Этнограф Кирилл Истомин:

Годы своей научной деятельности Кирилл Истомин посвятил изучению жизни оленеводов, кочевал с ними по тундре и намеревался доказать, что культура в прямом смысле слова «делает» мозг  человека. Интернет-журналу «7x7» ученый рассказал о том, как коренные народы ориентируются на местности без навигаторов, может ли в Коми произойти «бунт» оленеводов по типу Ханты-Мансийского АО и чем привлек Усинский район английского этнографа и эколога Эмму Уилсон.

 

Старший научный сотрудник Института языка, литературы и истории Коми научного центра УрО РАН Кирилл Истомин окончил Сыктывкарский госуниверситет с дипломом бакалавра, магистратуру по направлению «этнография» заканчивал уже в Тарту в 2001-ом. В 2004 - аспирантуру при Коми научном центре, защитил диссертацию. В 2005-ом уехал по контракту в Германию, где семь лет проработал в Институте антропологии Общества Макса Планка.

 

- Кирилл, в течение семи лет вы работали в Германии. Почему вы туда уехали и как вернулись обратно?

 

- Да, там я сделал два проекта. Когда первый стал заканчиваться, меня здесь сократили по первому сокращению РАН. Мне пришлось остаться в Германии, сделать еще один четырехлетний проект. В позапрошлом году меня приняли наконец-то назад и получилось вернуться, с ноября 2012 года я снова работаю здесь.

 

Фото Максима Полякова

 

- Чем занимались все эти годы?

 

- Изучал способы ориентации оленеводов в тундре на примере ненцев и коми. В основном, работал в Ямало-Ненецком округе, во время первого, трехлетнего, проекта кочевал с оленеводами. Второй проект был сравнительный, тогда мне удалось попасть и в нашу тундру, и покочевать с коми оленеводами, которых я изучал еще для своей диссертации. По материалам написал несколько научных статей, в том числе в ведущем этнографическом журнале мира. Написал книгу о восприятии пространства и ориентации оленеводов тундры на английском, которую сейчас пытаюсь издать.

 

- Тема вашей диссертации «Этноэкологическая характеристика коми-ижемского оленеводства»...

 

- Да, там я изучал технологию выпаса оленей, и как она зависит от экологии местности. 

Я написал проект по изучению восприятия цвета у коми. Пока он находится на рассмотрении, ответ дадут в январе. А так я пытался изучать, как кочевой образ жизни и навыки ориентации влияют на структуру мозга оленеводов. Сегодня проект в пилотной фазе. Мы обратились за финансированием для него в Европейский Союз, но он нам отказал.

 

 

- По какой причине?

 

- Они сказали, что проект слишком дорогой. Он действительно получился очень дорогим - два миллиона Евро. Оленеводов нужно было вывозить в Петербург на сканирование мозга. Меньшая сумма не получалась. Я ведь сам не нейрофизиолог. Такого специалиста я нашел в Австралии, а он отказался выезжать в Европу, хотел работать только в Австралии и ездить только на сканирование, поэтому ему нужно было еще билеты оплачивать. При этом, выделять довольно много «оверхэдов» университету Монаша в Австралии.

 

- Где вам было проще работать? В Коми или Ямало-Ненецком округе?

 

- В Коми, потому что в Ямало-ненецком округе приходится получать очень много разрешений, чтобы проехать в тундру. Некоторое время назад они объявили все это пограничной зоной.

 

 

- Ваши самые интересные находки?

 

- Наиболее интересным было то, когда я занялся изучением навыков ориентации в тундре, у меня был такой эксперимент. Я просил оленеводов указать пальцем на различные точки - к примеру, где находится Воркута. И потом проверял с помощью GPS точность указания. Поразило, что оленеводы могут сделать это с точностью примерно в 12 градусов. То есть они могут указать точно на точку за горизонтом, которая находится от них километров в трехстах. Они чувствуют направление.

 

- Что им помогает?

 

- Это довольно сложный вопрос. Судя по всему, они знают некие известные места, холмы, места, где они ставят чум. У них в голове есть ментальная карта, как связаны между собой эти места, и каким-то образом они могут вычислить, как ехать между этими известными местами. По крайней мере, я не могу представить себе другого механизма. Поразительно, насколько точно он работает. Тут - явная ментальная карта, в отличие от городских жителей, которые визуально запоминают пути, зная, что, предположим, идти нужно мимо синего дома, потом около красного...оленеводы этого не делают, скорее, они запоминают взаимное расположение разных точек.

 

 

- Это как-то отражается на коре головного мозга?

 

- Да, проводились исследования. На этой теории я и основывался в своем проекте. Есть исследование, которое говорит о том, что у людей, которые ориентируются с помощью ментальной карты, увеличивается гипокампус. Проводили исследование на таксистах в Лондоне. У них увеличен гипокампус и, более того, чем дольше человек проработал таксистом, тем больше у него гипокампус. Что самое интересное, это может влиять и на другие функции мозга. Нет, они не глупее, но в этом смысле любое законченное умение наносит мозгу травму. Им, к примеру, гораздо сложнее представить вращение сложной фигуры.

 

- Каково было бы прикладное значение вашего исследования?

 

- Если окажется, что это действительно культурная черта, можно это использовать и адаптировать в учебных программах для оленеводов. И уделять больше времени тому же вращению фигур. Кроме того, некоторые заболевания, к примеру, болезнь Альцгеймера, происходит из-за распада гиппокампуса. И если он действительно укрепляется ориентированием на местности с помощью ментальной карты, и если это доказать, то тут можно вообразить какие-нибудь тренинги, которые помогут избежать или остановить развитие болезни. Это как те же "ходилки" в трехмерной компьютерной среде. Это интересно и в чисто теоретическом смысле. Мы бы показали, как культура в прямом смысле "штампует мозги". Хотя, кстати, считается, что у женщин ментальная карта развита гораздо слабее, чем у мужчин.

 

- В чем все-таки особенности и отличия изучения этнографии в России?

 

- В России этнография считается исторической дисциплиной, а не социологической, в отличие от Европы. Поэтому у нас больше внимания обращают на историю - этногенез, сложение этноса. Европейцам это обычно не очень интересно. И еще обычно российским этнографам не хватает денег на длительные полевые работы и они ездят на очень короткий срок и летом. А ведь если ты хочешь узнать особенности культуры, ее нужно наблюдать во все периоды.

 

- Насколько сохранился в Коми материал для изучения?

 

- Этнография - это наука о культуре вообще. Культуре, которая есть всегда. Она может включать в себя новые черты, поэтому предмет изучения есть и будет всегда, и будет развиваться. Что-то уходит, что-то появляется новое. Я склоняюсь к западному пониманию этнографии. 



 

- А есть ли нечто такое, что на вашей памяти как ученого ушло навсегда?

 

- В селе Адзьвавом потерялось искусство шить зимние шкуры для чума. Зимние чумы они больше не ставят. В начале 2000-х годов они все обзавелись буранами, живут в селе и ездят за 60 километров пасти стада на этом транспорте. Теперь это не восстановится, поскольку за десятилетие уже никто не умеет шить зимние оленьи шкуры. Это произошло и во всем совхозе Большая Инта. Вот Усинские оленеводы еще пока зимние чумы ставят.

 

 

- Вы ведь недавно как раз вернулись из Усинского района. Чем он интересен вам и вашей коллеге из Великобритании — этнографу и экологу Эмме Уилсон?

 

- По образованию Эмма тоже этнограф, для своей диссертации занималась культурой коренных народов на Сахалине. После этого поступила на работу в одну из нефтедобывающих компаний на Сахалине, отвечала там за связи с коренным населением. После уволилась и сейчас является специалистом по связи нефтяников и коренного населения, особенно в России. Она возглавляет так называемую Энергетическую группу в Международном институте природы и развития. Группа занимается вопросами устойчивого развития энергетической отрасли, выясняет, насколько она портит природу и влияет на жизнь коренного населения. Негативно или позитивно, потому что позитивное влияние тоже есть.

 

- Собственно, расскажите о проекте, над которым вы сейчас совместно работаете? Это была первая экспедиция?

 

- Первая. Мы были в Усинске, Усть-Усе, Новикбоже и Колве. Все в течение недели. Но пока это была разведывательная поездка. Знакомились с тем, что там есть, проводили опросы, во всех трех поселках нам рассказывали о том, как там работают нефтяные компании, рассказывали о разливах нефти. Институт пытается проанализировать опыт взаимодействия нефтяников и коренного населения в разных странах, сделать рекомендации, которые потом могли бы заинтересовать нефтяные компании. Кроме того, они определяют, как в разных странах понимается социальная ответственность компаний. Для большего понимания бизнес-культуры.

 

- Что ожидается во вторую поездку?

 

- Весной мы планируем поехать на больший срок. Надеемся, что в марте все-таки установится зимник на Мутный Материк. Там планируем поговорить с оленеводами. Потому что все, что происходит в окрестностях Усинска, еще можно представить по публикациям в СМИ. А вот что происходит на том же Харьягинском месторождении, об этом никто ничего не знает. Надеемся, что получится встретиться с нефтяниками и местной властью, в этот раз не удалось. Хотим получить от них информацию о социальных программах компаний, как они представляют себе нужды коренного населения, на какой основе составляются программы, проводятся ли опросы местного и коренного населения.

 

- О чем говорили вам сейчас местные жители?

 

- С одной стороны, ситуация в Усинске гораздо лучше, чем в том же интинском районе. Потому что у жителей больше работы, более высокий доход и на это влияет и деятельность нефтяных компаний в том числе. С другой стороны, конечно, имеется обеспокоенность в связи с разливами. Мы все помним, что было в 94 году, люди боятся повторения. Тем более, местные жители говорят, что после тех разливов вот только-только начала появляться рыба в той же Колве. И вдруг - снова разливы. Есть обеспокоенность по поводу карьеров, того, что под ними оказываются ягодные места. 



 

- Конечно, вы не могли не слышать о конфликте нефтяников и оленеводов в Ханты-Мансийском АО. Оленеводы не согласились, чтобы нефтяники начали на их родовых угодьях разработку месторождений...

 

- Мне немного сложно судить, что там происходит, но там ситуация от нашей сильно отличается. К тому же, все мы знаем, кто такой Еремей Айпин - политический деятель. Человек он не маленький. И то, что его брат начал бунтовать, я сомневаюсь что он начал бы бунтовать не будь у него таких связей. Тем более, что случай ведь этот не первый. Вообще ХМАО знаменит тем, что закон о родовом землевладении там был принят раньше, чем где бы то ни было, и нефтяников заставили утрясать конфликты с коренным населением. В начале конфликты утрясали за ящик водки, о сумме в пять миллионов разговор идет в первый раз. А ведь нефтяники предлагали разную помощь хантам - от спутниковых антенн до шестов для чума, поскольку лес они вырубали в окрестностях. А этот бунт, наверно, показывает то, что кто-то со стороны коренного населения пытается стандарты пересмотреть. Что вполне обоснованно, с одной стороны...

 

- А с другой?

 

- Такие вот прямые выплаты коренному населению меня несколько пугают. От них обычно не бывает для самих оленеводов особой пользы. Все зачастую заканчивается тем, что они ее получают, бросают заниматься традиционным хозяйством, спиваются. Лучше бы нефтяные компании давали трудоустройство оленеводам, пытались скупать у них мясо, развивать традиционное хозяйство. Давали бы дотации, которые бы позволяли оленеводам кормить себя. Хотя я немного с коми точки зрения об этом сужу, мы то ведь не имеем право ни на что подобное, поскольку не являемся коренным народом севера.

 

 

- Может ли, тем не менее, это каким-то образом повториться в Коми?

 

- Коми не имеют право создавать общины, родовое землевладение в республике не поддерживается законом. На федеральном уровне есть закон об общинах, который, в принципе, право на землю регулирует достаточно слабо. Что может произойти у нас — так это если вдруг одно из наших оленеводческих хозяйств взбунтуется и потребует пересмотра условий вывода земли из сельскохозяйственного оборота. Либо потребует компенсацию за залив пастбищ. Другое дело, что потом будет сложно определить и обосновать ее размер. Ценность пастбища для оленей - это не слишком понятный вопрос. Потому что загубленные биологические ресурсы - только половина дела. Олени обычно отказываются подходить к нефтевышкам, потому что там есть шумовое загрязнение, боятся светофакелов, начинают разбегаться.

 

- Это единственный, на ваш взгляд, вариант?

 

- Есть еще "дикий" путь: по закону, в принципе, если группа коми оленеводов пригласит трех ненцев, сделает одного из них председателем общины, а двух - его заместителями, то они могут записаться в общину как присоединившиеся личности. Община будет существовать, и присоединившиеся личности смогут получить от этого выгоды - попытаться оспорить землю или налоги на нее. Но никто таким путем пока не пошел. Хотя если ижемцам удастся отсоединиться, тогда им можно будет все что угодно сделать...