Весна выдалась монотонной и погребально-холодной. День был безразлично-белесым и скверным. Мой друг, ростовский краевед и опальный священник отец Александр Парфенов, предложил съездить в село Великое, что в верстах 35 от Ярославля.
Когда-то действительно Великое, входившее в сотню ведущих промышленных центров России в конце позапрошлого века, — село ныне запущенное и неустроенное. В нем меньше 2 тыс. жителей, царит тлен полузабвения, как и повсюду в малых городах и селах России.
Площадь у еще замерзшего огромного пруда нелепо украшала инсталляция в виде пузатых амфор. На столбах давно выцвели полотна с репродукциями Бородинской битвы и обороны Севастополя.
В центре площади, вокруг церкви с чешуйчатыми кувшинами глав, по-ярославски сумбурно теснились приделы в белой штукатурке. Бледно-кирпичная церковь Рождества, построенная фельдмаршалом Аникой Репниным в честь Полтавской победы, тяжелым кубом распласталась по земле. Говорят, ее близнецом был прежний Успенский собор на Стрелке в Ярославле, уничтоженный коммунистами в 1937 году. Свеча колокольни и малая зимняя Покровская церковь льнули к большому храму.
У ворот нас ждал настоятель — отец Сергий, невысокий молодой человек с широким и красивым лицом, одетый в синий пуховик и галоши. При первом взгляде его трудно было признать за батюшку. Священник отпер замок на скрипучих сизых деревянных дверях церкви. Мы зашли внутрь, а там таилось чудо.
Пустое пространство храма наполнял теплый свет фресковой живописи. Глаза привыкали не сразу. Росписи красной и желтой охрой горячо обливали своды многословием евангельских сцен. Патина забвения не затмила, а страдальчески разжигала выразительность образов. На алтарном своде — еще различимая надпись, что церковь была «здана при державе благочестивого государя и царя, великого князя Петра Алексеевича» в 1712 году.
Под ногами хрустело каменное крошево. Не сразу понял, что мы идем по осколкам фресок. Они срывались вниз, крошились и отгорали угольками. Один из них мелко рассыпался в моей руке. «И вот, глядя на это, хочется спросить: за что воюем? — тихо дрогнул голос за спиной. — Да и раньше никому это не было нужно».
Епархия строго спрашивает с отца Сергия, почему храм не восстанавливается, но откуда средства на огромный федеральный памятник у сельского священника? Денег едва хватает на семью, но церковных чиновников это не волнует.
Зимнюю церковь отреставрировали, грубо побелили. Ее окна обрамляли сочные травяные и синие полоски поливных изразцов. Некоторые изразцы среднеазиатские рабочие вставили вверх ногами. «Решили, что и так сойдет», — усмехнулся отец Сергий.
За алтарями холмилась грязно-бурая после сошедшего снега пустошь. Раньше там было кладбище, а в коммунистические годы могилы сровняли с землей, разбили футбольное поле. Уцелело лишь надгробие знаменитого уроженца Великого — купца Александра Локалова.
Его узорочный особняк с острой башенкой, построенный в русском стиле знаменитым архитектором Фёдором Шехтелем, оказался сильно обшарпан. С 1942 года там находится детский дом. Вид на усадьбу лагерно портили старые столбы электропередачи.
Александр Локалов прошел путь от крепостного крестьянина до льняного магната, стал настоящим русским self-made эпохи Великих реформ. Локалов гордился своим крестьянским происхождением. Он отстроил ткацкую фабрику, завез туда современные машины, построил больницу и жилье для рабочих, давал большие деньги на благотворительность. Его наследие теряется потомками. Его усадьба — памятник федерального значения, блекнет и разрушается от бесхозяйственности.
«Нет хозяина» — эту фразу вы услышите повсюду в Ярославской области. Муниципальные служащие самоустраняются и крепко пьют, сетуя на пустые бюджеты.
Улицы Великого с некогда богатыми каменными домами тонули в тучной весенней грязи. Злой иронией казалась размашистая Z на заднем стекле «Тойоты» посреди ржавых луж. Кажется, это машина сельского главы.
«За что воюем?» — вновь стучали в голове горькие слова посреди заброшенной нищеты. А что, если бы вместо разрушения и смерти, желания внушить страх другим государствам Россия бы занялась внутренним устройством? Если бы налоги оставались на местах, люди бы отвлеклись от сеющих ненависть голубых экранов, принялись бы возрождать землю и появились бы новые Локаловы?
Я представлял Великое чистым и ухоженным селом, с асфальтированными, освещенными улицами, новыми детскими площадками и цветами на окнах старых купеческих домиков: представил нарядную усадьбу Локалова с музеем, возвращенную его потомкам, восстановленные заводы, которые производят красивую современную одежду, смело идущую на экспорт под местными брендами. Вообразил отреставрированные церкви на площади, мощеной и стильной, с ярмаркой для местных жителей и приезжих туристов. Реальность была другой.
Пока мы шли сельскими улочками, отец Сергий сетовал на наглого и ловкого нищего, устроившегося жить на крыльце колокольни. Туда притащил этот бродяга все что придется: иконы, сумки, бутылки, посуду, акварельные краски, а у батюшки требовал еду, деньги и примириться со своим навязчивым соседством. Молодой священник по-христиански терпелив, но и его кротость небезгранична. Нищий этот — ветеран Афганской войны и горький пьяница. Участковому не охота возится с безумным стариком, да и сыну нищего нет до бродяги-отца никакого дела.
На Пасху в Великое, как я слышал, приехал хор из Подмосковья, оживил византийскими и северными распевами расписные своды старой церкви. Может, и мы когда-нибудь найдем в себе волю и силы, чтобы заняться своей землей, а не разрушать чужую, и новая жизнь вырастет с опорой на благородные примеры прошлого: не смерти и горя, а меценатства и созидательного труда.
