24 июня в Осло состоялось вручение премии «Свободная пресса Восточной Европы 2015». Торжественная церемония прошла в Нобелевском институте в центре столицы Норвегии. Вечером этого же дня, но уже в офисе норвежского фонда «Fritt Ord /Свобода слова» состоялась неформальная встреча победителей и призеров. Среди них была и Инна Сангажиева, хрупкая женщина восточного типа и с открытой улыбкой. Последние годы она работает в Норвежском Хельсинкском Комитете, где курирует программу по соблюдению прав человека в России. Корреспондент «7х7» узнал у нее, почему, по ее мнению, ситуация с правами человека стала ухудшаться еще до прихода к власти Владимира Путина и какова динамика за последнее время.
— Ты 16 лет уже живешь в Норвегии и из них последние десять работаешь в Норвежском Хельсинкском Комитете. Как ты здесь оказалась?
— Я сама из Калмыкии. Когда мне было 23 года, я приехала в 1999 году в Осло, поступила в университет. Все это вышло благодаря шахматам. Шахматы дали мне эту возможность, так как у нас президент Калмыкии Кирсан Илюжминов был, да и сейчас является президентом Международной шахматной федерации. Он интересный человек, неоднократно говорил, что видел инопланетян [смеется]. И когда я еще была студенткой, я работала на различных шахматных мероприятиях. Там познакомилась с норвежскими шахматистами, которые меня пригласили в Норвегию, где я почти сразу же подала на поступление в университет. Я закончила романо-германского отделение в Элисте, поэтому знала уже английский язык. 6 лет отучилась, есть степень магистра по политологии. И пока я была в Осло студенткой, я была очень активным волонтером в AMNESTY INTERNATIONAL.
— Почему ты решила стать правозащитником?
— Моя норвежская однокурсница позвала меня на демонстрации против войны в Чечне. Это был 1999 или 2000 год. Я пришла, и она попросила меня подержать транспарант. Я взяла его и мне было ужасно страшно. Но самая главное впечатление на меня произвела встреча с Алексеем Михеевым. Это молодой человек из Нижнего Новгорода, которого пытали в полиции, он выбросился в окно отделения. Потом его вывез из России норвежский журналист и привез в Осло. А я, будучи студенткой, работала в больнице санитаркой, и люди из AMNESTY попросили меня заходить к нему. И вот тогда я собственными глазами увидела, как человек, прошедший через пытки, может быть таким мужественным. И при общении с ним я в очередной раз убедилась, какое жестокое может быть государство, и решила сделать все возможное, чтобы с этим бороться! А еще на меня в юношестве произвела колоссальное впечатление книга Ефросиньи Керсновской «Сколько стоит человек», которую я прочитала в возрасте 14 лет. Будучи подростком, когда еще существовал СССР, я взахлеб читала «Молодую Гвардию», а потом, сразу после распада Союза, читая, что на самом деле было с героями Фадеева в статье, напечатанной в «Огоньке» , вдруг поняла, что правда бывает разная. И за инакомыслие всегда пытались в человека сломать.
— А у вас в семье эту тему никто не поднимал?
— Мы же калмыки. Мы первый народ, который был депортирован в декабре 1943 года. Мы выживали… Но такие темы не обсуждали. И когда пришла перестройка, появилась надежда. Об этом всем можно было поговорить, появились документы, которые все стали читать. И в этом году будет 40 лет Хельсинкскому соглашению, 30 лет — как Горбачев объявил о начале перестройки, а мы с тобой сидим у разбитого корыта.
— А как ты пришла в Норвежский Хельсинкский Комитет?
— Меня в Комитет пригласили работать, когда я была еще студенткой. Там начинался интересный проект — наблюдение за ходом выборов в Норвегии. Идея заключалась в том, чтобы пригласить представителей из стран бывшего Советского Союза, кроме Прибалтики и на тот период — России. Это был такой взгляд со стороны, чтобы воспринимать нас на равных, а не смотреть сверху вниз. Я координировала этот проект, и меня оставили. Я хорошо знаю и Россию, и Норвегию, и мне легче быть посередине и находить точки соприкосновения. И сейчас у меня должность — старший советник в НХК.
— Можешь мне про структуру НХК рассказать? Есть ли люди, которые координируют, например, только ситуации в Чечне?
— Наша организация была основана в 1977 году. У нас есть генеральный секретарь, его заместитель, советники по странам и те, кто работают с другими проектами. В основном мы работаем со странами бывшего Советского Союза, бывшей Югославии, Центральной Европы. У нас очень много разных проектов, но они больше касаются стран ОБСЕ. Также мы работаем с такими тематиками, как нарушение мирных договоренностей, установление права, справедливости, переговоры, диалог с властью — вся работа, которая ведется в продвижение прав человека. Я, например, работаю с Россией, также с Белоруссией. У нас есть люди, которые работают по странам Азии или только с образовательными проектами. Также функционирует центр документации имени Натальи Эстемировой.
— Ты, как координатор по России, можешь сказать, когда стало понятно, что ситуация с правами человека в стране стала ухудшаться?
— Я даже не помню. Мне кажется, еще до прихода Путина. Когда были последние выборы Ельцина. Я просто изучала политологию, и для меня было легко понять, что реформы затормозили, что именно не было сделано для того, чтобы продвинуть общество. Но с другой стороны, возможно, этот процесс идет в том направлении, в котором должен идти. В 90-х годах все-таки прорыв был «сверху», тогда людям не было еще понятно, что такое свобода, что такое общечеловеческие ценности. Термин «права человека» для многих звучит враждебно еще и потому, что «как бы перемены» спускались сверху, хаотично, и поэтому демократия воспринимается как нечто инородное и чужое. А сейчас… власть просто не осознавала, что живая вода, которая по каплям расплескалась по всей стране, даст все-таки свои плоды. И я в это верю. Что за более чем 20 лет общество поменялось. Я вижу, что есть организации, есть люди, которые впервые почти за столетия сами стали строить свою страну, сами стали объединяться по поводу каких-то проблем. Например, Химкинский лес или пожары в Хакасии... Люди сами объединись, и вот тогда появляется «право» и потребность в «праве». Мне со стороны очень интересно наблюдать за этим процессом. И во многом мне гораздо легче это делать со стороны, но я очень уважаю и восхищаюсь людьми, которые живут в России. Среди пропаганды ненависти и злобы тем не менее стараются расти и жить, как люди, нести в себе это достоинство.
— От поездок в Россию у тебя остаются посттравматические ощущения? Вы как-то обсуждаете это в семье?
— Я живу в норвежской семье, у меня муж норвежец, дети тоже. И мы часто обсуждаем позицию Норвегии по отношению к беженцам. Или почему норвежское правительство не хочет встречаться с Далай-ламой. Мы обсуждаем вопросы справедливости, то, что к человеку всегда должно быть уважение. И мне печально ездить в Россию и видеть, что происходит. Некоторые сравнивают с 30-ми годами, сталинскими временами. Но я не думаю, что у государства есть такие ресурсы. И пока есть надежда, я тоже надеюсь.
— Эффект выгорания тебе не знаком? У нас почти каждый активист после пяти лет своей «работы» уже начинает уставать….
— Есть отчаяние, но меня и подпитывает общение с вами, с журналистами, с коллегами и друзьями. Именно общение с коллегами, их удивительная стойкость в условиях авторитарных режимов восхищает и дает мне смысл в работе и надежду. В России, да и везде, люди боятся свободы, потому что это ответственность. Это надо постоянно думать! А это страшно, и для норвежцев тоже. Но в Норвегии такое общество, в котором все нормально и хорошо, поэтому еще есть боязнь, что все уснут. Их надо постоянно теребить и тормошить, чтобы на газе, нефти и богатстве они не уснули и всегда думали о своей ответственности, о людях, находящихся рядом: беженцах, детях без документов… Поэтому для нашей организации очень важно быть постоянно начеку.
Интервью ни о чем...