УДИВИТЕЛЬНЫ взаимоотношения с внешним миром, в том числе с западным, лирического героя книги «Надеюсь образом чудесным...». Ни с чем подобным иметь дело ранее мне не приходилось, хотя в активе анализ произведений примерно полутора сотен поэтов. Суждения приходится делать по текстам очень короткой истории творчества. Но глубоко допускающего в себя, потому удобного для рассмотрения.
Эти три-четыре года, если довериться признаниям и самооценкам автора, стали для него временем напряжённой работы и определённого триумфа, но и больших переживаний, потрясений в личной жизни. Что ж, всяк вторгшийся в мир образов и рифм со своим (особенно тот, кто чрезвычайно увлечён этим) должен понимать и быть готовым к тому, что обнажёнными миру предстанут самые глубины его души, самые потаённые мысли, самые интимные переживания. В моём стихотворении «На полях первой книги» о начинающем поэте я пишу: «...требует сюжет /Его при том раздетости до края». Вот почему свободнее всего выдающимся Поэтам, явившим миру образцы достоинства, долга и чести. Подсознательное – не требующее дополнительных усилий и расчётов – следование высшим человеческим ценностям освобождает от внутреннего раздрая при выборе жизненных позиций: пишут, как дышат.
Тексты альбома-сборника поделены на два неравноправных (большая часть занимает начало) и неравноценных (меньшая выигрывает по части поэзии) раздела. То, что берёт количеством, очень похоже на т. н. придворную поэзию. Это мог бы сочинить не «хозяин двора», а приближённый нанятый ремесленник слова, профессионал своего дела. Так было устроено не только у любимых Леонидом итальянских правителей эпохи Возрождения, но и у нашей императрицы Екатерины II, которая служит лучшим российским примером обустройства собственного пиара посредством поэтического слова: гипертрофированная торжественность слога и напыщенность, чрезмерные эпитеты и неуёмное восхваление при бедности языка и отсутствии свежих образов – всё это, оставшись на совести авторов, и теперь, спустя века, не марает имени «солнцеликой».
Маркелов же – то ли не найдя достойного кандидата, то ли не решившись поручить столь ответственное дело чужому человеку – неожиданно решил выступить поэтом сам, в том числе в роли придворного по отношению к самому себе. То есть взялся за предприятие весьма рискованное, почти непосильное. Ему предстояло вдохновляться любовью и почтением к себе, не гнушаться сравнивать себя «бог знает с кем и с чем» в духе «Фелицы» Гавриила Державина и одических посланий Михайло Ломоносова. По сути – льстить себе и даже осторожные замечания, т. е. самокритику, выражать красиво, возвышенно, оправдывая и оправдываясь эфемерной «миссией посланника».
Не стану томить читателя. Автоавтору (какое, однако, слово!), в общем-то, удаётся справиться с возложенными на себя обязанностями и обязательствами. И не надо искать в тоне моего письма иронии. Я в начале статьи предупредил – нет, подчеркнул: буду показывать и объяснять только то, что вижу и понимаю, называя вещи своими именами, имея на то доказательства, подкрепляя их текстами книги.
Да, издержки той работы, что автор взвалил на себя, есть, потому как не могли не быть. Живя в XXI веке и в России (всё-таки не в африканском мини-королевстве, где случается и людей едят), ощущать необходимость таких вот строк – сущее испытание:
«Убитой, маленькой страны (! – Г.П.)
Я стал законным Президентом...»
(Стр. 21)
« Я надеюсь...
...ввысь взлететь на колеснице,
Достигнуть пламенных высот».
(Стр. 200)
«...Оставить память о себе,
Как о разумном короле».
(Стр. 92)
Италию и Нидерланды...
Я поместил в Йошкар-Оле.
Надеясь Марий Эл прославить
И память о себе оставить,
Как о разумном короле».
(Стр. 21)
«Стремлюсь на родине своей (! – Г.П.) Эдем создать.
Вокруг Рембрандта я построил Нидерланды...
Надеюсь, что и в Амстердаме на берегу реки Амстел
Заслужит памятник талант из Марий Эл».
(Стр. 49)
«Меня Отечество не знает.
В чём дело, право, не пойму...»
(Стр. 23)
Какая многообещающая в большом стихотворении «Бессонница» первая строка: «Свободный ветер Баден-Бадена...» И многоточие к месту. И уже ждёшь за этим обращений к великим нашим когда-то завсегдатаям «главного европейского курорта в русской истории». Здесь не только лечились, пили минеральные воды, но и творили Гоголь, Достоевский, Тургенев, Толстой, были Чехов и Тютчев, тут умер Жуковский.
Но нет, лирический герой «Бессонницы» вдохновлён относительно мало известным политическим деятелем, писателем-хроникёром Филиппом Комином. Со службы у бургундского герцога Карла Смелого он перебежал к его сопернику Людовику XI, позднее был при дворе последующих двоих королей. Известен как непревзойдённый мастер политических интриг, в чём-то сродни куда более известному Маккиавелли, о чувствах к которому наш автор в том же стихе пишет: «Я тоже увлекался им...» Автор стихотворения настолько занят способностями Комина, что вводит его в ряд почитаемых им исторических персонажей: Лоренцо Медичи, упоминавшийся Маккиавелли, Владислав Сурков; всплывают Бисмарк, его визави Горчаков, для чего-то Ницше, Плутарх (один из основоположников неоплатонизма) и... Святой Августин (хотя в православии принято определение Блаженный). И вот резюме:
«...Учись у мудрецов и здравствуй,
А лучше – разделяй и властвуй».
(Стр. 99)
В сем ряду уместен для российского слуха, настроенного на Баден-Баден, лишь князь Александр Горчаков. Мало того, что последнего канцлера Российской империи именно там настигла смерть – он же оказался тем самым последним лицеистом из товарищей Пушкина, к которому великий поэт загодя обратился в своём знаменитом стихотворении «19 октября»:
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придётся одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений...
(1825)
Нет, стихотворца Л. Маркелова свободный ветер Баден-Бадена нёс на своих крыльях в другие, гораздо более таинственные для большинства российских читателей пределы. Творческое вдохновение не должно быть предсказуемым. Это даже вызывает заслуженную порцию уважения. Но первой, так много обещавшей строки всё-таки жаль!
И что же, спросите вы, в этой выспренной речи, признающей лишь логику высокопарного штиля, совсем нет удачных лирических, по-настоящему поэтичных строк. Они, к счастью, есть. Но их так мало, и они так забросаны наспех зарифмованной прозой, что их надо искать и выискивать, как исследователю – как это вынужден делать я. Потому и могу привести примеры. Вот чудные для незначительного фона – остального текста – строки со страниц 56 и 89:
«...Когда поют навзрыд колокола...»
«Йошкар-Ола пред алтарём –
Невеста в платье подвенечном...»
А вот выраженная очень точно и образно значительная мысль на странице 173:
«Эпоха перемен вступила
В права холодною зимой...
И чтоб не всматриваться вдаль,
Надела на лицо вуаль».
О любимом французском вине лирического героя я ещё напишу. Он действительно воспламеняется от него, если нашёл такую строку:
«Сансер, как девушка, смеётся».
(Стр. 175)
А это – о внутреннем состоянии, описанном без наполеоновской позы, просто и хорошо:
«...И грусть не уходит с приходом весны.
Душа от напрасных скитаний устала,
И снятся ночами багряные сны».
(Стр. 184)
