Текст «Новой газеты» https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/07/14/77160-odin-den-svobodnogo-cheloveka
Петр умер через несколько дней после того, как у него случился приступ. Три приступа подряд. Петр никому не говорил, что болел с 14 лет. Об этом знали только самые близкие. Ну и судьи, которые видели эти документы. И это не помешало одному из них вынести Петру приговор — лишение свободы на 4 года с отбыванием срока в колонии общего режима.
Тогда у Петра было пятеро детей. Вскоре после вынесения и отмены того приговора у Петра и Лиды родился шестой — сын Никитка. Ему сейчас 4 года.
Тот приступ, который унес жизнь Петра Офицерова, случился на следующий день после того, как у Петра истек условный срок его наказания по делу «Кировлеса». Он прожил свободным человеком один день.
Потом была скорая и кома. Он не пришел в сознание.
Глядя на него, общаясь с ним, ты никогда не мог заподозрить, что Петя в стрессе. Что все эти годы он жил в нем, переживал, очень нервничал. Он никогда не показывал этого. Он был всегда спокоен, открыт, надежен. Отец, муж, друг, правильная жилетка, в которую можно уткнуться, человек, которому всегда можно позвонить, если что. Не подведет.
Фото: Евгений Фельдман / Архив «Новой»
Дом Петра и Лиды в Подмосковье был полон любви, детей и людей из разных миров. Разных взглядов, разных, как говорится, социальных групп, возрастов, представлений об устройстве мира. Петр не делил людей на «наших» и «не наших», и за их с Лидой большим столом всегда было дружно. Ты мог услышать то, с чем ты не согласен, или не согласен категорически, улыбнуться и высказать свое: никогда там не случалось перепалок, Петр умел расширять границы своего спокойствия, кажется, на километры.
С месяц назад он написал в фейсбуке: «Очень хочется, чтобы у нас в стране появился запрос на справедливость, основанную на уважении к людям».
Казалось бы — такая простая фраза, кто ж откажется от справедливости? Но вот в ней весь Петр — не просто справедливость для тебя и для меня, а основанная на уважении. Он даже мультики так смотрел.
«Смотрел мультик про Леопольда, и вот о чем подумалось. Мыши — еда для кота. А тут они все время нападают на хищника, игнорируя опасность. И подумалось: а что, если тут была предыстория? Раньше Леопольд был обычным котом и сожрал всех, кто был дорог этим милым мышатам. Потом подсел на седативные, стал спокойнее, или у него аллергия на мышей появилась, и поэтому он их не ест. Но эти мышата мстят… они помнят. В такой концепции мультик меняет окраску». И смайлик.
Петра любили. Человек, познакомившись с ним, попадал в его очень сильное, но мягкое — энергетическое, что ли, — поле, и хотел оставаться в нем как можно дольше. С ним было понятно, где настоящее, а где шелуха, он каким-то неведомым образом обострял твое внутреннее зрение и отлаживал твой заскрипевший механизм взаимодействия с миром. Не знаю, как ему это удавалось, он вряд ли думал об этом — просто так получалось, такой человек. И вот еще его почти неуловимый говорок, с акцентированием гласных звуков, но не в растяжку — не южный и не северный, не уральский и не сибирский, но какой-то очень русский, какая-то утерянная настоящая русская речь.
Фото: Евгений Фельдман / Архив «Новой»
Я боялась позвонить Лиде, когда он умер. Позвонила его близкой подруге Маше Эйсмонт из «Руси Сидящей». И она, и Петр — члены нашего Попечительского совета. Рядом с Машей была Светлана Давыдова, адвокат Петра. Они были в больнице, где умер Петр, рядом с его семьей. Светлана Давыдова рассказала мне неожиданное.
«Когда мы познакомились, мы крайне друг другу не понравились. Я его не знала тогда, я пыталась ему объяснить, что не надо врать адвокату, надо так и сказать — да, украл, смошенничал, помогите мне. А он сказал — зачем мне эта сумасшедшая баба. Потом постепенно начали понимать друг друга. Но он меня удивлял. Когда предложили дать показания, я говорила ему, мол, подумай о себе, о своих детях, соратники и репутация — вещи хорошие, но они не будут кормить твою семью. Он даже обсуждать это не стал. Он один у меня такой. Светлый, добрый человек, у меня больше нет таких».
А Петр об этом так вспоминал:
«Когда мне предлагали сделку со следствием, я им сказал — вы мне десятку максимум впаяете, а так я на всю жизнь заляпаюсь. А я планирую жить долго, зачем мне это?»
Он был с нами до окончания своего условного срока и еще один день. Один день свободного человека.
