Стоит только вглядеться, сосредоточенно упереть взгляд, и лица их моделей буквально затягивают в себя не нашей глубиной и загадочностью выражения. В их лицах, линиях тел, перехваченных художником моментах движения столько всего… Но чего именно? Ясно, что художник с невероятной точностью передал или с невероятной точностью выдумал характер, душевное состояние и саму душу модели. Но какой это характер, что это за душа отражается вот именно сейчас, в этом запечатленном моменте? Как правило — это почти всегда загадка. Вот о чем все-таки улыбка леонардовой «Джоконды» или кто все-таки такой серовский «Император Николай II»? Очень хочется понять, до зуда в мозгу хочется. Стоишь и ищешь. Угадываешь, выковыриваешь аналогии из собственного опыта, пытаешься узнать знакомое, наложить понятное на увиденное. Если находишь — обрушивается понимание, почти как радость открытия. И тут же сомнения. А понял ли? Есть ли во мне такой опыт, чтобы понять именно это? И как понять, что понял?
Ускользающая красота — она в пейзажах и натюрмортах, а здесь, в портретах — ускользающие души. Души, явленные нам «во плоти», но ускользающие от любой однозначной идентификации и понимательной фиксации. Загадка — то ли с отгадкой, то ли без нее.
Жизнь — несправедлива, чтобы понимать «живопись как живопись», а ни как «интересное/неинтересное изображение» нужно иметь талант — талант, позволяющий чувствовать и переживать гармонию композиции, гармонию колорита, гармонию всех этих линий и остановленных кистью мгновений.
Это действительно талант, и, как всякий талант, он действительно редок и не приобретается образованием, даже искусствоведческим. Но в отсутствии этого таланта нет ничего ущербного — мало ли каких талантов у кого нет. Даже многие руководители музеев, кураторы выставок не обладают «видением визуальных гармоний», их профессия требует других одаренностей, не менее тонких и духовно насыщенных (чувствовать движение и трансформацию вкусов и мод у авторов и публики, обладать магией узнавания и идентификации этих «вкусов и мод» по еле уловимым признакам, выстраивать четкие иерархии по степеням выраженности этих «еле уловимых признаков», и т. д.).
Не обладающие этим изощренным «видением визуальных гармоний» душевно трудолюбивые люди во все времена находили массу других способов получения удовольствия от большой живописи. Культура художественного потребления стихийна и разнообразна. Многие посещают музеи и галереи, спонтанно двигаясь по рельсам узнавания. В живописных шедеврах они прежде всего обнаруживают значимые лично для них образы, сюжеты, ситуации и, обнаруживая-узнавая, эмоционально присоединяются к ним, снова и снова испытывая «вспомненные чувства». Они проникают в живопись через эмпатию. Можно искать в полотнах смыслы: что значит то, что значит это, зачем это здесь, почему он весь в красном (в таком познании живописи есть одна важная странность: удовольствие доставляет понимание как не очевидных, так и очевидных смыслов, но разное удовольствие). В этом случае картина читается как книга — она рассказывает историю.
В некоторых полисюжетных картинах удовольствие может доставлять само рассматривание — выискивание на полотне все новых и новых сюжетных фактов и героев. Картина здесь предстает как объект практически физического исследования, цель которого — обнаружение и идентификация «скрытых предметов». На эпохальной выставке Питера Брейгеля Старшего в венском Музее истории искусств это «рассматривание не сразу заметных частностей» было самым главным развлечением публики, причем не только применительно к «босхиальным» работам Брейгеля, но и при рассматривании его гравюр и рисунков.
В итоге рекламная стратегия выставки и инстинкты посетителей фактически превратили Брейгеля в художника-миниатюриста. Да, мне это не нравится, но какое мое дело, если именно этот аспект человеческого восприятия обеспечил выставке как минимум коммерческий успех и зрительскую удовлетворенность «чудом бесчисленных замысловатых подробностей».
Приходя в музей можно просто искать на картинах все самое необычное, странное, удивительное — все, что порождает в нас знаменитый «wow-эффект» и обновляет наш эмоциональный, интеллектуальный и даже социальный опыт (на этот зрительский мотив, в значительной степени, ориентировано современное искусство). Много чего еще можно получить от большой, настоящей живописи.
Точно так же почти каждому доступен и представляемый здесь «аттракцион» — достаточно только небольшого усилия воли, чтобы вглядеться в лицо или позу изображенного на портрете человека, и, если перед вами большой художник, вы обязательно поведетесь на интригу чужой души, жаждущей понимания — жаждущей понимания, но ускользающей от него и, несмотря на это, дающей шанс быть действительно понятой (за исключением таких «клинических» случаев, как «улыбка Джоконды», но ведь на то Леонардо и гений, чтобы предъявлять нам «реально несуществующее»).
_____________________________________
Это Ганс Гольбейн Младший, «Портрет молодого купца». Вот о чем мне говорит его лицо, немыслимо как созданное художником? Ведь понятно, что о чем-то говорит, о чем-то даже знакомом, но о чем? Что он думает прямо сейчас, глядя в мою сторону, что чувствует? Что выражает, что несет миру этот взгляд и вся эта совокупность черт?
