Более 125 лет назад великий писатель впервые посетил село Клекотки, ныне находящееся в Скопинском районе Рязанской области.
История села Клекотки
Село Клекотки, лежащее у западной границы современного Скопинского района Рязанской области, является одним из старейших населенных пунктов округи. До революции оно относилось к Епифанскому уезду Тульской губернии. Его история прослеживается со второй половины XVI века, но данные археологии свидетельствуют, что на берегах ручья Клекоток люди селились едва ли не с домонгольских времен. Одна из слобод села – Савеловка – до середины XIX в. была самостоятельным населенным пунктом, помещичьим сельцом с усадьбой. В середине XVIII века ее основали дворяне Савеловы, родственники московского патриарха Иоакима, позднее ей владели князья Кропоткины и их родственники Страховы, а затем семья писательницы Лидии Алексеевны Авиловой. В основной части села, лежащей на левом берегу одноименного с ним ручья, проживали государственные крестьяне и крепостные мелкопоместных дворян (Нечаевых, Максимовых, Алтуховых и др.). Фамилия одного из местных землевладельцев – майора Николая Евгеньевича Зарина – до сих пор сохраняется в имени Зариной слободы. Как минимум с начала XIX века в Клекотках проводились ежегодные Никитские (Крестовоздвиженские) ярмарки, имевшие не последнее значение для уездного хозяйства. Открытая в декабре 1874 года станция Клекотки Сызрано-Вяземской железной дороги превратилась в значимый транспортный узел для всех окрестных сел и деревень.
Один из наиболее интересных эпизодов в истории села связан с пребыванием в нем Льва Николаевича Толстого. Во время голода, охватившего в 1891–1893 годах ряд центральных губерний России, писатель неоднократно приезжал и подолгу жил в усадьбе Бегичевка Данковского уезда Рязанской губернии (ныне в Липецкой области), принадлежавшей его другу Ивану Ивановичу Раевскому. Оттуда он координировал работу своих последователей по организации помощи голодавшим в Епифанском и Данковском уездах. Как показывают дневники Толстого и его близких, станция Клекотки была в этих поездках наиболее удобным местом пересадки на пути из Тулы или обратно.
Впервые Клекотки упоминаются в дневниковой записи писателя от 25 сентября (8 октября) 1891 года. Двумя днями ранее Лев Толстой прибыл в Епифанский уезд с первой ознакомительной поездкой. 23–24 сентября (6–7 октября) он исследовал ситуацию с голодом в ближайших от уездного города деревнях. В эти дни граф останавливался в доме земского деятеля Рафаила Алексеевича Писарева в Епифани. В Клекотках, похоже, он пришел к мысли о том, что на роль «главного центра» по оказанию помощи голодающим лучше подходит Бегичевка.
Воспоминания горничной Марии Кузнецовой
В следующий раз Лев Толстой приехал в Клекотки 26 октября (7 ноября) 1891 года вместе с дочерьми Татьяной и Марией, племянницей Верой Кузьминской, а также сопровождавшей их горничной Марией Кузнецовой. Атмосферу этого дня сохраняют бесхитростные воспоминания Марии Кирилловны Кузнецовой, опубликованные в 2002 году в Канаде. Много лет спустя в ее памяти удивительно точно сохранялись подробности этого дня. «Мы незаметно как доехали до станции Клекотки, где нам нужно было слезать и ехать еще 40 верст на лошадях. Было семь часов, когда мы слезли с поезда. Шел маленький дождь. Хоть лошади были высланы, но Лев Николаевич отказался ехать ночью, и мы остались ночевать на постоялом дворе. Подъезжаем к постоялому двору. Нас встретил пожилой мужчина лет 50. Он низко раскланялся с Графом и барышнями, попросил их в залу. Тут уже готов был самовар. Лев Николаевич куда-то вышел, но скоро вернулся и говорит: „Я сказал кучеру, что мы завтра часов в восемь выедем, да так мне, пожалуйста, сварите кофе“.
Я стала разбирать вещи и готовить все для кофе. Мария Львовна начала варить кофе. Входит Граф: „Ну как, готов?“ — „Сейчас, папа“. — „Я буду находиться рядом в комнате, и кофе туда мне. А рукописи мои далеко?“ Я с Татьяной Львовной скорее стала разбирать чемодан и искать рукописи. Рукописи были достаты, и Мария Львовна понесла кофе и рукописи в комнату Льва Николаевича. Мы все стали пить чай и после чаю скоро улеглись спать. Татьяна Львовна легла на диване, Мария Львовна, Вера Александровна и я попросту легли на полу. Утром мы рано встали. Я опять уложила все вещи в чемоданы. И напившись чаю, мы поехали туда, где ожидали Льва Николаевича голодающие. Эта местность называлась сельцо Бегичевка Тульской губернии Скопинского уезда [на самом деле Данковского уезда Рязанской губернии]. Когда мы выехали из Клекоток, изредка попадались деревушки. Доехали до имения Самарина [село Молоденки, ныне в Тульской области], где Лев Николаевич с дочерьми остановился завтракать. Они наскоро позавтракали, и мы поехали дальше. Здесь уже ни деревень, ни церквей, одна глухая степь. Кое-где виднелись ветряные мельницы. Доехали до реки Дона, и нам первый показался хутор помещиков Раевских. Мы спустились к мосту, тихо проехали по мосту, поднялись опять в гору. Тут уже показалось нам сельцо Бегичевка с большим деревянным господским домом. Это и было имение Раевских».
Воспоминания дочери писателя Татьяны Толстовой
Совсем другие впечатления от пребывания в Клекотках сохранила для нас дневниковая запись дочери писателя Татьяны Львовны Толстой от 29 октября (10 ноября) 1891 года, сделанная в Бегичевке: «Третьего дня приехали мы на станцию Клекотки, и так как была метель, то мы там переночевали на постоялом дворе. Вечером на меня напала тоска, беспокойство за мама и жалость к ней и беспокойство за папа. Он кашлял, и у него был насморк, и от вагонной жары он совсем осовел и тоже был уныл и мрачен.
Я написала письмо мама, пошла на станцию его опускать, и темная ночь, ветер, который распахивал и рвал с плечей шубу, еще более навел на меня тоску. И обстановка угнетательно подействовала на меня: гадкие олеографии на стенах, безобразная мебель и обои, глупые книги. Я думала с замиранием сердца, что есть же на свете Репин, буду же я опять жить так, что все, что есть нового, интересного — все папа, и мы будем видеть, пользоваться этим и еще тем, что все это будет нам объяснено и, как на подносе, поднесено папа.
Утром меня утешило то, что было тепло и тихо, и папа приободрился. В девять часов мы выехали. Папа, Иван Иванович и старуха, которую они подвозили, — в одних санях, а мы: Маша, Вера и я и Мария Кирилловна — на другой, самаринской тройке. Снегу чуть-чуть, и тот ветром весь сметен в лощины. Лошади наши измучились ужасно, и мы устали от толчков, от жары, потому что мы оделись, как самоеды, так что мы в этот день ничего не сделали».
Сам Толстой описал свое путешествие в письме жене от 29 октября 1891 г. довольно лаконично: «Нас с билетами 3-го класса посадили во 2-й. <…> Жара страшная, и мы все осовели от нее. На Клекотках простились с Лёвой и Поповым и нашли две тройки в санях за нами. Ехать решили что нельзя, п[отому] ч[то] шел снег с ветром, и ночевали не дурно в бедненьк[ой], но не очень грязной гостинице. Девочки так ухаживают за мной, так укладывали все, так старательны, что только можно желать уменьшения, а не увеличения заботы <…> Рано утром поднялись, но выехали в 10. Ехали хорошо, тепло…»
Лев Толстой в Бегичевке
Гуманитарная деятельность Льва Николаевича Толстого во время голода 1891–1893 годов в Епифанском уезде не всегда встречала понимание местных жителей. Екатерина Ивановна Раевская, мать владельца Бегичевки, вспоминала, что богатые и достаточные крестьяне завидовали неимущим, которым помогал писатель. Они старались втираться в организованные Толстым бесплатные столовые, а когда их обман раскрывался и им отказывали, бранили графа и его дочерей, распускали о них разные сплетни. Не последнюю роль сыграла в этом и церковь. «Духовный переворот» конца 1870-х годов, манифестом которого стала «Исповедь», привел писателя к острому конфликту с официальным православием. До отлучения Толстого от церкви оставалось еще почти 10 лет, но в глазах церковных властей граф уже был подозрительным диссидентом, в деятельности которого видели пропаганду основанной им «вредной секты». Эхо неодобрительного отношения церкви к писателю докатывалось и до крестьянской среды. Раевская, в частности, вспоминает о таких разговорах мужиков: «Какой это граф? — одет по-мужицки, ходит по избам, никакая стыдь его не берет! Все пешком, аль верхом в метель, вьюгу, везде рыщет! Это не человек, это — антихрист! Откуда такая в нем сила? Махнет одной рукой — деньги ему сыпятся! Другой махнет — вагон с хлебом сам к нему катится! Нам его хлеба-то чертовского даже боязно есть-то!»
Пребывание Льва Толстого в Бегичевке и его поездки по окрестным селам и деревням породили большое количество слухов, в которых отразились наивные представления народа об этом странном «опростившемся» аристократе, мотивы действий которого не всегда были понятны. Вот как, по воспоминаниям Екатерины Раевской, рассказывал один крестьянин о своей явно выдуманной встрече с писателем: «Иду я по дороге, — повествовал мужик, — и тут же идет прохожий в нагольном полушубке. Я стал с ним гуторить. — Кто ты? Откуда? — А он вдруг, как распахнет полушубок! — Ан под ним мундир, вся грудь золотом расшита, так и горит! Тут я смекнул, что это сам граф и есть!» История эта выглядит особенно забавно с учетом того, что в Бегичевке писатель постоянно носил серую суконную блузу.
В другой истории нашла отражение и антитолстовская пропаганда, слышавшаяся с церковных амвонов: «Еду я из Скопина, — ораторствовал мужик в кабаке. — Идет граф эвтот в полушубке по большому трахту пешком. — Говорит: „Подвези меня“. Я его подсадил в свои сани.
— Куда едешь? — говорит.
— Спешу домой, — говорю. — Завтра Микола, у нас храмовой праздник. Хочу угоднику Миколе помолиться, чтоб урожаю помочь. А он, граф-то: „Никоего нет Миколы! Никоего угодника нет! Все враки!“ Я развернулся, да его в зубы! Он так с саней и покатился». Как свидетельствует Раевская, сам Толстой, никогда не бывавший в Скопине, искренне смеялся над этим плодом народной фантазии.
Церковные власти опасались, что гуманитарная деятельность писателя преследует цели пропаганды его «лжеучения» в народе
Ходили смутные слухи, что граф якобы платит каждому приходящему к нему мужику по 8 руб., а взамен ставит им какие-то клейма на лоб и на руки… Аналогии с библейскими текстами напрашивались самые пугающие, поэтому церковь перешла к активным контрмерам.
В один из воскресных дней начала марта 1892 г. в битком набитом зале ожидания 2-го класса на станции Клекотки один из авторитетных священников Тульской епархии выступил с жесткой проповедью против толстовцев. Свидетелем ее стал шведский журналист Юнас Стадлинг, приезжавший к Толстому в Бегичевку. В своей статье «С Толстым на голоде в России» он по ошибке назвал выступавшего «епископом». Но это не мог быть архиепископ Тульский и Белевский Никандр (Покровский), не выезжавший в те дни из Тулы. Скорее всего, к собравшимся обращался либо местный благочинный – священник Богоявленской церкви села Клекотки Пётр Руднев, либо попечитель Красного Креста в Епифанском уезде о. Иоанн Покровский, настоятель Введенского храма села Прони.
В самых суровых выражениях проповедник заклеймил Толстого как «антихриста, соблазняющего людей такой мирской тщетой, как еда, одежда и дрова». Он предостерегал крестьян от общения с опасным благотворителем и заверил, что православная церковь достаточно сильна, чтобы «изничтожить антихриста и его работу».
Стадлинг позднее вспоминал, что собравшиеся на станции окрестные жители были озадачены строгим внушением священника: «Бедные мужики перепугались и не знали, что делать». В то же время он отметил запомнившуюся ему реакцию одного из бедняков на прозвучавшую проповедь. «Если Господь, — говорил тот, — похож на своих слуг — попов и чиновников, которые притесняют и мучают нас, и если антихрист — это такой человек, как Толстой, который бесплатно кормит нас и наших детей, тогда я лучше буду принадлежать антихристу и пошлю своих голодающих детей в его столовую».
Последующие приезды в Бегичевку
В свои последующие приезды в Бегичевку Толстой постоянно проезжал через Клекотки, но в селе уже не останавливался. 14 (26) апреля 1892 года он писал своей супруге Софье Андреевне из Бегичевки: «В Клекотки доехали благополучно и так заторопились уехать поскорее, что не успели написать тебе. Ехали хорошо, но в темноте долго, сбились с дороги…» В следующий раз писатель побывал в Клекотках 3 (15) июня 1892 года. Со станционной почты он отправил жене короткое письмо: «Доехали благополучно до Клекот[ок]. Лошади Раевских везут. Напиши поскорее…»
По письмам Толстого известны еще два его приезда в Клекотки — 6 (18) февраля и 11 (23) июля 1893 года. Можно предположить, что и при всех возвращениях из Бегичевки в Ясную Поляну в 1892–1893 годах граф также проезжал через Клекотки, где садился на поезд, следовавший в Тулу.
В периоды пребывания в Бегичевке Толстой активно пользовался почтовым отделением станции Клекотки при отправке и получении корреспонденции. Письма ему присылали и на более близкую к имению Раевских железнодорожную станцию Чернава, но в этом случае, по наблюдению самого писателя, они шли дольше. В Клекотках поверенные графа получали и направлявшиеся на его имя грузы — в основном зерно для голодающих. В переписке Толстого в этой связи часто упоминается станционный ссыпщик хлеба Григорий Алексеевич Ермолаев.
Давно уже отшумели в Клекотках «страсти по Толстому». Село пережило суровые лишения времен Гражданской войны, коллективизацию, кратковременную немецко-фашистскую оккупацию в ноябре-декабре 1941 года, послевоенное возрождение и общий упадок хозяйственной жизни, ставший характерным для многих мест в российской провинции с середины 1990-х годов. В современных Клекотках мало что напоминает о посещавшем село писателе. Трудно даже приблизительно установить местонахождение постоялого двора, в котором он провел одну из осенних ночей 1891 года. Видимо, это была одна из двух существовавших в то время гостиниц для приезжавших на Никитскую ярмарку торговцев. Находилась она где-то неподалеку от Богоявленской (ныне Крестовоздвиженской) церкви, на одном из краев широкого ярмарочного луга. Из ныне существующего церковного здания Толстой мог видеть только колокольню, возведенную в 1888 году, остальные его части были достроены только к 1899 году. Мало что осталось и от знакомой графу станции Клекотки Сызрано-Вяземской железной дороги. Деревянный станционный павильон сгорел в ходе боев зимой 1941 года. В 2009 году разобрали за ветхостью стоявшее неподалеку от него старинное здание багажного отделения. Однако почти в целости сохранился станционный поселок – четыре «барака для рабочих», домики начальника станции и смотрителя водокачки. Добротно построенные в 1870-х годах здания являют собой прекрасный пример деревянной архитектуры той эпохи. Они и сегодня остаются немыми свидетелями пребывания Льва Николаевича Толстого в этом тихом уголке современной Рязанщины.
«Скопинский вестник», №39, 25 сентября 2020 г. / №42, 16 октября 2020 г.
