Интересное (хотя, может быть, и несколько фельетонное по духу) наблюдение у Л. Максименкова в «Сумбуре вместо музыки» касается заграничных отпусков высшей советской номенклатуры: вплоть до 1937 года длительные зарубежные отпуска «для лечения» были нормой: чтобы назвать хотя бы три примера, — в Австрию, Англию, Францию с этими целями ездил Косиор — родной брат украинского гауляйтера Косиора (сам — крупный вождь), министр сельского хозяйства Чернов или, например, могущественный глава Комитета по делам искусств Керженцев. Им на отпуск выдавалось по 1,5–2 тысячи долларов (сколько это в наше время?).
1938 года никто из них не пережил.
А вот Щербаков из иркутского далека просил у Сталина разрешения подлечиться всего лишь в Барвихе, напомнив, что четыре года вообще не был в отпуске. Ему это позволили, а из отпуска он уже стремительной ракетой взлетел вверх, — сначала в Ленинград, и потом возглавил всю советскую идеологию.
В этом контексте зловеще звучит просьба Мейерхольда, который в 1936 году обращается к Ежову с просьбой поехать во Францию не только самому, но еще и с женой и дочерью, и дать ему на это 1600 долларов. В самый разгар борьбы с мейерхольдовщиной Ежов не отказывает зарвавшемуся театральному вельможе, а выносит на обсуждение в политбюро (и ему не отказывают). То есть это было нормально даже для опального советского творческого интеллигента, раз уж он не арестован.
А в 1940 году Мейерхольд и Ежов будут расстреляны с разницей в два дня — что, наверное, уж совсем прямо не связано ни с упомянутым эпизодом, ни с любовью к заграничным благам, но символично.
