Член «Комитета спасения Печоры» Екатерина Дьячкова:

Разлив нефти в бассейне реки Колва, который случился еще зимой 2012-го, но последствия вскрылись в мае 2013 года, стал катализатором протестной активности в Усинском районе. После этого ЧП люди стали выходить на митинги и требовать выполнения своих обязательств. Одним из организаторов этих мероприятий стала жительница поселка Новикбож Усинского района, общественница Екатерина Дьячкова. Выступив на открытии палаточного лагеря «Гринпис России» в поселке Парма Усинского района, она пообщалась с корреспондентом «7x7».

— Екатерина, вы много раз принимали участие в разных мероприятиях против нефтеразливов. Зачем вы это делаете? Зачем вам это надо?

— Я всего лишь защищаю свой дом. Я защищаю свои права на свежий воздух, чистую воду, на пищу — то есть просто на среду обитания. И хочу, чтобы другие тоже поняли, что они имеют право на эти факторы среды, иначе им не выжить.

— А как сами оцениваете: у вас получается защитить себя, вот здесь и сейчас?

— Здесь и сейчас — пока не получается. То есть мы находимся в стадии постоянной борьбы. Но жизнь вообще борьба. В данном случае у нас получается борьба за самое необходимое — это солнце, воздух и вода, так? Без этого человеку не выжить. Поэтому пока нет, пока у нас воздух неизвестно какой, пьем воду, не соответствующую нормам — это даже все признают. Ну и питание... Питаемся мы, конечно, дарами нашей природы, но мы не знаем, насколько благотворно они действуют на нас. Может, ими и не надо уже питаться, может, нельзя. Мы не знаем, поэтому мы хотим, во-первых, знаний. Говорят: если ты знаешь, ты вооружен. Можно ли ловить рыбу или нельзя, хотя ее просто практически уже нет. Можно есть те грибы и ягоды, которые мы собираем? Ведь мы традиционно пользуемся этими дарами. У нас организм устроен так, что мы должны есть те продукты, которые растут у нас.

— Скажите, а жители сел Усинского района в последнее время стали больше разделять вашу позицию, хотят отстаивать свои права, или они по-прежнему выступают лишь наблюдателями?

— Это не моя позиция, это должна быть позиция каждого человека. Я сейчас проводила анкетирование по просьбе «Комитета спасения Печоры», и я разговаривала с людьми, задавала им вопросы, поставленные Московским центром обработки информации. Я поняла, что люди уже осознают, что они имеют право хотя бы на самое минимальное. То есть все сказали о воздухе, о воде, о пище, то есть о грибах и ягодах — традиционном природопользовании — об охоте, о рыбалке... почти все! В каждой анкете это указано.

— Одно дело просто говорить об этом, и другое — предпринимать какие-то действия: выходить на митинги, собирать людей. То есть то, чем вы занимаетесь. Вот таких людей сколько?

— Судя по последнему митингу в Усть-Усе — мы организовали его вместе в Николаем Ивановичем Федоровым — там было 200 человек взрослых. И плюс дети, которые тоже слушали, тоже видели и поддерживали своих родителей — они пришли вместе с ними.

— А можно ли говорить о том, что в некоторой степени у людей возникло такое критическое восприятие ситуации, что если сегодня мы не защитим землю, то вопрос будет стоять о вымирании? Они же до этого как-то жили и мирились с этим, а тут разом вышло такое количество человек. Это о чем говорит?

— Я считаю, критическая точка у нас была в прошлом году. Потому что прошлогодний разлив нефти, который организовал людей, буквально привел нас к этому митингу. А почему он привел к этому митингу? Потому что мы везде говорили, писали письма, мы ждали, что власть отреагирует, что грядет ужасная экологическая катастрофа — это бедствие, когда нефть плывет по реке, лежит на берегу, что мы дышим всеми этими испарениями. Мы написали письма, мы подписались, и правительство никак не прореагировало. То есть они выбрали сторону нефтяников. Спустили это письмо Росприроднадзору, тот отписался перед нами. Мы писали письма и в природоохранную прокуратуру, и там получили отписки: «Да, мы все зарегистрировали». Но никто ничего не сделал! Нефть благополучно уплыла по нашей реке, осталась на нашем берегу, еще и нас обвиняли, мол, мы врем. Как может целый населенный пункт врать?! Как можно подойти и сказать, что «вы все врете»? А вы — не заходя и не приходя — на вертолете сделали облет и сказали: «Все чисто». Вот это был, я считаю, настолько неправильный шаг — полное отсутствие реакции, что мы пришли на митинг. То есть нас вынуждают идти к этому, потому что мы уже в отчаянии. Вот правильно вы говорите, наверно, наступила та критическая точка. И когда я проводила анкетирование, люди говорили не 10-15 минут, не старались быстренько отписаться, а беседовали: говорили 30-40 минут, да и час готовы говорить. У меня просто не было так много времени их выслушать, поэтому да, я считаю, наступает эта точка, когда люди уже в анкетах пишут: «Помогите нам, спасите нас!» То есть мы хотим тут жить, неужели нам надо всем уехать?

— Скажите, а вот в этой ситуации как должны по чести, по обязанностям, по должностным инструкциям поступать власти: городские, республиканские?

— Во-первых, слышать людей. В анкетах многие написали: «Просто слышать надо нас. Читайте наши письма. Обращайте на нас какое-то внимание». Только почему-то перед выборами про нас помнят. А сейчас уже и вовсе не приходят. Наверно, потому что мы не играем такой большой роли в выборах — нас-то ведь мало. И что делать? По справедливости — хотя в мире уже нет такого слова — те просьбы, которые были изложены в митинге, в наших требованиях — надо их исполнять. Почему мы должны дышать сероводородом?

— Возвращаясь к вопросу о властях: какую оценку вы даете спустя год действиям Гайзера и его команды вот в этой ситуации?

— Я считаю, что для местного населения Гайзер сделал уже две ошибки. Во-первых, когда он приезжал в Новикбож на открытие школы, были в ужасном состоянии дороги. Он прилетел на вертолете. Люди мечтали, что он проедет по этой дороге, увидит ее и поймет хотя бы нас. Нам было важно, чтобы он увидел, какие дороги и какие у нас расстояния. Что для нас это огромные расстояния, и дорог практически нет. И вторая ошибка, конечно, тоже огромная: не обратил внимание на экологическое бедствие, которое произошло в прошлом году, не объявил чрезвычайную ситуацию. Последствия были во всех населенных пунктах Усинского района.

— Насколько я понимаю ситуацию, то количество нефти, которое разлилось, —  подпадает под критерий чрезвычайной ситуации?

— Конечно.

— Тогда должны быть выплаты местным жителям.

— Да, да.

— То есть вы связываете эти события?..

— Конечно, мы связываем. Если бы он нам сказал: «Сейчас такая ситуация, что мы не можем вам выплатить деньги». Но вы уберите нефть. Мы бы даже поняли, если нам сказали: «Мы вам не будем выплачивать какие-то огромные суммы». Или, например, «будем выплачивать, но давайте по частям». Это должны были быть не деньги республики, а нефтяников. То есть они встали на позицию нефтяников.

— В итоге? На митинге была озвучена такая мысль, что местные люди не пойдут голосовать. Позиция не изменилась? Вы так и не пойдете голосовать? Не важно, за кого, просто на выборы пойдете?

— Голосовать-то там...

— Не за кого?

— Но пока позиция у людей да, такая. Хотя мы понимаем, что если мы не пойдем, мы не сделаем погоды. Но сам факт. Многие считают, это правильно, потому что о нас помнят только в момент выборов. Выборы закончились — нас опять все забыли. И до следующих выборов — тогда могут быть какие-то мероприятия, кто-то к нам приедет, кто-то что-то пообещает. Но большинство обещаний не выполняется. Причем мы просим очень мало. Мы не просим заставить земной шар вращаться в другую сторону, мы не просим сверхчего-то. Даже от нефтяных компаний ничего такого не просим. Потом, люди очень сильно обижены. Хорошо, нефтяники, «ЛУКОЙЛ» нам говорит: мы выплачиваем вам налог. Налог идет в Россию, потом в Коми. А грязь остается нам. Почему эти налоги, почему эти штрафные санкции опять идут в организацию, которая разливает нефть? И тишина. А что нам город сделал? Мы со своим мусором не можем справиться, потому что даже за наши деньги, нет организации, которая бы занялась этим. Мы хотим прекратить действия карьера, который разрабатывает наши самые ягодные и грибные места. Говорят: «Вот возьмите и приватизируйте кто-нибудь этот участок». Нет, я понимаю, но это сколько мне надо времени и сил, чтоб этим заниматься, а потом платить налоги, кто за это возьмется? А что, нельзя по-другому как-то сделать? Вот мы просим изменить законодательство, чтобы у нас были традиционные места природопользования — хотя бы в черте нашего населенного пункта. Чтоб мы могли сходить в этот лес. На месте карьера пустырь, после вывоза песка и гравия.

— Во время встречи с волонтерами, активистами вы еще говорили с ними про состояние здоровья местных жителей. Какую оценку общую вы даете? Оно ухудшается? Какой расклад?

— Да, тенденция есть. Это данные Усть-Усинской участковой больницы. Тенденция идет к ухудшению здоровья. Ну, здесь, конечно, много факторов. Нам всегда говорят: «А вот докажите, что это именно факторы окружающей среды на это влияют». Конечно, это доказать очень сложно, но в первую очередь ведь люди начинают думать про это. Потому что они видят, что творится вокруг. Поэтому даже если это и не так, то они все равно мыслят этой категорией — категорией окружающей среды: где они живут, что они едят. Конечно, я понимаю, что резкий подъем количества детей, больных сахарным диабетом, может, и не вина окружающей среды. Но вы докажите, что это не так. Я понимаю, что это все соки, которые без конца детям дают. То есть это, опять же, низкий уровень сознательности людей. Ну так давайте работать в этом направлении, чтобы это была какая-то направленная кампания, а не только стихийные общественники, которые выступают, говорят, что не так, на что нужно обратить внимание, чтобы это стало политикой здоровья.

— А по поводу онкологии есть данные по району?

— Есть данные и по району, и по Усть-Усе идет рост онкозаболеваний. Люди уже напуганы. Как нам говорят: «Ну, если вы так недовольны, что вы тут живете?» А почему я не должна здесь жить? Если люди здесь родились, хотят жить условиях, в Крайнем Севере... Пусто не бывает. Приедут и будут жить, я понимаю. А почему мы должны уехать? Или вымереть? Поэтому надо бороться. Тут вопрос даже вот в чем: может, уйдут те, которые сюда пришли? Или пусть те, кто пришли, получают нефть, но другими способами? Есть масса новых технологий. Почему они не вкладываются в новые технологии? Почему они такими отсталыми методами и технологиями добывают нефть и разрабатывают новые месторождения? Идет технологический сброс газа. Технологический, как это понимать? Так нельзя разрешать! А у нас слабая экологическая экспертиза, и ее хотят отменить.

— А что же делать в таких ситуациях? Вы же наверняка составляли некие условные пункты вашей программы.

— Конечно. В первую очередь, я говорю: если поступает человек на работу, у него просят что? Медицинское освидетельствование, что он здоров. Второе — вот надо, прежде чем принять человека работать на Крайнем Севере, дать ему какое-нибудь экологическое образование элементарное: что можно, что нельзя. Но ведь по дороге ехать невозможно: столько грязи. У нас есть свои места свалки — мы знаем это. Мы боремся с этим, мы требуем, чтобы был договор, чтобы убирали. Но по дороге ехать невозможно! Пусть обучают и повышают экологическое образование своих работников. Почему идет постоянное сокрытие? Они же скрывают, что там нефть, тут нефть. Пока не наступишь в лужу нефти, они будут это скрывать. Конечно, они сейчас скажут, что «у нас презумпция невиновности». А у нас презумпция чего? Почему мы должны постоянно доказывать право на жизнь. У нас тоже эта презумпция есть, мы в этой же стране живем, тем более, эта земля наша.

— Понятно. Так что делать? В смысле, контроль?..

— Повышать экологическое образование обязательно всех нефтяников. Тоже ввести штрафные санкции, каждому конкретному человеку: когда он бросил туда банку, сюда банку. Вот начиная с мелочей. Все начинается с мелочей. Конечно, нефтяными компаниями очень трудно. Я понимаю, что мы никто рядом с такими монстрами и гигантами. Значит, надо ходить на эти митинги, требовать, просить. Сейчас же информационная война все решает. Значит, нам тоже надо заниматься этой информационной борьбой. Нас принуждают к борьбе. Мы — простые люди, общественники — заменяем природоохранные, природонадзорные организации. Мы делаем вместо них работу. Мы находим, мы говорим, мы показываем, мы просим их приехать. Но они говорят: «У нас людей нет. Некому» и сами они также как-то странно ведут себя. Прекрасно знают, что надо делать, но не делают. Или у них сил нет, или они зависимы настолько, что не могут. Тогда пусть на нас обратят внимание. Мы же не можем врать, как может целое село врать? Мы им говорим, а нам в ответ: «Там нефти нет». Где ищут?

— Вы можете рассказать, вы были в прошлом году здесь в мае, когда река?.. Вы можете вспомнить, что было в тот день? Как вы узнали об этом? Вы пошли к реке, дежурили или что?

— Да, мы дежурили возле реки. Мне позвонили очень рано, еще как только пятно появилось на Колве. Уже представители Колвы мне позвонили и сказали: большое пятно разлива, мы сообщили всем органам, МЧС. Будьте готовы — не дай бог, пятно появится на Печоре. Если они спустят все это на тормозах — все возможно, были теплые выходные дни, люди отдыхали. И мы буквально по очереди дежурили возле реки. Стояли и смотрели: будет ли у нас и что делать? С Колвы позвонили, сказали: «Пятно благополучно движется, никто ничего не делает». И вот что делать, действительно? Мы во все организации, все МЧСы, все Гринписы — всем сообщили, что вот идет на нас такое событие страшное, и тем не менее это пятно дошло до устья — как раз где Уса впадает в Печору. И мелкими потоками начало двигаться по Печоре.

— А вы тоже дежурили в тот момент на берегу?

— Конечно. Мы все были в ужасе, конечно, потому что из Колвы нам пришло сообщение, что это повторение 94-го года. Но что делать? Поэтому я забегу вперед, попрошу разработать участников этого «Нефтяного патруля» разработать свод правил: что делать? Что мы можем своими средствами сделать, чтобы спасти нашу реку? Ну что мы делали? Мы видеозаписи, фото делали. Масса народу была — все видели это. Пригласили нефтяников. Мы до 10 вечера их ждали — они не приехали. Хорошо, ветер пошел встречный, и вот это пятно немножко локализовалось в одном месте, они не приехали, и все разошлись. Нефть за ночь зашла в ручей Ель, который течет по территории Усть-Усы. Там было страшно, был массивный слой нефти. Вода весной большая, все это шло по реке. Нефтяники приехали только на следующий день. Они предложили нам убирать, сказав, что это наша река. Понятно, что в Колве еще как-то можно убирать, так как там река узкая, то у нас было очень сложно убирать. Желающих убирать не было, потому что лодки боялись испачкать. А лодка — это вещь дорогая, покупаешь лодку один раз и на всю жизнь. Нефтяники не знали, куда им деваться, куда бежать. Поэтому нефть шла по реке. Мы все это фиксировали. Они сразу сказали, что они обслуживают этот трубопровод всего один год и изначально купили эту трубу без патрона. Но если вы знали, что труба без патрона, а вы покупаете. А почему Ростехнадзор разрешает эксплуатацию? Все прекрасно на бумаге.

— Вы верите, что в ближайшем будущем у чиновников поменяется отношение к ситуации, и у них на первом месте будут не экономические интересы, а интересы коренного населения, человеческое здоровье, жизнь.

— Все зависит от нас. Если мы будем активны, если мы не будем позволять правительству делать то, что они сейчас делают, если мы будем действовать, то попросту будут обязаны поменять свое отношение. Это дело каждого. Если каждый будет активен, задумается, сделает шаг, то уже изменится. Я это поняла в 2012 году: в Усинске была арктическая конференция, на которой были представители из Нигера. И девушка рассказывала, как там работают компании, а в других странах эти компании — одни из самых экологически чистых компаний. У них там ни соринки, ни пылинки нет. И я поняла, почему так. Потому что там им так позволяют работать. Верхушка позволяет все — делайте, что хотите. И «ЛУКОЙЛ» у нас так работает. А если бы на первом месте были чистый воздух, земля, вода, то да. Все бы изменилось.

— В Усинском районе очень активны местные жители, как и в Ижемском районе. Тут люди выходят на митинги. В Ухте, когда встал вопрос строительства радиоактивного «Могильника», люди тоже вышли на протестные мероприятия. Но получается так, что большинство жителей Воркуты или Сыктывкара эти вопросы не волнуют. Эти проблемы где-то далеко. Почему люди, которые живут в одном регионе, не задумываются о проблемах своих соседей?

— Это проблема больших территорий. Такое и в Сибири. Я с ними общаюсь и понимаю, что они сильно разобщены. Там одна река, тут — другая. Мы объединились рекой Печора и переживаем за нее. Но это не значит, что если что-то происходит на Вычегде, я буду равнодушна. Я считаю, что одна из задач «Комитета спасения Печоры» — объединять население, повышать их экологическую грамотность. И быть активными. Я не пройду мимо, если что-то такое будет в Ухте или Воркуте.

— Члена «Комитета спасения Печоры» Ивана Иванова несколько месяцев назад взяли в рейд с сотрудниками надзорных органов. Они летали над местами добычи нефти, делали визуальный осмотр. И перед рейдом ему сказали, что он «адекватный общественник». Почему, по-вашему, местные власти и пресса пытаются «демонизировать» общественников, выставить их маргиналами?

— Я тоже об этом думаю — зачем? Я понимаю это так — они нас очень сильно боятся. Когда я читаю новости или блоги, то я кому поверю — представителю «ЛУКОЙЛа» или человеку, который ни от чего не зависим. Они хотят выставить нас дураками, изгоями. Мол, это люди, которые сдвинуты на природе. Но у нас уже все понимают, что такая экологическая ситуация не нормальная. Наша задача — открыть людям глаза. И теперь они видят все это.