Рядом будут стоять памятники людям, существование которых было взаимоисключающим

Все-таки в этом есть какая-то высшая, историческая справедливость. В Вятке на расстоянии около километра будут стоять несколько памятников людям, само существование которых на земле было взаимоисключающим. Прямо над рекой будет стоять памятник сложнейшей и противоречивейшей личности — последнему российскому царю Николаю Второму, которого называют и Кровавым, и Святым Мучеником.

Именно так, всей семьей они вышли на берег Вятки возле села Красного во время короткой своей остановки на пути Тобольск в 1917-м, летом. Не было тогда еще вокруг них фанатиков с горящими взорами, пропащих маньяков, жаждущих крови, и крови, и крови.

О чем думали они, гуляя по крутому берегу в виду незнакомого им, тихого русского города. Предчувствовали ли они свою ужасную гибель? О чем говорил Наследник, играя с сестрами?  Наверное, мечтали о том, что скоро уедут к бабушке в Копенгаген или вернутся в Петроград.

В это время маленькое рыжее картавое чудовище ловило рыбу в Разливе, пило парное молоко и мечтало о захвате власти в России. Люто, люто ненавидело это существо всех, кто верил и проповедовал Бога, не было для него человеческих истин на земле, только власть, только идея, которая билась, пульсировала в страшном лысом черепе.

Сейчас стоит он в самом центре нашего города. Напившийся русского горя борец с Богом. Словно в насмешку, закончил он свои дни, валяясь деревяшкой безголосой, тараща бороду к потолку, грозя небу своей неистребимой Ненавистью.

На улице Вятки, нареченной его кличкой, во дворе утлого одноэтажного домика, похожего на морг, спрятался соратник его, соубийца и нелюдь, который мог приказать умертвить любого человека только за то, что он честен перед своим сословием, верен своему слову и другой видит будущую Россию.

Кровью залил он чужую для него, непонятную страну. Выпустил, дремавшую под мозжечком стихию, на долгие годы, если не века замкнув ее в круговороте беспощадной борьбы. Всех против всех, непонятно за что, главное — борьбы, уничтожения всех врагов России, а кто они, эти враги — партия укажет. Партии не станет, останется орден красных иезуитов, созданный им. И так же они будут охранять Россию от самого главного врага ее — народа российского.

Выглядывает Феликс из подворотни воровато пока, опасаясь, но близок час, когда он расправит грудь, задерет бороду кверху и встанет на виду, поблизости «дома чекистов» где-нибудь. Да, вот же, в сквере у Центральной гостиницы, рядом с экстремистом из XIX века. Единственным местом в городе, где проводит свои митинги недобитая оппозиция. Вот и горланят пусть под присмотром его недремлющего ока, под его чистой каменной дланью.

Нужны, нужны нам памятники, ведь они от слова память, чтоб помнили, и мы, и дети с внуками об этих людях. Такая она и есть, Россия — разная. Всего в ней намешано вдосталь, и любви небесной, и злобы нечеловеческой, и ангелов плачущих, и упырей бессонных, всего навалом в русской голове, и только царю определять, какие гимны будут звучать на ее просторах. Ведь, как бы мы ни хотели, какими бы революциями ни бредили, все равно одно и то же получится — вверху царь (генсек, президент), рядом с ним двор (политбюро, олигархи), под ними опричники, а дальше мы — народ.

И для нас она разная, для кого-то Россия — это погоны, кирзовые берцы, двери с петель, ребра вдребезги — порядок и тишина. Для меня и моих друзей Россия — это ум, совесть, закон и справедливость и, конечно, Память.

На закате красные собаки

Рвали тело русского царя,

И беды отчетливые знаки

Подожгла вечерняя заря.

Трепетало лето лихолетья,

Выгнулся дугой небесный свод,

Черных маков вытоптал соцветья

В перелеске комендантский взвод.

Их сосредоточенные лица

Освещались гибельным огнем,

Лишь гроза рыдала, как телица,

Билась над растерзанным дитем.

Залит кислотою день вчерашний,

Где сам Дьявол, с кровью на руках,

Козлоного ковылял по пашне

В новых, снятых с трупа, сапогах.