Одно из неочевидных следствий мобилизации и суммарного проникновения военной повестки в ежедневную российскую действительно и быт каждого частного гражданина — это рост недоверия к государственным институция. Надо, впрочем, оговориться, что это явление по природе своей не новое, дефицит доверия уже много лет исследователями описывался как один из важных описательных параметров российского социума. Особенно ко всему, что касается государства. Классический подход гражданина Российской Федерации к институциям раньше можно было описать как посыл «они не решат мои проблемы», сейчас на передний план выходит «они могут создать мне новые».
Правовая норма и институциональное взаимодействие и раньше не были развиты, отчасти это советское наследие, отчасти продукт так называемых лихих 90-х, когда правовая сфера была разрушена почти до основания. Понятийная природа гражданского взаимодействия оставалась активной функционирующей формой отношений. Под понятийной формой я имею в виду, к примеру, пресловутую традицию «банных» договоров, предпочитаемых официальному оформлению, вездесущую практику серого или черного трудоустройства и коррупционные практики.
Про коррупционные практики стоит сказать отдельно: в России коррупция замещает дисфункцию институтов и компенсирует их непрозрачность и степень бюрократизированности. В части случаев это возможность получить услугу в приемлемые для человека сроки, в других это возможность получить услугу в принципе. В качестве примера можно привести регламент пожарной безопасности, который, ввиду своей совершенной оторванности от любой практики, соблюсти практически невозможно, и для большинства организаций коррупционная схема — это практически единственный работающий способ получении соответствующих документов от инспекции.
Российский гражданин всегда находился в пассивном противостоянии государству, практически любое взаимодействие с государственными учреждениями: начиная от судов и заканчивая школами, на личном уровне воспринимается именно как противостояние, а не получение услуги. Человек идет на государство с копьем, готовый от него защищаться и добывать то, что ему требуется. Это изначально порочная практика, которая развращает представление человека о себе как о гражданине, свободном акторе. Человек не ощущает себя правовой единицей, получателем услуг, на деньги которого и ради которого государство функционирует. Россия - это живой пример представления государство как стационарного бандита, именно так оно считывается со стороны.
Сейчас стационарный бандит завершил свою стоянку и пошел на дело, что меняет сам дух отношений между ним и гражданином. Теперь государство — это то, от чего нужно скрываться, а не вести с ним какое бы то ни было взаимодействие. Правовые нормы, которые и без того были глубоко вторичными в российском обществе, постепенно перестают существовать, почва становится зыбкой, правила игры непредсказуемыми. Если раньше человек шел в МФЦ с мрачным настроем на борьбу за справкой, сегодня он не идет туда вовсе, потому что МФЦ может напасть на него в ответ. Если раньше полиция была институтом, который не окажет тебе помощи и причинит вред, если подойти близко, сейчас она выходит на охоту за тобой.
Смещение этого ценностного и понятийного поля универсально и не зависит от политических взглядов человека, его оппозиционной активности и отношения к войне в Украине. Вне зависимости от работы пропагандистской машины и доверия человека ей он в любом случае ощущает потерю субъектности как гражданина, меняет свои привычки во взаимодействии с государством, просто для условных сторонников актуальна тактика замирания жертвы. Страх — это не доверие. Преклонение перед сильным, стремление занять его сторону — это не доверие.
Когда мы говорим о разрушении России как государства, чаще всего в дискурсе всплывают вопросы границ, суверенности и условной власти, тогда как в моем личном представлении, институции здесь имеют гораздо более важное значение. Институции — это форма контакта государства со своими гражданами, механизм работы системы. У государства два лица, одно смотрит вовне, другое внутрь. И пока все предельно озабочены внешним, мы просто-напросто упускаем, что его внутреннее лицо — это уже лицо мертвеца.
