сейчас у ликвидаторов очень много болезней появилось, возраст дает о себе знать: это в первую очередь раковые болезни. У меня их раньше не было. Сейчас у меня гипотиреоз, гипертония, я постоянно сдаю анализы. Я когда приехал домой, то был весь красный! Мне поставили диагноз ВСД [вегетососудистая дистония]. Сейчас у меня вторая группа инвалидности.
Я должен был выполнить свой военный долг. Не мы, то кто же? Надо было. Я не мог отказаться. Если бы я отказался — я был бы предателем, я предал бы свою родину.
