Сыктывкарская общественница Юлия Посевкина: Центр «Синяя птица» — уже давно не одна я

В феврале этого года сыктывкарская общественница Юлия Посевкина одержала очередную победу над бюрократической машиной: возглавляемая ей правозащитная организация «Особое детство» добилась открытия в двух школах города специализированных классов для детей с тяжелыми нарушениями речи, о чем просили два десятка родителей. По словам Посевкиной, чиновники разрабатывали даже план сопротивления, который, впрочем, не сработал. Этот эпизод стал формальным поводом беседы с правозащитницей. Корреспондент «7x7» попросил рассказать ее о работе созданного пять лет назад центра помощи особым детям «Синяя птица», поиске меценатов, спорах с сотрудниками Минобраза. Но беседа началась с вопроса о телеканале «Юрган», который, судя по всему, спустя примерно пять лет снова показал Юлию Посевкину в эфире.

 

«Я попала в стоп-лист „Юргана“ из-за трусости властей»

— Для начала я хочу тебя поздравить. Наконец-то тебя вычеркнули из стоп-листа на телеканале «Юрган» [несколько лет назад на телеканал поступило негласное указание от «команды Гайзера» о том, чтобы журналисты не снимали Юлию Посевкину в своих сюжетах и не обращались к ней за комментариями].

— Наверное [улыбается]. Мне, конечно, не говорили прямо о том, что теперь меня можно снимать. Но несколько дней назад корреспондент «Юргана» позвонил мне и сказал: «Юля! Мы тебя ждали на педагогическом форуме. Хотели тебя снять». Я сказала: «Ну откуда же я могла это знать?». Меня в итоге сняли. Правда, вырезали половину — ту, где был смысл. И оставили просто слова. Вопрос корреспондент странный задал: «Чего вам не хватает?».

— В жизни?

— Вообще — чего не хватает. До этого по телефону мне журналист сказал, что речь будет об инклюзии. Я соединила вопрос о том, чего мне не хватает, с темой инклюзии и сказала, что мне не хватает классов и школ, которые бы специализировались на отдельных категориях детей. А еще о том, в чем вижу разницу инклюзии здесь и за рубежом — а разница колоссальная. По моему мнению, у нас пока рано вводить инклюзию. Нужны интегрированные школы. При этом тема прямого эфира, где меня показали, была вообще другой [улыбается] — здоровье детей в школах. Я смотрела и думала: зачем меня пригласили? Наверное, на радостях, что вычеркнули из стоп-листа.

— Ты помнишь тот момент, когда узнала, что попала в стоп-лист на телеканале?

— Один из корреспондентов «Юргана» сказал мне: «Извини, мы не можем тебя больше снимать». Я работала на этом канале, и с большинством нормальных корреспондентов я знакома лично. И они тоже стали мне говорить об этом. Это было после скандала с Католиковским детским домом, когда мы обвинили этот детдом в применении карательной психиатрии по отношению к воспитанникам.

Один из корреспондентов «Юргана» сказал мне: «Извини, мы не можем тебя больше снимать»

—  В чем логика твоего нахождения в стоп-листе? Ты ведь выступала за очень хорошие вещи: защищала права детей на образование.

— Это странно. Я же не защищала чеченских террористов, не пыталась свергнуть действующую власть, хотя была бы не против. И поэтому меня еще больше удивила трусость властей, которые боятся таких простых лозунгов, как, например, «Дайте детям школы». Почему-то это в нашей республике оказалось экстремистским при предыдущем главе региона. Сейчас, конечно, другое дело [иронизирует Юлия].

— А почему, как ты думаешь, тебя вычеркнули из стоп-листа?

— А я точно вышла?

— Ну раз несколько лет не показывали, а тут показали и целый форум ждал...

— Потому что окаменелость нашего республиканского телевидения немного прошла. Гапликов [врио главы Коми] приступил к своим обязанностям давненько. И вот они думали, выглядывали из своих норок и пытались понять, как он отреагирует на то, что они кого-то вычеркнут из страшного стоп-листа. В итоге они поняли, что ничего страшного не произойдет, начали с меня. Может, еще кого-то вычеркнули?

 

Они думали, выглядывали из своих норок и пытались понять, как Гапликов отреагирует на то, что они кого-то вычеркнут из страшного стоп-листа

 

«В первый год я не видела себя в центре. А сейчас вижу»

— Я помню, что три года назад был момент, когда ты хотела закрыть центр «Синяя птица»: не хватало денег на аренду помещения, не получалось должным образом наладить работу, работали двое человек. Сейчас работают семь специалистов, приходит много детей. Что за эти три года произошло?

— Я поменялась. Когда я открывала этот центр, то делала это для других: для детей, для сотрудников. И я сама не видела себя в этом центре. Все-таки у меня другая специальность. Мне ближе защита прав детей или преподавание французского языка. Почему я хотела закрыть центр? У меня не получалось быть менеджером центра. Если бы я сразу взялась серьезно, разобралась, у меня было бы все хорошо. Но я себя отделяла от центра. Мне хотелось, чтобы им кто-то другой занимался. В связи с этим у меня было много обид на себя и других. Когда эти обиды накопились, я собралась центр закрыть. Ну и долги за аренду появились. Но потом друзья дали мне волшебный пендель, я включилась в работу и постепенно поняла, что этот центр — мой. В философском понимании этого слова. Я каждый раз строю свое собственное здание. Опосредованно я помогаю детям, даю рабочие места. Итого сейчас у нас 35 детей занимается, а еще 17 стоят в очереди. Я сокрушаюсь по этому поводу, так как это серьезный знак — необходимо, чтобы мы расширились. Но для этого надо найти дополнительных спонсоров. У нас и так сейчас долги по аренде. Каждую неделю к нам приходят новые дети. И мы усиленно не рекламируемся, так как отказывать родителям, которым и так везде отказывают, не очень приятно.

 

 

 

— Когда ты думала закрыть центр, в том числе и из-за долгов по аренде, тебе стал помогать спонсор. Ты сначала не называла его имя, но потом назвала.

— Да, я рассказала об этом человеке после того, как он перестал нам помогать. Я написала пост на «7x7», где его поблагодарила. Это Самойлов [Евгений Самойлов, бывший сенатор от Коми, фигурант «дела Гайзера», сейчас арестован] Он давал нам ежемесячно в течение года 33 тысячи рублей.

— Ты помнишь тот момент, когда ты решила принять его финансовую помощь?

— Жанна Шушакова [блогер, инициатор благотворительной акции «Верю в чудо»] провела кампанию по поиску спонсора для нашего центра. Единственный человек, который откликнулся, и был Евгений Самойлов. Она мне сказала: «Есть человек, но я боюсь тебе о нем говорить, так как он из „Единой России“». Я задумалась. С одной стороны — 33 тысячи рублей, а с другой стороны — риск попасть под влияние самой мной [делает паузу, подбирает слово] неуважаемой партии. Но потом я посоветовалась с человеком, ко мнению которого я прислушиваюсь. Он мне сказал, что надо договориться с Самойловым о том, чтобы он не афишировал это. И если он согласится давать от чистого сердца, то почему нет? И даже если бы кто-то захотел, условно говоря, повесить флаг «Единой России» в нашем центре, я бы смогла отказаться от этой помощи. Потому что свобода внутри, а не снаружи. И я согласилась.

 

С одной стороны — 33 тысячи рублей, а с другой стороны — риск попасть под влияние самой мной неуважаемой партии

 

— И все-таки каково это — принимать деньги от «кровавого режима»?

— Первые два раза это было нелегко, но потом я втянулась [улыбается]. Я не видела в этом... Хотя нет, я лукавлю. Внутри сидел маленький жучок. Но он был маленьким и не мешал мне принимать эти большие средства в пользу детей. У меня не было угрызений совести.

— Принимать или нет деньги от условных «людоедов» — это одна из спорных тем в среде правозащитников Коми, да и не только. Вот более полутора лет назад на то время еще работавшая Коми правозащитная комиссия «Мемориал» выиграла президентский грант. И мнения разделились. Кто-то говорил, что деньги брать надо и делать хорошие дела, а кто-то был категорически против, утверждая, что тем самым правозащитники легитимизируют «кровавый режим».

— У меня не было такой дилеммы. Я же брала деньги не у режима, а у человека.

— Который сейчас в тюрьме и обвиняется в коррупционных преступлениях.

— Если бы он сейчас мне предложил денег, я бы взяла и заплатила за аренду.

 

 

 

«Я бы не ориентировалась на государство. Шла бы параллельно»

— В Сыктывкаре есть проблема с поиском доноров, меценатов, спонсоров, которые бы помогали на регулярной основе?

— Это проблема не в Сыктывкаре, это моя проблема. Любые режимы, ситуации несут в себе ряд проблем. В более свободном обществе — это, например, переизбыток просящих. В авторитарном обществе — это дилеммы вроде «брать — не брать». Неправильно искать причину проблемы в обстоятельствах. Ее надо искать в себе. Я отлично понимаю, что я не работаю достаточно эффективно для поиска средств.

— Как критично ты о себе говоришь. За последнюю неделю я прочитал три больших материала в федеральной прессе о благотворительности и фондах помощи детям. И все их герои говорят, что найти средства нелегко. Это во всей России так.

— Конечно, найти нелегко. Очень трудно быть понятым. Зачем помогать больным детям, в принципе, понятно. Но одно дело, когда ребенок умирает от какой-то болезни и срочно нужны деньги на операцию. Люди наглядно представляют, что они сделают, если дадут деньги. Моя деятельность — поддержка реабилитационного центра — на другой ступени. Кроме того, у нас небесплатные занятия. И некоторые говорят нам: «Берите просто больше денег с родителей и платите за аренду».

— А почему нельзя брать больше?

— Потому что жалко. Здоровому ребенку нужно два часа в неделю дополнительного образования. А нашим детям надо по 5–6 часов в неделю. И то, дай бог, они выкарабкаются. А теперь посчитайте, сколько каждый родитель должен выложить в неделю. Они просто не смогут потянуть большую плату.

— Как-то ты говорила мне, что идея создать этот центр появилась тогда, когда ты увидела, что помощь в похожих государственных учреждениях не такая, какой должна быть по твоему мнению. Я недавно прочитал интервью одного из создателей благотворительного фонда для содействия решения проблем аутизма в России «Выход» Авдотьи Смирновой. Больше всего меня удивила в ее словах такая вещь. Когда у нее спросили, как она видит свою работу через 10 лет, Смирнова сказала, что хочет создать оптимальную структуру помощи детям-аутистам и передать эту систему государству, которое — и здесь ее позиция совпадает с твоей — пока не умеет работать хорошо. Как ты относишься к ее подходу? К ее желанию через какое-то время все-таки передать систему реабилитации государству?

— Она передаст это в виде модели. Все самое лучшее в этой области не перенимается государством. Государство берет только верхушки, хотя именно общественники наработали лучший опыт в этой сфере. Подход Смирновой хороший. Хотя я думаю, что пока оптимальной схемы не может существовать, потому что отрасль еще не развита. Никто пока не может вылечить детей от аутизма. Всегда остаются последствия, всплывают проблемы в более старшем возрасте.

 

Государство берет только верхушки, хотя именно общественники наработали лучший опыт в сфере помощи детям-аутистам

 

— И все-таки. Лично ты готова пойти за Смирновой, отдав систему реабилитации государству?

— Я не знаю, что будет через 10–15 лет. Не смотрю так далеко. Но я не верю, что в государстве может появиться что-то хорошее. Потому что государство ориентируется на бюджет этого года, на человека, который пришел к власти, на веяния моды. Почему-то государство в Советском Союзе было стабильно, но неповоротливо. А сейчас оно вертится как юла: что-то убирает, что-то добавляет, меняет постоянно. Пример: на недавнем образовательном форуме в Сыктывкаре педагоги показывали какие-то информационные технологии. И там выступила лучший логопед в городе — с бумажными карточками. И все такие — фу-у. А специалисты знают, что эта женщина спасает очень много детей в городе, и не с помощью мультимедиа, а да, карточками. Чиновники из Минобразования подумали, что это так неинтересно. Поэтому государство у нас хватает всегда что-то блестящее, как сорока. Поэтому я бы не ориентировалась на государство, а шла параллельно.

 

Выступила лучший логопед в городе — с бумажными карточками. И все такие — фу-у. А специалисты знают, что эта женщина спасает очень много детей в городе, и не с помощью мультимедиа, а да, карточками. Чиновники из Минобразования подумали, что это так неинтересно

 

«Наш центр — это уже давно не только одна Юлия Посевкина»

— А твой горизонт планирования какой?

— Не более трех лет. Через три года центр «Синяя птица» — это свое собственное здание или помещение, которое нам предоставляют безвозмездно. Это 200 квадратных метров, 60 детей, 15 специалистов. Мы занимаемся психолого-педагогической и уже медицинской реабилитацией. Это массаж и иппотерапия. У нас создана комплексная система поддержки. И это место, где поддержку получают родители. У нас будет кабинет, где родители смогут ждать ребенка и одновременно смотреть обучающие видео с семинаров, читать литературу. И это место — самое уважаемое в республике по реабилитации детей с ограниченными возможностями.

— Похоже на то, что у тебя конкретный план действий есть.

— План действий я еще не расписала, но это стратегические цели.

— Три года и свое здание?

— Отдельное здание хотелось бы, но не обязательно. Пусть это будет помещение с отдельным входом. Я хочу, чтобы рядом была детская площадка, куда бы приезжали лошади с инструкторами.

— Какое-то время назад ты мне призналась, что «Особое детство» — это одна Юлия Посевкина. Нет тебя, нет организации. А центр «Синяя птица» — это тоже одна Юлия Посевкина?

— «Особое детство» — это все еще одна я, вынуждена это признать. А вот центр «Синяя птица» — уже не одна я. У нас собрались такие специалисты, которые почувствовали, что они часть этого центра. Они тут допоздна задерживаются, чтобы сделать уборку, а я узнаю это от вахтера. Я доплачиваю людям за инициативу. Но я знаю, что если не смогу это больше делать, они не перестанут предлагать что-то свое. Я целенаправленно строила управление центром на доверии, так как не люблю командовать людьми. И это одна из причин, по которой мне не хотелось создавать центр. Но я построила такие отношения, при которых люди чувствуют себя свободно. Мы не подсиживаем друг друга. Родители детей, которые только-только приходят в центр, не понимают, почему мы друг друга называем по имени. И просим их называть нас по имени. Я хочу создать семейную атмосферу. И это основа центра. Я хочу, чтобы родители нам доверяли, иначе у нас ничего не будет получаться.

— Но ты говорила, что иногда у тебя есть мысли все бросить.

— Такое бывает периодически. Раз в месяц. Но они возникают и сразу проходят. Эти мысли возникают потому, что дело, которым я занимаюсь, очень трудное. У меня были разные работы — от уборщицы до старшего преподавателя в институте — и все работы были легче, чем эта. Такие мысли возникают, потому что трудно, потому что хочется зарабатывать больше. Я знаю, что я могу это делать.  

 

У меня были разные работы — от уборщицы до старшего преподавателя в институте — и все работы были легче, чем эта

 

«Спорить с чиновниками легко»

— У тебя очень богатый опыт общения с чиновниками. Чаще всего ты встречаешься с сотрудниками Министерства образования Коми. Ты говорила, что они в некоторое степени тебя побаиваются. Почему?

— Себя не хочется хвалить [улыбается]. Я быстро научилась чувствовать, куда пойдет ситуация. По одному разговору с чиновником понимаю, что он имеет в виду. По бумаге, которая мне пришла, я вижу, к чему они клонят: твердое «да», твердое «нет» или это попытка уклониться от своей обязанности. Вот недавний случай — открытие речевых классов в Сыктывкаре. После первого круглого стола мне все стало ясно. Стол был в январе, инициировали его мы. Мы хотели, чтобы в Сыктывкаре открыли речевые классы для детей с задержкой речи. Там был хаос, но инициированный мной, я хотела вывести их на эмоции. Там вообще не было понятно, о чем говорили чиновники. Они это умеют. Мне кажется, во всех ведомствах есть положение о том, как уклониться от своих обязанностей. План — «Как не сделать», очень разветвленный. Так вот, на круглом столе были все родители, дети которых должны пойти в эти классы. И они наконец-то увидели, чего стоит каждый шаг по защите прав их детей. Обычно же я им даю готовый результат.

— И что сказали родители?

— Они были в шоке. Им хамили, мне хамили, обрывали мои вопросы, не отвечали на них. А в итоге прямым текстом сказали, что ничего делать не будут: «Неужели вы не понимаете?». Я сияла, так как знала, что чиновники у нас в руках. А родителей трясло, они были синие. Спрашивали потом: «А что, всегда так?». Я им говорила, что почти всегда. Но в тот момент я поняла, какую тактику изберут чиновники. Они стали вызывать по отдельности каждого родителя и пытались их обязать пройти через определенных психиатров. Как мы и предполагали, психиатры стали менять диагнозы. И как только это произошло два раза, мы пошли на прием к помощнику прокурора, написали открытое письмо мэру. Там выразили недоверие рабочей группе, попросили создать новую и пересмотреть ситуацию. И я должна отдать должное новому мэру Сыктывкара [Андрей Самоделкин], он мне очень симпатичен теперь. Они быстро среагировали. Они открывают два класса для «речевых» детей — в Эжве и городе. Более того, они открывают в школе № 18 класс для детей с задержкой психического развития. Следовательно, в городе теперь есть классы для глухих и слабослышащих детей, для слепых, умственно отсталых. Осталась только одна категория — дети с аутизмом. Только-только федеральным государственным стандартом была утверждена как отдельная категория.

 

Я сияла, так как знала, что чиновники у нас в руках. А родителей трясло, они были синие. Спрашивали потом: «А что, всегда так?»

 

— Я помню, что ты говорила, что тебе нравится говорить с чиновниками, потому что это борьба.

— Я борьбу люблю. Единственное что — я морально от нее устаю. Но на самом деле она мешает основной работе с детьми. Эти две вещи требуют разных подходов: с детьми — это любовь внутренняя и внешняя, а отстаивание прав — это агрессия, логика, жесткость. Не так просто все это совмещать.

— Но ты ведь троллишь чиновников, когда понимаешь, что речь о правах, а они пытаются найти какое-то оправдание.

— Спорить с ними легко. Я всегда подготовлена, знаю все обстоятельства дела. И если чего-то не знаю, я не покажу этого. Мне несложно.

— Так тебе нравится этот праведный троллинг?

— Я не испытываю от этого удовольствия, но в этом что-то есть. Если раньше мне это нравилось больше, то сейчас появилось ощущение, что я могу унизить человека. Поэтому мне не хочется этого делать.