Костер нашей эры.
Памяти археолога Арсена Синюка (1939-2012).
Летом 1969 года под Тамбовом, на берегу озера Красное под началом воронежского археолога Арсена Синюка студенты истфака Воронежского университета копали «раннюю бронзу», точнее, абашевцев. Я тогда работал уже в областном краеведческом музее и попал в экспедицию на должность лаборанта, а по сути - обыкновенного землекопа. Разбили участок на квадраты и начали методично снимать культурный слой, который был буквально напичкан черепками. И вскоре наткнулись на следы древнего поселения: о нем свидетельствовали тёмные пятна на слое чистой глины, оставшиеся от сгнивших столбов, которые служили опорами для жилища. Для зачистки очередного квадрата пришлось сдвинуть в сторону лагерный костер, на котором мы готовили обеды из рисовых и гороховых концентратов. И здесь случилось… Нет, такого не придумаешь. Под нашим костром мы обнаружили пласт обожженной глины! На этом месте у древних тоже был очаг. След от костра до нашей эры. Даже видавший виды Синюк опешил. Но тут же научно обосновал совпадение. «Древние были не глупее нас, - заявил он поучительно. - И выбирая место для поселения, исходили из тех же принципов, что и мы, когда выбирали место для лагеря. Неподалеку от воды, но на возвышенности. И не на вершине бугра, а в небольшой лощине».
В том же году мы с Синюком поехали в археологическую разведку в Староюрьевский районе. При себе имели Открытый лист, выданный Академией наук СССР, который предписывал местным властям оказывать нам всяческое содействие для проведения археологических раскопок, и пять тысяч рублей наличными. Деньги по тем временам огромные - столько стоила двухкомнатная кооперативная квартира улучшенной, как тогда говорили, планировки. Предназначались деньги на компенсацию потравы посевов кукурузы при раскопках курганов и последующую рекультивацию земель, а малая толика - на наше содержание. Полевую сумку, набитую пачками пятирублевых ассигнаций, я всегда носил при себе и обязан был беречь её, как полковое знамя.
День мы потратили на осмотр достопримечательностей Староюрьева, а ближе к вечеру обосновались в тамошнем ресторане - довольно унылом заведении со стенами, окрашенными изнутри синей краской. По традиции в нём был выгорожен отдельный загон для районного начальства. В тот вечер в ВИП-зале гуляли районный прокурор, председатель райисполкома, начальник милиции и ещё две-три местные значительные персоны, о чём нам шёпотом сообщила официантка.
Арсен понимал, что иметь Открытый лист хорошо, но лучше наладить личные контакты с местным начальством. И как «лицо кавказской национальности» он пошёл проторенным путем: послал «элите» через официантку «шесть по сто»: от нашего стола - вашему столу. Те, разумеется, поинтересовались, откуда свалилось столь щедрое подношение. Официантка кивнула в нашу сторону, Арсен в ответ приветливо помахал рукой и двинулся в логово, наказав мне оставаться на месте и беречь сумку. Неформальный контакт состоялся. Немного зная манеру поведения Арсена, предполагаю, что вёл он себя, как Хлестаков, закончивший с отличием истфак Воронежского университета. Когда он, удовлетворённый результатами переговоров, вернулся к своему юному другу и талантливому ученику (уверен, что именно так он отрекомендовал меня начальственной компании), те тотчас засобирались и покинули злачное место через служебный выход. Мы остались коротать время в ресторане. В какой-то момент Арсен покинул зал на предмет посещения удобств во дворе и пропал. Десять минут нет, двадцать минут… Вдруг в дверь протискивается взъерошенный пацан лет десяти, находит меня взглядом. «Дяденька, вас просят выйти и сумку взять…». Мальчишка привел меня к небольшому базару, где местные жители торговали овощами и яблоками. Арсен, единственный покупатель, облокотившись на прилавок перед старушкой с огурцами, буквально рыдал. «Женя, ты только послушай, какая замечательная бабушка! У ней муж в лагере пропал, двое сыновей на фронте погибли, а она не унывает. Женя, подари её пять рублей, с нас не убудет!» Разумеется, я раскошелился, а Арсен повторял: «Какой народ, ты только подумай, какой наро…».
В тот же вечер мы отправились на танцы в районный дом культуры. Роскошные бороды придавали нам экзотический вид, чем произвели неизгладимое впечатление на юных аборигенок. Но когда накал танцевальных страстей достиг своего максимума, кавалеры местных красавиц как-то нехорошо начали шептаться, и мы поняли - нас собираются бить. Учитывая, что у нас при себе сумка с деньгами, мы огородами благоразумно покинули зону конфликта. Палатку для ночлега установили уже при свете луны в каком-то, как нам показалось, лесочке, подальше от людских глаз.
Проснулись рано. Пели птицы, сквозь щели палатки пробивалось солнце и утренняя свежесть. Мы расстегнули вход-выход палатки, и нашим взорам открылась вывеска, на которой на тёмно-красном фоне золотом было начертано - «Староюрьевский райком КПСС». Оказалось, что мы расположились не в лесу, а в самом центре посёлка - метрах в десяти от парадного входа в райком партии. Собрать палатку было делом нескольких минут. Сумка с деньгами была на месте, и наличность в ней убавилось всего каких-то 40 рублей.
Благодаря ресторанным контактам с районным начальством, к началу полевых работ мы без труда получили в свое распоряжение бульдозер и всяческое расположение со стороны председателя колхоза, на полях которого покоились еле видимые древние курганы.
В тот год мы копали могильники неведомых обитателей здешних краёв, живших три тысячи лет назад. Курган, который слабо угадывался на кукурузном поле, бульдозерист вскрыл за полтора часа, пробив по диаметру траншею глубиной метра в два. Когда на чистом глинистом материковом слое отчетливо обозначились тёмные пятна – места захоронений, трактор покинул раскоп, и туда в сырую прохладу спустились мы с лопатами.
В первый же день на краю раскопа нарисовался местный житель в офицерской фуражке со сломанным козырьком. Он внимательно следил за нашей работой, комментировал каждую находку. Когда обнажился первый костяк – останки погребенного - гость заметил: «Артиллерист…». Мы стали убеждать его, что артиллеристом он быть никак не мог, что погребению не меньше трёх тысяч лет. Но тут в изголовье погребения обнажилась верхняя часть горшка, который традиционно ставился рядом с головой умершего. Гость тут же отреагировал: «А вот и колесо от пушки. Я же говорю – артиллерист».
Археологические раскопки остались самым ярким впечатлением доармейской жизни. Они основательно настроили меня на философский лад, на размышления о бренности бытия, на мимолетность жизни на фоне тысячелетий, обострили интерес к истории. Арсену мы в тот год накопали черепков, псалий, костяных наконечников стрел на кандидатскую диссертацию. А вот бронзовый серп, формой и размером похожий на садовый нож, найденный мною на обочине вспаханного огорода, на него впечатление не произвёл. И всё оттого, что он не привязан к местности, к поселению, к культурному слою, поэтому он так и остался немым свидетелем эпохи, которая так и называется – эпоха ранней бронзы. Зато в областном краеведческом музее тот серп представлен в основной экспозиции.
