Заместитель начальника ивановского УФСИН по кадрам и воспитательной работе подполковник Алексей Горский служит в системе исполнения наказаний 18 лет. Начал службу младшим инспектором, прошел все этапы, знает о системе не понаслышке. И не боится отвечать на неудобные вопросы – запретных тем для него, похоже, не существует. ФСИН был и остается закрытой системой – и это правильно, но из-за этого вокруг него много слухов, баек, сплетен. Последние годы информации стало заметно больше: система стала более открытой, плюс много медийных фигур из местной власти отбывает в разных зонах наказание за коррупцию – но вопросы остаются. Часть из них я задал Алексею Андреевичу.
- Вы 18 лет в уголовно-исполнительной системе. Стала ли она за эти годы исправительной или по-прежнему остается системой исполнения наказания?
- Система называется уголовно-исполнительной – мы приводим в исполнение приговоры, но и воспитательная функция тоже присутствует. Если сравнивать с ГУЛАГом, то да, система очень изменилась в хорошую сторону. Когда я после армии пришел младшим инспектором – это была одна система, даже если взять коммунально-бытовые условия осужденных, которые были в разы хуже. Главное, мы стали открыты – о нас заговорили. Я после армии и не знал, что есть эта сторона жизни, но работы в Кинешме не было, а кто-то из знакомых сказал, что есть аж три исправительных учреждения с государственной службой и там регулярно платят зарплату. У моего первого начальника отдела кадров был такой подход: до того, как официально устроить, нового человека заводили внутрь, чтобы он понял, куда идет, чтобы потом не пугался. Заходишь в учреждение, а кругом решетки, за тобой только на входе защелкивается четыре двери подряд – некоторые впадали в ступор, быстро понимали, что это не для них.
- Вас четыре решетки не испугали?
- Нет, мне интересно стало.
- Что там интересного?
- Общение с людьми, преступившими закон, интересны их судьбы. Поэтому я недолго отработал младшим инспектором, пошел на повышение, в офицеры: заочно выучился на психолога, попал в воспитательную службу.
- Какая мотивация движет молодым человеком, принимающим решение: пойду работать во ФСИН?
- Десантники на такой вопрос отвечают «никто, кроме нас». Наверное, это относится и к уголовно-исполнительной системе – это кто-то должен делать, и не каждый человек морально и физически на это способен. Поэтому сейчас отбор в нашу систему жестче, чем в летные войска. Недавно пришел мальчик устраиваться на вышку с автоматом стоять, но не прошел отбора, а на следующий год поступил в Пермское авиационное училище. Сейчас, с пандемией, история повторяется: многие предприятия встали, работы нет, а у нас зарплату стабильно платят – и звонит больше кандидатов.
- Как система переживает коронавирус?
- Среди сотрудников и осужденных нет ни одного зараженного.
- Ходили слухи, что в некоторых колониях вирус косит и заключенных, и персонал.
- Слава богу – этого нет. Есть сотрудники, выявленные по контактам с ковидными зараженными на гражданке, и они — кто на самоизоляции, кто-то уже вышел, но никто не заболел. Говорят, во Владимирской области несколько колоний закрыли по COVID, СИЗО в Ярославле…
- Из-за эпидемии у заключенных нет свиданий с родными – когда будете снимать ограничения?
- В Ивановской области губернатор подписал запрет на проведение массовых мероприятий до 31 июля, и его указ мы нарушить не можем. А из Москвы сказали, что, как только коэффициент заражения достигнет единицы – сейчас он один и два, – ограничения начнут потихоньку снимать. Но есть и плюсы: во многом благодаря пандемии в учреждениях будут устанавливать оборудование для видеосвязи осужденных с родственниками.
- Поменялись зоны, поменялось отношение, а спецконтингент за время вашей службы изменился?
- Если брать колонию строгого режима для неоднократно судимых, а я продолжительное время работал в «четверке» [кинешемская исправительная колония №4], там у многих такие сроки, что они еще сидят до сих пор. Последние два года другая тенденция: стали поступать очень молодые, 1993–96 года рождения, даже есть 2000 года, и уже неоднократно судимые. Криминалитет омолаживается. Думаю, из-за того, что те, кто в 90-х убивали, грабили и дань на рынках собирали, теперь повзрослели и предпочитают заниматься бизнесом. А молодежь не может выбиться на такой уровень, мозгов не хватает пока – у большинства приходящих 228-я статья («Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств»). Это же легкие деньги, как они думают. У меня в «четверке» был заключенный, два раза сидел за наркотики, а потом уехал в Москву, и все, больше не сел — это о воспитательном воздействии. Не поверите, но я его случайно встретил в Москве, он подошел, руку пожал – у него семья, двое детей. Я про наркотики спросил. Говорит, что пока был молодой, хотел быстрых и легких денег, а теперь стал умнее, работает.
- Когда вы на улице встречаете бывших заключенных, что чувствуете?
- А вот представьте, что вы встретили свою первую учительницу – что будете ощущать?
- Радость, наверное.
- Вот и я так же их встречаю. Мне все говорили, что с первоходами очень сложно, у них нет ни понятий тюремных, ничего (массовые беспорядки — это в основном в первоходных зонах), но, работая в «шестерке» [мужская колония общего режима в селе Талицы], относился к молодежи как отец и воспитатель в детском саду. После этого на улице каждый лезет обниматься, хотя они у меня и в штрафных изоляторах сидели, и по-другому наказывал. Ни один, кого встречал потом, не угрожал и не вспоминал негатива.
- Говорят, что зоны в России поделены на «красные», где власть у администрации, и на «черные», в которых правила устанавливает криминал, так называемая ночная администрация. Ивановские зоны какого цвета?
- Я не знаю, как они в Иванове называются, но работают и администрация, и осужденные. В той же «шестерке», когда пришел, были сотрудники, уклоняющиеся от исполнения служебных обязанностей – Талицы вообще интересное место. Мне руководитель, покойный Фёдор Александрович Рубцов, поставил задачу, чтобы сотрудники и осужденные контактировали, и я решал ее. Поэтому не знаю, какого цвета там колония, в моем понимании – обычное исправительное заведение.
- Не секрет, что осужденные делятся на тех, кто на зоне случайно, и на профессиональных представителей криминала…
- Я так скажу: администрация их не делит. Если они между собой делятся, это их придумка – это субкультура, с которой мы боремся.
- И по ночам эта субкультура не правит бал в зоне?
- Если администрация нормально работает, ничего такого не происходит.
- Почему не у всех осужденных в колониях есть возможность работать, ведь работа влияет и на досрочное освобождение, и просто на психику?
- В женских колониях, где есть швейное производство, 100 процентов контингента трудоустроено. С мужчинами сложнее: часть осужденных хочет числиться трудоустроенными, чтобы заработать баллы перед администрацией и подать на УДО, но работать не хотят. Их трудоустраивают, а они на работу не выходят, начинают игру в кошки-мышки: не пойду сегодня работать, потому что голова болит, я болею, хотя медик говорит, что все нормально. Хитрят: по приказам числятся трудоустроенными, а на работу не ходят. А бывает, осужденный хочет рабочее место, которое уже занято. Все хотят работать в котельных, там хорошая зарплата, но требуется специальное образование.
- Почему работающие в колониях получают нищенское вознаграждение? Несколько лет назад в Кинешме женщины в месяц получали не больше трех тысяч рублей.
- Если осужденные выполняют положенную норму выработки, то получают очень хорошие деньги, но с зарплаты производятся обязательные отчисления на содержание.
- Это вызывает вопрос: если человек на зоне не работает, то за его содержание платит государство, а если работает, то сам все оплачивает. Это справедливо?
- Вы не поверите, но и для меня это всегда было вопросом. Говорят, готовится законопроект о том, что деньги на содержание осужденного будут снимать с любого дохода на его счет или карточку – и это, наверное, будет справедливо. Не хочешь работать – оплати свое безделье.
- Бизнес стремится работать с колониями?
- Думаю, да – бизнесу это выгодно. Какой бы нормальной ни была зарплата у осужденных, на гражданке за ту же работу платят больше. Договоры с предпринимателями в системе заключают начальники учреждений, управление на этот процесс никак не влияет, наш производственный отдел только осуществляет контроль за деятельностью осужденных. Бизнес по-разному участвует в жизни колоний. Мы до пандемии проводили на базе «тройки» [женская колония общего режима в Кинешме] конкурс швейного мастерства, в котором принимали участие четыре колонии – две мужских, две женских. Вы не поверите, но выиграла мужская «четверка». Судили профессиональные, швейники с гражданки, всем победителям выдали сертификаты на трудоустройство после освобождения.
- Последние годы в Ивановской области чиновников активно сажают за коррупцию. Их присутствие в зонах как-то сказывается на вашей работе?
- Нет, абсолютно, эту тему больше СМИ муссируют. Это как с призывом на военную службу: по улицам все ходят разные, в том числе очень нарядные, а когда новобранцев бреют под ноль и одевают в камуфляж – становятся одинаковыми. Так и у нас. Приходят этапом, где у кого-то куртка кожаная дорогая, а у кого-то ботинки еле дышат, переодеваются в форму и становятся одинаковыми. По лицу не скажешь, кто был бизнесменом или представителем власти, а кто вором-домушником – для нас они все одинаковые.
- В жизни ФСИН активное участие принимают служители РПЦ и других конфессий. В чем заключается их помощь?
- Давайте на примере РПЦ – это все-таки нам ближе. Есть официальная должность – помощник начальника по работе с верующими – раньше там работал пенсионер из нашей системы. Но Иосиф (митрополит Иваново-Вознесенский и Вичугский) был недоволен, считал, что это должность РПЦ, и несколько лет назад назначили священника, в должностные обязанности которого входит ежемесячный выезд во все учреждения – у нас их 13. Священнослужители — это те же психологи, они очень плотно контактируют с психологической службой по вопросам членовредительства, суицидальных мыслей, венчания проводят. Осужденным это интересно, а у нас нет проблем, что священник занес ложку кагора, который пьют при венчании. Они сильно помогают, потому что сотруднику иногда трудно что-то сказать о своих мыслях, а священнику проще раскрыться. В каждом учреждении есть молельные комнаты для мусульман – договоры заключаются со всеми официальными конфессиями. Осужденным это помогает, они там приходят к вере быстрее, чем люди на свободе: наверное, больше копаются в себе. Но есть и такие, кто сидит за воровство икон из храмов.
- Кто строит молельные комнаты, часовни и храмы в колониях?
- Помогают священники, собирают пожертвования, привлекают средства и гуманитарную помощь, а колонии помогают, чем могут. Если в четвертой колонии есть деревянное производство, то кресты и прочая утварь делается руками осужденных, они это делают безвозмездно. Сейчас «семерка» [женская колония общего режима в Иванове] — это единственная колония, где есть часовня, но нет храма, но начинают делать. У нас тут, на Велижской, открыта домовая церковь, и наш священник говорит, что это единственный случай в стране, когда храм расположен прямо в управлении.
- На зоны попадает алкоголь, наркотики, запрещенные предметы. Это результат коррумпированности сотрудников или во всю функционирует так называемая воровская дорога, по которой с воли за решетку доставляются любые товары?
- Думаю, это коррумпированные сотрудники. Когда сотрудник приходит на работу, его на эту тему инструктируют оперативники. Я сам туда пришел еще маленьким, сразу после армии, и мне говорили: сейчас начнут к тебе подходить и проверять, попросят принести конвертик, конфетку, прикурить… Если хоть раз принесешь конверт, это станет крючком – они срисуют твой психологический портрет и поймут, что дальше ты сможешь пронести им телефон или наркотики. Недавно наша спецслужба поймала младшего инспектора второй колонии [мужская колония строгого режима для ранее отбывавших наказание в селе Талицы] с наркотиками – он у меня в «четверке» работал, знаю его маму, которая одна его вырастила. Появилась девушка, и зарплаты младшего инспектора в 25 тысяч рублей стало не хватать, хотя никто не запрещал учиться – у офицеров зарплата больше. Решил подзаработать на свадьбу и пронес девять свертков, за что получил девять лет – теперь ему мать передачи шлет. Но, помимо сотрудников, предавших интересы службы, есть родственники с посылками и передачами и дружки, которые все это через колючку перебрасывают. Не только из-за коррупции товар в колонии попадают.
- Стало больше информации о коррупционных нарушениях во ФСИН. Их правда больше или информация стала чаще попадать в СМИ?
- Изменились требования, система стала более открытой. Раньше информации про уголовно-исполнительную систему было не найти – ни в газетах, ни на ТВ, а сейчас никто ничего не скрывает, общественная наблюдательная комиссия и уполномоченный по правам человека для меня почти как сотрудники стали – настолько часто посещают колонии.
P. S.: Когда я сказал, что вопросов больше нет – пока как минимум, — Алексей Андреевич предложил рассказать пару историй. Я согласился, конечно – что может быть более «тюремного», чем байки.
- Смотрели «Юнону и Авось»? С ней интересная история связана. У нас на колонии-поселении сидел режиссер, делал постановку этой рок-оперы в «четверке», на премьеру туда приезжал сам Рыбников [Алексей Рыбников – российский композитор], который до этого ни разу в колониях не был и не знал, как работает система. Он первый раз появился в зоне, чтобы посмотреть свою рок-оперу – у него глаза во-о-от такие были! Ее написал зэк, отбывающий наказание, не списал, а воспроизвел на слух, она получилась оригинальная – хотели найти либретто, но права на него стоят 500 тысяч рублей, это неподъёмная сумма. А режиссер, сидевший на колонии-поселении, был другом детства Рыбникова. На третьем курсе Гнесинки он понял, что хочет наркотики, а денег нет и украл кошелек, купил наркотик, а его поймали. Когда он ставил рок-оперу, это был его седьмой срок. И после того, как тогда освободился, еще два раза отсидел в других областях – ничего не делает, просто ворует кошельки, и его берут по 158-й статье [«Кража»]. Я спрашиваю: зачем воруешь? А он отвечает: чтобы героину купить. Работать не пойду, я творческая личность, музыку пишу, на инструментах играю. А есть такие, кто по выходу совершает преступление, чтобы в колонию вернуться. Один за две недели до освобождения говорит мне: «Алексей Андреевич, оставьте меня здесь, у меня жилья нет, родственники от меня отказались, пойду жить на теплотрассу, а на дворе ведь ноябрь. Мне есть будет нечего, я замерзну и помру. А 600 рублей, которые мне на дорогу дадут, я пропью сразу или проем». Говорю ему, что при всем желании никак, и освобождаем. Он приходит на кинешемский вокзал, заходит в линейный отдел и просит у полицейских дать ему какой-нибудь висяк, за который он подпишется. Лишь бы посадили опять, пока далеко не уехал. Его послали, конечно, а он взял камень, разбил им окно, и его за хулиганку осудили. К нам, конечно, не прислали, отделался условным сроком, но в СИЗО какое-то время просидел. Над ним поржали тогда все, но понять его можно: на воле нет ничего, а тут кормят, поят, одежду по сезону выдают.
Благодарю за помощь в организации интервью Марину Шалагину, начальника пресс-службы УФСИН России по Ивановской области.
Мдаа,можно сказать живи и радуйся.А вот спросите у родителей этих заключенных каково на свободе им самим,когда кусок хлеба не пролазит в горло без слез на глазах.
Срок мотаюти их родители одновременно но лишь на свободе составляющей из трех работ непосилтного труда,чтобы делать передачи.скажете зачем,а затем что эти заключенные чьито дети,кровинушки.поэтому присуждая сроки смилуйтесь и над родителями тоже.