Сегодня ко мне постучалось прошлое. Мало кто знает, что у паблика “Монологи вагины” есть личная история. Нет, не так. До сих пор даже в самых продвинутых кругах периодически возникает вопрос “Почему она молчала после насилия”, “Почему не пошла в полицию”. Сегодня я могу ответить на это “почему”.
Насильственный эпизод (эпизоды) происходили со мной в рамках отношений. Я считала, что виновата во всем я, и “другая сторона” радостно подкрепляла это убеждение. Тогда мне и в голову не могла прийти мысль пойти за эмоциональной помощью хоть к кому-то. Даже к подругам. Не говоря про полицию. Я пыталась во всем разобраться сама. Разобралась. Отношения прекратила. Насилие вместе с ним. Я к тому, что мне не нужно сочувствие на этот счет. Для меня это закрытая тема, неприятная, но не больная. Именно поэтому, наверное, я и могу поделиться с вами своими соображениями.
Флешбэки шли еще почти год. Мерзкое чувство грязи, от которого крайне сложно отмыться. Сейчас, спустя три года, иногда они возвращаются. Но все реже. Усилилось после ареста, но сейчас и эта новая волна отступила.
Так вот, спустя где-то полгода после разрыва отношений с серьезно поврежденным ощущением собственной сексуальности и не проработанной травмой, я натыкаюсь на пьесу “Монологи вагины”. Которая становится моим спасением. Я, как сейчас, помню, как читала ее в аэропорту запоем. Мимо ходили пассажиры, объявляли рейсы, а для меня невидимо разворачивался целый мир прямо на холодной железной скамье в аэропорту.
Наверное это никогда не про одну пьесу/ одну книгу/ один образ, но всегда есть что-то, что переполняет чашу. Для меня этим “чем-то” стали “Монологи”.
Чаша переполнилась. Я стала много думать про принятие себя, переосмысливать концепцию сексуальности. Где-то в то же время в мое инфополе просочились йоничные картины, которые зацепили и на художественном уровне, и как визуализация манифеста о том, что “мое тело - мое дело”, который тогда был для меня еще чем-то в новинку.
Поэтому, кстати, мне особенно больно от уголовного дела. Назвав “порнографией” мой манифест о свободе и сексуальности, полицаи будто понимали, что бьют в больное место. Вряд ли, конечно. Но нюх у них на такие вещи неплохой. А я снова и снова слышу про “разврат” и “извращения”, не имея возможности и, что важнее, не имея желания объяснять снова и снова, почему “монологи” важны таким, как я.
И вот прошло три года. И в моих показаниях по уголовному делу следователь обнаружила “признаки преступления” и сообщила в СК об эпизоде насилия. Сегодня мне звонили с просьбой дать показания по этому вопросу.
И я задумалась.
Сейчас я знаю, что нельзя молчать и что за насильственные действия человек может понести наказание (тем более что там богатая история этого). Но что я могу сказать?
Что 3,5 года назад мое «нет» не услышал человек, с которым я была добровольно?
Что это повторялось несколько раз и что я снова и снова возвращалась, чтобы мое “нет” снова и снова не слышали?
Что, понятно дело, сейчас уже нет никаких физических следов травм или крови.
Что есть флешбэки? Но попробуйте объяснить это в полиции.
Что я уже давно отпустила того человека, поблагодарив его за рост (ведь благодаря ему я стала самой собой)?
Нечего мне сказать. Из того, что смогут понять и услышать.
А еще мне стало тошно от мысли, что я приду в участок, дам свои показания, а после этого полицай будет смеяться в кулачок и обсуждать с коллегами что “она же лысая и страшная, наверняка придумала это все, кто бы в здравом уме захотел ее трахать”. И я поняла, что не могу дать им такого удовольствия.
С одной стороны, в этот момент я поняла, что я (почти) свободна от прошлого, которое несколько лет давало о себе знать крайне болезненно.
И поняла еще кое-что.
Жесткий голос на том конце телефона, запинаясь на слове “секс”, пригласил меня для дачи показаний. Это важно.
Потому что даже мне, с почти затянувшимися ранами, стало не ок. А этот голос будет также говорить с той, чьи раны еще свежи. И она, эта девушка, услышит этот голос и подумает о том, что она сама виновата. О том, что она грязная и плохая. Этот голос напомнит ей все то, что сказал своими действиями ей насильник. И никогда, никогда она не расскажет свою историю.
Вот поэтому женщины молчат. И потому же в какой-то момент, когда раны не свежи, а мертвый голос из трубки их больше не пугает, они говорят.
Я не знаю, что еще сказать. Что так быть не должно?...
