14 февраля 1966 завершился суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем.
Организаторы судебного процесса постарались сделать его достоянием широкой общественности, чтобы продемонстрировать открытость и торжество советской демократии, и заодно показать зубы. Судили их в Московском городском суде, но дело рассматривал Верховный суд РСФСР, поэтому процесс освещался в центральной печати. Даниэля обвиняли в том, что он опубликовал на Западе повести «Говорит Москва» и «Искупление», а Синявского — за повести «Суд идет», «Любимов», несколько рассказов и статью «Что такое социалистический реализм», которые также вышли на Западе. Причем оба опубликовались под псевдонимами, что тоже было поставлено им в вину.
Первым на процесс откликнулись «Известия» статьей Д. Еремин «Перевёртыши». Цитировать статью не буду, она опубликована миллионным тиражом. Автор использовал подлый, но беспроигрышный прием — выдавал слова персонажей за позицию писателей. Дней через пять в этой же газете, как и положено, валом пошли «отклики трудящихся». Затем с обличениями выступил народный поэт Азербайджана Сулейман Рустам, а финальный залп, уже накануне суда, дала в «Литературной газете» Зоя Кедрина статьей «Наследники Смердякова». В ходе суда обличения пошли косяком. Не обошлось и без коллективных писем, подписанных деканами, профессорами, доцентами, членами-корреспондентами, писателями из республик Средней Азии. По части организации народного гнева и единодушной поддержки политики партии и правительства у советской власти опыт был большой, и он еще в архив не списан, а в новейшей истории даже обрел второе дыхание.
Но всех переплюнул Михаил Шолохов. С «высокой партийной трибуны» он заклеймил отщепенцев каленым писательским словом. «Попадись эти молодчики с черной совестью, — витийствовал он, — в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а руководствуясь революционным правосознанием, ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни!» Далее в стенограмме следуют пометка — аплодисменты.
Но главным историческим документом того года стало все-таки Открытое письмо Михаилу Шолохову писательницы Лидии Чуковской.
Отправила она его в редакции газет, в писательские организации, в том числе в правление Ростовского отделения Союза писателей, где автор «Тихого Дона» стоял на учете.
«Ваша позорная речь не будет забыта историей… А литература сама Вам отомстит за себя, как мстит она всем, кто отступает от налагаемого ею трудного долга. Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, — к творческому бесплодию. И никакие почести, деньги, отечественные и международные премии не отвратят этот приговор от Вашей головы».
Так оно и случилось, как предсказала Лидия Корнеевна. Запил маршал советской литературы, стерся в пространстве. Но мне его почему-то не жаль. Помнится, меня уже тогда слова Шолохова, выблеванные им на съезде, покоробили.
Но финал суда оказался скомканными — Даниэль и Синявский виновными себя не признали, не каялись, чем нарушили традицию.
Синявскому дали 7 лет лагерей, Даниэлю — 5. Последнему, видимо, скостили как участнику и инвалиду войны.
В нашем отечестве произведения Даниэля и Синявского были напечатаны в 1990 году в сборнике «Цена метафоры», поэтому не буду говорить сакраментального: «не читал, но скажу». Сюжету повести Даниэля «Говорит Москва» позавидовал бы Гоголь. Попробую изложить…
Верховный совет СССР объявляет один из дней августа Днем открытых убийств. Как День шахтера, День животновода. Но с ограничениями. Нельзя, например, убивать и грабить людей в форме. В обществе, разумеется, паника — кого будем убивать? Любовница героя предлагает убить ее мужа. Герой повести приходит в ужас, а в День открытых убийств от него шарахаются малознакомые люди. Шпана ловит рядового милиционера, переодевает его в гражданку — и убивает. Закон соблюден. В среднеазиатских республиках режут русских, а в Прибалтике закон нагло игнорируют — никого не убивают.
