Дело писателей было одним из самых крупных явлений эпохи политических репрессий

Почти забытое ныне дело писателей было одним из самых крупных явлений эпохи политических репрессий конца 1930-х годов в Кировской области. В одночасье было разгромлено почти все писательское и поэтическое вятское сообщество. Этот процесс начался с невинных обвинений в «упадничестве» и «чрезмерном увлечении Есениным», а закончился жестокими пытками, разбитыми судьбами и длительными тюремными сроками. Настоящий материал посвящен делу писателей, придуманному сотрудниками вятского НКВД для изобличения «террористов» и «шпионов» в обличье литераторов и поэтов. Благодаря воспоминаниям фигурантов дела мы можем сегодня составить картину того, как фабриковались, развивались такого рода процессы и что из себя представляли следствие и суд в эпоху Большого террора.

Грех упаднических стихов

В 20-е – начале 30-х годов прошлого века в Вятке наблюдался расцвет литературной деятельности. В город с концертами приезжали известные писатели и поэты (Маяковский, Д. Бедный, Пильняк, Ивнев, Мариенгоф), было создано несколько неформальных писательских организаций. Самое известное из них – «Зеленая улица», в состав которого вошли А. Мильчаков, М. Решетников, С. Шихов, Н. Васенев, И. Франчески, К. Дрягин, К. Алтайский (Королев), Л. Лубнин. Работала с 1932 г. и официальная структура – местное отделение Союза советских писателей, лидерами которого были главный редактор «Кировской правды» Яков Акмин и редактор литературного альманаха «Кировская новь» Андрей Семенов (псевдоним – Алдан).

Кировские писатели, поэты и журналисты часто собирались, чтобы обсудить литературные новинки и собственные произведения. Однако во второй половине 1930-х гг. ситуация резко изменилась: писателей начали нещадно критиковать в прессе, «песочить» на собраниях, «Зеленая улица» была распущена горкомом ВКБ(б). Литераторов обвиняли в «богемных настроениях», как пишет в своих воспоминаниях А. И. Мильчаков, «считалось в те времена большим грехом» увлекаться поэзией Есенина, Клюева, Пастернака, писать «упаднические стихи», далекие от бодрых производственных маршей соцреализма. Писателям запретили собираться в областной библиотеке и в пединституте, но их неформальные встречи продолжались, равно как и публичные выступления. Все эти ограничения и критические интонации оказались «цветочками» перед лицом того, что произошло в 1938 году.

Шпионы, террористы, убийцы Жданова

Стремительный арест в январе 1937 года главреда «Кировской правды» Якова Акмина поразил многих, именно он стал сигналом к фабрикации т. н. дела писателей. 6 января 1938 года задержан председатель Кировского отделения советских писателей Андрей Алдан-Семенов. И каток репрессий покатился по литераторам, были арестованы Михаил Решетников, Лев Лубнин, Леонид Дьяконов, Ольга Берггольц, Константин Алтайский (Королев), Петр Васильев, Николай Заболоцкий и др. Следователями Акмин был изобличен в том, что является «шпионом одной из иностранных разведок, в пользу которой до последнего времени вел разведывательную работу». Под пытками он признался, что являлся руководителем созданной при редакции «Кировской правды» антисоветской боевой террористической группы, целью которой было подготовить покушение на лидеров СССР Ворошилова и Жданова. О методах по «выбиванию» нужных показаний Акмин вспоминал так:

«В УНКВД меня встретили три человека. Кричали, что я – враг народа, шпион! Следователь поставил меня на ноги. Я стоял 24, 25 и 26 января. 27-го меня вызвали к следователю Крупенину, куда пришел и следователь Сараев. Раскричался: „Что вы тут с ним миндальничаете, с врагом народа! Подготовьте карцер! Бить до тех пор, пока не сознается!“ Сараев схватил меня за горло и несколько раз ударил по лицу. Меня поставили в такое положение, что я должен был или клеветать, или умереть. Я предпочел умереть. Вскрыл себе вены на шее. Но меня спасли. Месяц пролежал в больнице. Писал в облпрокуратуру, в обком ВКП(б) - никакой реакции. УНКВД оказалось выше всех инстанций. Если вам заявляют, что вы – шпион, террорист, начинают бить, пороть и это длится не один день, — это тянется месяц, нельзя выдержать. Любую чушь подпишешь, чтобы только избавиться от пыток и оскорблений. После того как меня выписали из больницы, мне фактически не давали спать весь март месяц. Мою голову превратили в сплошную опухоль. После этого я писал и подписывал все…»

Пытки и оговоры

Первые арестованные (Акмин и Алдан-Семенов) под пытками оговорили себя и своих товарищей. Писатели признались, что планировали взорвать Котельничский мост, ТЭЦ №1, электростанцию комбината «Искож», железную дорогу, готовили покушения на советских вождей. Алдан также был обвинен в том, что «Находясь на родине в отпуске, среди крестьян допускал клеветнические измышления о Сталине, распространял антисоветские анекдоты», был знаком с кулаком Бронниковым. Аресты продолжились, и лишь немногие смогли выдержать допросы и пытки. Например, Леонид Дьяконов после избиений мешками с песком попал в психиатрическую больницу, а из тюрьмы вышел инвалидом. Вот что он писал о тех событиях при пересмотре дела 14 января 1956 года:

«...Меня арестовали в апреле 1938 года, привели в кабинет Большакова. Там было еще двое, эти двое схватили меня и принялись бить по лицу небольшими мешочками из белого полотна, чем-то набитыми. Как мне показалось – песком. Фамилию Большеменникова я хорошо помню, и мне припоминается, что он был лысым. Он сидел в большом кабинете с красивым столом. Мне не давали спать. На допросах заставляли сидеть в одной позе и не двигаться. Была очная ставка с Алданом, на которой я понял, что меня арестовали по его показаниям. Потом я заболел расстройством психики и ничего не помню».

Писатели подвергались и другим формам истязаний. Арестованных били мешками с песком, бамбуковой палкой по пяткам, после чего кровь, как свинцовые дробины, перекатывается в жилах. Решетников стоял под 500-ваттной лампой, пока не падал без сознания. Были допросы «на конвейере», когда не давали спать неделями. Единственный, кто в таких условиях оказал сопротивление следователям (что в годы репрессий было немыслимым), – Лев Лубнин. При истязаниях он от чекистов первое время даже отбивался стулом. Вот как писатель вспоминал эти события: «Мне предложили подписать какую-то бумажку. Я отказался. Тогда меня начали бить ремнями, кулаками. Бил Большеменников, а трое неизвестных пинали ногами. Я подписал эту бумагу. Потом меня еще били, потому, что я схватил одного работника НКВД зубами за руку. Я терял сознание. Меня отливали водой. Потом посадили в одиночку. Потом вызвали к следователю и сказали, чтобы я писал то, что знаю. Я ничего не знал и не писал. Несколько суток мне не давали спать. Следователи менялись. Я решил все на следствии признавать, чтобы сохранить силы до суда. Дожить бы только до суда».

     

Дело разваливается, но не это не финал

Тем временем дело приняло уже общесоюзный размах. Членов вятской «литературной группы» возили в Москву и Ленинград на очные ставки с Ольгой Берггольц и поэтом Алтайским, которые якобы были «пособниками террористов» в деле «убийства» Жданова и Ворошилова. В итоге показания были выбиты из всех. Ольгу Берггольц продержали в тюрьме 171 день, после побоев и пыток она прямо в застенках НКВД родила мертвого ребенка.

Наконец окончилось следствие и было подготовлено обвинительное заключение по делу писателей. В нем указывалось: «Следствие, ведущееся по делу антисоветской организации правых, вскрытой и ликвидированной в Кировской области, установило, что организация в борьбе против ВКП(б) и Советского правительства встала на путь применения индивидуального террора против руководителей страны. Одна из таких групп была организована Акминым при непосредственном участии Семенова-Алдана. Акмина завербовал первый секретарь обкома ВКП(б) Столяр. Готовилось покушение на Ворошилова и Жданова. Все признали себя виновными...» Однако на суде в начале апреля 1939 года дело писателей стало разваливаться. Ряд литераторов во время допроса в суде нашли в себе силы и стали рассказывать, как их пытали на следствии, как из их выбивали показания. В первый день суда только один Алдан-Семенов, который оговорил всех, признал предъявленные ему обвинения справедливыми.

Но на второй день работы суда и он от всех своих показаний отказался, заявив: «Мои заявления на предыдущем следствии и на вчерашнем заседании являются клеветническим, ложными, вынужденными от начала до конца… В течение двух недель мне говорили только: „Кайся, сволочь!“, „Сознавайся, сволочь!“, „Голову повернем тебе задом наперед! Мы добьемся показаний кровью и расстрелом!“». Суд продолжался. Правда, назвать «судом» то, что происходило тогда, довольно сложно. Вот как описывал ход судебного заседания Лев Лубнин: «Я ответил, что виновным себя не признаю. Ни в чем. К судье вдруг подходит какой-то человек в штатском, шепчет ему на ухо, и меня удаляют с судебного заседания. По существу, это нарушение всего процессуального кодекса, что меня удаляют и приводят в кабинет, где проходили эти так называемые допросы. Думаю, дела мои плохи, сказать на суде всю правду не удастся. Тут в кабинет прибежали два лейтенанта, запугивали, стучали по столу кулаками. Потом пришли капитан Крупенин и заместитель начальника УНКВД Большеменников. Засучили рукава, махали руками...»

В итоге судьи вынесли приговор: Колобова, Лубнина, Франчески из-под стражи освободить немедленно и дело против них прекратить. В отношении остальных дело возвратить на доследование. По мнению краеведа Евгения Пятунина, это случилось только потому, что в данный период возникла маленькая «оттепель», связанная со сменой руководства НКВД с Ежова на Берию. Но уже весной-летом в Кирове продолжились аресты оставшихся литераторов.

    

Приговор

20 мая 1939 года был арестован журналист «Кировской правды» Н. Васенев. На допросе от 5 июля 1939 года он сказал слова, ярко характеризовавшие состояние дела писателей к тому моменту: «На предварительном следствии я измучился и после очных ставок повторял, как попугай, слова Алдана. Я могу стать инвалидом. Я решил, что лучший выход из создавшегося положения - признать все, в чем тебя обвиняют. Но я ни в чем не виноват. Алдан с Решетниковым просидели по полтора года и спокойно говорят о таких вещах, которые приводят меня в ужас. Алдан заврался, путается. Они с Решетниковым дают несуразные показания на себя и на других, уличая всех в не существовавших преступлениях. Меня очень удивляло, почему они так поступали. Потом мне стало ясно, что они используются следствием для „уличения“ других арестованных».

Приговор по делу вятских литераторов был вынесен 20 июня 1939 года: после доследования: Акмину – шесть лет, Васеневу – пять лет заключения, Решетникову и Алдану – по 10 лет. В 1940 году Решетникову скостили срок до шести лет, в отношении Акмина и Васенева дело за недоказанностью прекратили. Алдану тюрьму заменили на лагеря, но срок сохранили. Оправданному вроде бы Франчески все-таки «впаяли» год за хранение мышьяка. Восемь лет заключения получил крестьянин Бронников, якобы входивший в террористическую группу Алдана.

Исковерканные судьбы и реабилитация

30 марта 1953 года было сделано заключение на бывших работников Кировского УНКВД, утвержденное председателем Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР генерал-полковником И. Серовым:

«Бывшие работники Кировского УНКВД Сараев, Павловский, Крупенин, Головнин лично сами применяли к арестованным меры физического воздействия.
Необоснованно арестовано:
- 36 работников обкома партии;
- 27 руководящих работников обкома ВЛКСМ;
- 18 хозяйственных руководителей.
В 1938 году только за 9 месяцев необоснованно арестовано, как участников организации правых, 1330 человек. Эти грубые нарушения были вскрыты еще в 1940 году. Но Берия и Меркулов все глушили и вопрос о привлечении к ответственности откладывали. В результате они продолжали оставаться в КГБ на руководящей работе. В настоящее время бывшие начальники УКГБ по Кировской области Большеменников и Юркевич осуждены к высшей мере наказания. Остальные наказаны административно и из органов КГБ уволены».

Все фигуранты дела писателей были полностью реабилитированы. Их судьбы сложились по-разному. Например, Леонид Дьяконов вернулся в Киров инвалидом, с трудом устроился рассыльным торфотреста. Потом на его книгах выросло не одно поколение вятчан, а лучшие произведения («Олень – золотые рога») читали по всему СССР. Михаил Решетников во время ссылки в Архангельскую область переквалифицировался в бухгалтера и смог вернуться в Киров только в конце 1950-х гг. Игорь Франчески после долгих мытарств был мобилизован из-за итальянской фамилии в трудармию, а потом бросил литературу как профессию и работал инженером на заводе. Выпустили по нескольку серьезных книг Колобов, Васенев, Лубнин, Решетников, издается до сих пор Алдан-Семенов. Алексей Мильчаков подробно написал о тех событиях в книге «Грозы и травы».

Репрессии не могли не сказаться на духовном состоянии фигурантов дела писателей. Ольга Бергго́льц вскоре после освобождения вспоминала: «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!» Тем не менее нельзя не отметить смелость и мужество литераторов, прошедших через пытки, но на суде отказавшихся от показаний и не оклеветавших своих товарищей. Интеллигенты в очках стали символом стойкости и мужества перед лицом всесильной репрессивной машины.

Оригинал