Три дня, которые потрясли мир

О том, что происходило в Сыктывкаре и вообще в Коми республике с 19 по 21 августа 1991 года, я писал в разных изданиях раза два или три. И каждый раз сталкивался с недовольством тех, кто принимал активное участие в этих событиях. Одни говорили, что всё было не совсем так или совсем не так. Других огорчало, что я забыл осветить их героическое поведение. В общем, правильно говорят следователя: врёт как очевидец. У всех своё видение, да и память сохраняет каждому то, что ему нравится. В конце концов я решил всему, что пережил за последние десятилетия попытаться придать художественную форму и начал писать демократическую повесть с рабочим названием «Тень от сердца». Предлагаю отрывок из неё. Если кто-то узнает в нём себя или своих знакомых – не верьте глазам своим. 

 

Нас предавшая родина гонит.

Было много нас –

стало мало.

Пали все благородные кони -

Мы – последние слоны Ганнибала!

Александр Алшутов «Последние слоны Ганнибала»

 

 

19 августа Александр Ильич Герц проснулся по привычке рано и в приподнятом настроении. Рядом лежала, упёршись в его плечо прямым носом и закрыв свои большие чуть раскосые глаза, Евгения Владимировна. Третий день, как его жена.

Герц был доволен. Свадьбу сыграли скромно, но это была свадьба с приданым. В качестве приданого Александр Ильич получил маленькую двухкомнатную квартиру в хрущовке и уже готового трёхлетнего сына Альбертика – результат короткого неудавшегося брака. Альбертик тихо спал в соседней комнатушке.

Сегодня понедельник. А в пятницу они втроём отправятся в свадебное путешествие в Крым. Холодов настырно им советовал Феодосию, но Женя почему-то выбрала Судак.

Новобрачный отодвинул голову супруги, встал, оделся, принял горячий душ и прошёл на кухню. Поставил чайник, шумно зажарил яичницу, не спеша переложил её в тарелку и принялся поедать. И в это время в дверях показалась заспанная Женя.

– Чего ж ты меня не разбудил? Сейчас я тебе завтрак сготовлю, – буднично произнесла жена.

– Спасибо, я уже поел. Лучше помой посуду.

Допив чай, Герц лениво побрёл в комнату, где они только что спали, и включил телевизор. Экран показывал балет «Лебединое озеро». Руководство телевидения, видимо, решило с утра заняться эстетическим воспитанием советских граждан. Однако в сцене, где впервые появляется одетая в чёрное Одиллия, мрачный двойник белого лебедя Одетты, трансляция балета прервалась и на экране возникла вполне земная средних лет женщина в строгом красном костюме, короткой стрижкой и брошью возле шеи. Держа в руках лист бумаги, она зачитала заявление некоего Государственного комитета по чрезвычайному положению.

Герц сел на стул и принялся внимательно слушать. Женщина ровным голосом сообщила, что президент СССР Михаил Сергеевич Горбачёв по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности и его полномочия переходят к вице-президенту Янаеву. И для преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии и идя навстречу требованиям широких слоёв населения, в отдельных местностях вводится чрезвычайное положение.

– Вот суки, они решили сорвать нам отпуск! – вырвалось у Герца.

– Чего-чего-чего? – переспросил супруга, появившись в комнате в перекинутом через плечо полотенцем и тарелкой в руке.

Но Герц не стал ничего объяснять, а кинулся к телефону и набрал номер Холодова:

– Марк, ну ты слышал? У тебя телевизор включён?

– Всё слышал, в стране переворот, – резко ответил Холодов. – Встречаемся в час в редакции. Обзвони, кого найдёшь. А сейчас, извини, мне пора в суд.

 

ххх

 

Марк Викторович проснулся в квартире своих родителей от противных трелей старого будильника. Настроение было ниже плинтуса. И день не предвещал ничего хорошего. На девять утра назначено судебное заседание, на котором их с Лилей наконец-то разведут. Этот процесс явно затянулся. Сначала судья не нашла веских оснований для развода, потом она заболела, затем Лиля почему-то заартачилась и заявила, что передумала. Сегодня должна быть поставлена точка. Но прежде чем это произойдёт, Марку Викторовичу придётся опять слушать лилины причитания, что их брак был ошибкой, что он не оправдал её ожиданий и вообще Холодов – невежда и ничтожество.

Чтобы как-то взбодриться, Холодов включил телевизор, но он показывал «Лебединое озеро». Увы, Чайковский не очень-то бодрил. Холодов собирался уже его выключить, но тут великий русский классик умолк, артисты балета Большого театра исчезли, а вместо них появилась диктор Вера Шебеко и бесстрастным голосов зачитала текст заявления некоего ГКЧП.

Эту головоломку Марк Викторович разгадал без труда. Невозможность Горбачёвым исполнять свои обязанности по состоянию здоровья – сказочка для маленьких деток. Президент смещён с должности и, скорее всего, арестован. Введение чрезвычайного положения, идя навстречу требованиям широких слоёв населения, обычная совковая риторика. У нас всё делается по якобы пожеланиям советского народа – цены повышают, вклады замораживают. А члены этого ГКЧП – сплошь мелкотравчатые чиновники. Они не справятся ни с одной из стоящих перед страной проблем.

И тут Холодов почувствовал полное одиночество. Рухнула семья, рухнула любовь, сейчас ещё состоится выкидыш только-только зачатой демократии. Нельзя в этой ситуации оставаться одному. Надо срочно собраться всем демократам, кто находиться в городе. Вопрос: где? Пожалуй, только в редакции.

Холодов выскочил в коридор, позвонил своему новому шефу Валере Статикову, кстати, члену «ДемРоссии», вкратце обрисовал ситуацию, договорились о собрании на час дня. Осталось позвонить Герцу, но в это время он позвонил сам.

Теперь всё, машина запущена, можно идти в суд разводиться.

Последний акт личной драмы был разыгран быстро и без проблем в небольшом кабинете. Помещений в четырёхэтажном здании суда не хватало, для мелких гражданских дел использовали обычные комнатушки. Когда они вошли, Холодов обратил внимание, что судья с секретарём говорят о том, что в Москве что-то произошло и явно нехорошее. Когда они выходили, Лиля небрежно бросила:

– Не забудь сегодня вечером сводить Серёжу во Дворец пионеров на кружок планеристов. Я надеюсь, ты для него ещё отец.

ххх

 

Атмосфера в редакции убила Холодова своей будничностью. Все сотрудники деловито трудились и готовились идти на обед, как будто в стране ничего не произошло. И только две красивые подружки Таня и Оля, молоденькие выпускницы журфака Ленинградского университета, встретили своего старшего товарища вопросом:

– Марк, что же происходит?

– Марк, что там творится?

Марк Викторович невольно улыбнулся, глядя на высокую и худощавую Таню и немного округлую невысокую Олю, умудрявшихся говорить практически одновременно.

– Ну как что? Переворот, о котором говорили все, кому не лень, свершился, – ответил Холодов, напомнив, как ещё в конце прошлого года тогдашний министр иностранных дел Шеварнадзе, публично подавая в отставку, заявил с трибуны съезда народных депутатов СССР о надвигающейся диктатуре.

В обеденный перерыв кабинет главного редактора вместил в себя человек двадцать. Половина – активные демократы, вторая половина – активно им сочувствующие сотрудники редакции. Таня и Оля были среди них. Собирались молча. Молчал добродушный насмешник кандидат философский наук Глеб Иванович Петровский, молчал и известный в городе писатель Михаил Леонидович Гвоздев, человек рассудительный и серьёзный. Оба не раз приходили в этот кабинет, принося свои публицистически статьи на злобу дня. Глядя на них Холодов вновь испытал щемящую тоску и одиночество, доходящие до отчаяния, хотя рядом были его друзья. Но казалось, что надвигается нечто, способное их всех раздавить к чёртовой матери. Только у Саши Герца он заметил горящую искорку в глазах. Герц чувствовал себя революционером накануне революции.

Все расселись в кружочек, и первым на правах лидера местной «ДемРоссии» взял слово Алексей Маркин:

– Я хочу, чтобы каждый из здесь присутствующих сказал: что мы должны делать? Нам надо уходить в подполье или, наоборот, провести какую-то акцию? Пусть каждый скажет.

Наступило полное молчание. Никто не знал, что нужно делать, и очень надеялся, что это знают другие. Тогда Маркин повторил:

– Пусть каждый скажет. Может надо распустить «ДемРоссию» и разойтись по домам. Или мы должны что-то сделать?

Как можно решить, что мы должны делать, если мы понятия не имеем, что творится там, в Москве, думал  в это время Холодов, но вслух ничего не говорил, а тихо поднялся и пошёл в свой кабинет. Однако задержался в дверях, потому что услышал, как заговорил Саша Герц:

– Мы должны выйти на площадь. Пусть нас будет пять человек, пусть десять, но мы должны выйти и заявить, что не признаём никакого ГКЧП.

Наверное, он прав, решил про себя Холодов, но не вернулся, а быстро добрался до своего кабинета, сел за стол и принялся обзванивать редакции московских газет. Телефоны не отвечали, возникло ощущение, что ведущие СМИ закрыты, а журналисты арестованы. Но неожиданно отозвалось информационное агентство «Интерфакс».

– У вас есть ручка или карандаш под рукой? – ответил немного взволнованный мужской голос.

– Конечно, есть.

– Тогда записывайте. Это обращение только что Ельцин зачитал возле Белого дома.

… Прошло чуть более двух месяцев с того дня, как Ельцин побывал в их городе. Это произошло накануне первых в стране президентских выборов, на которых Борис Николаевич очень уверенно победил. Почему последним в предвыборной поездке по стране значился именно их город, Холодов не знал. Но повёл себя, как всегда, по-мальчишески. Задолго до прилёта самолёта с председателем Верховного Совета России на борту Марк Викторович проник на лётное поле, посидел и поболтал с аэропортовским работягами. И вот как только лайнер подрулил поближе к терминалу и к нему подкатился трап, Холодов первым подскочил с диктофоном в руке, чтобы успеть задать будущему Президенту (кто бы сомневался, что он победит!) пару вопросов.

И тут же выяснилось, что вся эта конспирологическая работа была напрасной. К трапу уже подходили встречающие Ельцина руководители республики и группа журналистов, среди которых оказался и Статиков. Свою обиду за бездумно потраченные силы и время Холодов компенсировал тем, что сумел пожать Борису Николаевичу руку и фактически один задавал вопросы на этой стихийной пресс-конференции прямо на аэродроме. Вопросы были самые банальные: О чём вы думали, пока летели сюда? Каким вы видите будущее нашего региона?. Встречающие vip-персоны нервничали, а Ельцин спокойно и неторопливо отвечал – толково, но, как показалось Холодову, не совсем искренне, больше для показухи. Но этот маленький даже не грех, а, скорее, грешок, провинциальный журналист и демократ тут же простил. Политик искренним быть не может и не должен. Иначе проиграет…

И вот теперь только на Ельцина была вся надежда. Иначе страна, возглавляемая неким ГКЧП, скатится в пропасть. А вместе с ней полетим в пропасть и мы со своими обычными житейскими проблемами.

– Так вы записываете? – переспросил голос в телефонной трубке.

– Да-да, конечно,

– Пишите заголовок: «Обращение к гражданам России».

У Холодова перехватило дыхание. Что в этом обращении? Не дай Бог поддержка этих идиотов? Но уже первые предложения он записывал, смахивая с глаз накатившиеся не к месту слёзы: «В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранён от власти законно избранный Президент страны. Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым реакционным антиконституционным переворотом». Оказывается, они с Ельциным думают одинаково.

«Все это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так называемый комитет. Соответственно объявляются незаконными все решения и распоряжения этого комитета. Уверены, органы местной власти будут неукоснительно следовать конституционным законам и Указам Президента РСФСР», – записывал Марк Викторович, а душа его уже ликовала. Эти идиоты, захватившие власть, продуют с сухим счётом. Ельцин сильнее их.

«Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам и требовать вернуть страну к нормальному конституционному развитию», – записывая эти строчки, Холодов был уже на вершине счастья. Все его личные невзгоды остались где-то там, внизу, а душа парила. Не только Ельцин сильнее путчистов. МЫ сильнее ИХ! Nopasarán! Venceremos! Ура, товарищи!

Торопливо поблагодарив московского коллегу, Холодов поспешил в кабинет главного редактора и прервал уже начавшееся обсуждение предстоящей демонстрации и митинга на главной городской площади, которая, по примеру Москвы, называлась Красной. Текст обращения он читал, глотая слёзы и стараясь скрыть волнение. Когда он закончил, первым отреагировал Герц, воскликнув:

– Отлично!

– Ну что же, теперь, по крайней мере, ясно, что надо делать, – отозвался довольно щуплый, но имеющий немалый вес в местной литературе писатель Леонид Гвоздев. – Мы должны распечатать этот текст и распространить его по городу.

Все разом зашевелились, Таня и Оля подошли к старшему коллеге, чтобы взять у него на распечатку текст обращения. И при этом обе, как обычно разом, говорили:

– Это позор!

– Марк, ты представляешь, какой позор!

– Позор? Какой позор? Кому позор? – рассеяно переспросил Холодов, справедливо полагая, что речь идёт о захвативших власть путчистах.

– Самый настоящий позор! Никто из нашей редакции не смог сказать, что мы должны делать, когда нас Маркин об этом спросил, – с обидой в голосе на саму себя призналась высокая Таня.

– И нам с Таней позор, мы тоже ничего не смогли сказать, – поддакнула невысокая Оля.

– Но теперь-то вы знаете, что делать?

– Теперь знаем, – уверенно заявила Таня, забирая из рук Холодова листок с его каракулями. Разобрать их девушки не смогли, и Марку Викторовичу пришлось вмести с ними идти в секретариат, где Таня и Оля сели за электрические пишущие машинки, сделав закладки сразу на десять экземпляров. Холодов подумало о том, как он любит этих девчонок, и даже готов жениться, причём сразу на обеих.

В разгар работы заглянул Юрий Авдеенко. Он был в штатском, в одной летней рубашке и, как обычно, весёлый и добродушный.

Холодов прервал диктовку. Его приход ему показался совсем не нужным напоминанием о сердечных переживаниях последних месяцев.

– Я тут стихи принёс, – улыбаясь, сказал Авдеенко, протягивая листы с аккуратно отпечатанными текстами.

– По поводу путча? – сухо спросил Холодов.

– Нет, о любви, о жизни. А что… у вас тут?.. – поэт-милиционер растеряно оглянулся и быстро вышел из кабинета.

 

ххх

 

Протестующие демократы вновь собрались вечером того же дня возле железнодорожного вокзала и нестройной колонной двинулись по тротуару по направлению к Красной площади. Их было немного – не более трёх десятков. Но, как позже написал Марк Холодов, «каждый был яркой личностью, а потому вся колонна была как бы озарена ярким светом».

Впереди шагали литераторы Леонид Гвоздев и Владимир Аландер. Поэт Аландер, своими взлохмаченными седыми кудрями и окладистой бородой напоминавший своего старшего собрата по перу Максимилиана Волошина, держал в руках мегафон. То, что извергала его громадная фигура, было далеко от поэзии: «Красно-коричневая сволочь сегодня захватила власть в Москве. Не дадим этой мрази унижать нас и издеваться над нами и над законом!»

…Когда-то Аландер слыл известным в столице поэтом и тусовщиком, его публиковали «Юность», «Звезда» и даже «Сельская молодёжь». Известные композиторы писали музыку на его стихи, известные эстрадные певцы их исполняли. А он мечтал построить дом где-нибудь в лесу и творить уединённо, без суеты.

Мечта началась сбываться помимо его воли. В Аландере бурлили мятежная славянская кровь и бродяжья семитская. Если бы он жил и творил в революционном 1917 году, то встал бы в один ряд с бунтарями Маяковским и Есениным. Но его зрелые годы совпали с относительно спокойными и тоскливыми семидесятыми. И его в эти годы печатали всё меньше и меньше, а затем перестали публиковать совсем. Композиторы песен на его стихи больше не писали, а певцы перестали исполнять даже те, что были. То ли пресловутый пятый пункт анкеты был тому виной, то ли его друзья.

Друзья уезжали в другие страны, в газетах их называли «антисоветчиками» и «диссидентами». Пришлось эмигрировать и Аландеру. Но он не уехал из страны, он перебрался на север, где вездесущее КГБ оставило его в покое. Аландера охотно приняли на работу на местное телевидение, в региональном издательстве выходили сборники его стихов, а он сам женился на молоденькой пианистке Валентине, и они поселились в пригородном посёлке возле реки в небольшой хибаре. И приступили к строительству дома. Себя он причислил к «последним слонам Ганнибала».

Рядом с Аландером шагал его младший коллега по перу бывший сибиряк с узким суховатым лицом Леонид Гвоздев. В детстве и юности он много скитался, работал на сибирских стройках и наконец осел на европейском севере. Закончил местный пединститут, потрудился, как и его родители, на ниве журналистики, а затем написал несколько художественных книг о своём послевоенном детстве, о службе в армии, о сибиряках и северянах. Писал он жёстко и правдиво. Его не запрещали, более того, он становился лауреатом литературных премий. Но суровое чувство правды не давало покоя. Реальность, которую видел он, и отлакированная картина жизни его собственной страны, преподносимая официальной пропагандой, вступали в его голове в резкое противоречие и приводили к простой мысли, что, говоря словами Высоцкого, «всё не так, ребята».

Поэтому перестройку Гвоздев встретил с энтузиазмом, а узнав о смещении Горбачёва, не мог оставаться безучастным и откликнулся на предложении Герца собраться в редакции вечерней газеты.

В отличие от Аландера, Гвоздев шёл молча. Он не обладал громким голосом и не любил кричать. Но под теми словами, что Бейлин выдавал в мегафон, готов был подписаться.

В передних рядах шёл, стараясь скрыть своё возбуждение, Александр Герц. Он часто оглядывался, чтобы посчитать, сколько же человек вышло на демонстрацию. Сделать это не удавалось, поскольку демонстранты время от времени перемешивались с прохожими. Прохожие оказывались в колонне совершенно случайно. Мало, кто понимал, что происходит, и присоединяться к протестующим люди не спешили. Был не жаркий летний вечер понедельника, прохожие спешили домой и более всего были озабочены тем, что купить на ужин, учитывая девственно чистые полки продуктовых магазинов.

Но цепкий взгляд Герца ухватил фигуру университетского преподавателя политэкономии Сергея Витальевича Манукяна, шедшего параллельно колонне по другой стороне улицы. Что-то мешало ему перейти дорогу и присоединиться к группе, в которой, кстати сказать, шёл его коллега Петровский. Ещё среди демонстрантов оказались несколько студентов университета и даже двое рабочих механического завода.

Марк Холодов шёл в середине колонны. Он держал за руку сына Серёжу, а тот не успевал за лидерами. На плече Марка Викторовича болтался фотоаппарат «Зенит-Е». Его журналист Холодов прихватил не только для того, чтобы запечатлеть историческое событие, но и для защиты на случай разгона. Нет, отбиваться от милиции фотоаппаратом он не собирался. Но в участке, куда их всех непременно сведут, всегда можно сказать, что пришёл на акцию, чтобы выполнить свой репортёрский долг. Марк Викторович хорошо помнил об уже вынесенном предупреждении за участие в незаконном митинге в защиту «Четвёртого измерения». Нынешняя акция тоже незаконна. И, учитывая произошедший в стране переворот, на этот раз предупреждением им всем не отделаться. На всякий случай ему, Холодову, на предстоящем митинге лучше на трибуну не подниматься и не вякать, и тогда он вполне может сойти всего лишь за репортёра.

Но Серёжа всё испортил. Когда колонна прошла половину пути, он спросил:

– Папа, а ты выступать будешь?

Боже мой! Что делать? Признаться сыну, что ты струсил и выступать не собираешься? Какой же это будет пример для подрастающего поколения.

– Конечно, буду, сынок.

Всё, мосты сожжены! Оставалась надежда, что в Москве победит Ельцин, а до этого времени он просидит в кутузке. Впрочем, в хорошей компании.

Только в кутузку их никто так и не посадил. Главная площадь города встретила демонстрантов такой же пустотой, как и прилавки магазинов. Резвились молодые мамаши с детьми, отдельные граждане пересекали территорию Красной площади, идя по своим делам.  Ожидаемого наряда ОМОНа со щитами и дубинками не оказалось, даже простые милиционеры, казалось, загодя покинули территорию.

Демонстранты подошли к каменной трибуне, расположенной на некотором возвышении перед памятником Ленину. Два раза в году – на 1 мая и 7 ноября – на ней располагались первые лица республики, чтобы поприветствовать проходящие мимо праздничные колонны. Всё остальное время трибуна пустовала. На этот раз её оккупировали демократы.

Речи были короткие и яркие. Холодов зачитал записанное им днём обращение Ельцина, чем вызвал бурные аплодисменты. Но ещё громче хлопали рыжему приземистого человеку, сообщившему, что шахтёры северных городов региона объявили бессрочную забастовку. После его выступления все разошлись, договорившись приходить на площадь два раза в сутки – в час дня и шесть вечера.

Холодов отвёл сына в свою бывшую квартиру к теперь уже бывшей жене и поплёлся к родителям. Когда он зашёл, мама крикнула ему из спальни:

– Марек, ну что?

– Всё нормально, они не пройдут!

– Кто не пройдёт? – не поняла ответа Лидия Ивановна.

– Гэкачеписты.

– Да я не про то. Как суд закончился? Вас развели?

ххх

 

Утром Холодову в редакцию позвонил Николай Антуфьев, ставший председателем горисполкома, и попросил до обеда прийти к нему вместе с Герцем. Оба демократа явились к мэру с немного заспанными глазами, но очень возбуждёнными.

Они ни о чём не договаривались, но минувшим вечером, придя с митинга, каждый засел за радиоприёмники. Холодов по старой привычке настроился на Би-Би-Си, а Герц предпочёл радио «Свобода». Слушали всю ночь, даже не пытаясь успокоить свои учащённо бьющиеся сердца.

Они узнали, что возле здания правительства России, который уже окрестили по примеру Америки «Белым домом», собрался многотысячный митинг. Вокруг него строятся баррикады. Между тем через эти баррикады прорвалась танковая рота Таманской дивизии, которая тут же объявила о верности российскому правительству. В знак солидарности с защитниками Белого дома они подняли трёхцветные российские флаги.

Но и чёртовы гэкачеписты не теряли времени даром: к Белому дому направилась колонна бронетранспортёров. Пока до прямых столкновений дело не дошло.

Холодов по журналистской привычке принялся записывать всё, что сообщал «вражеский голос». К утру он всё-таки уснул на диване, отложив кучу исписанных листков.

Герц тоже записывал то, что услышал, но делал это иначе. Он развернул карту Москвы и принялся отмечать «горячие точки». Самой горячей точкой оказался Белый дом.

Николай Антуфьев в отличие от друзей выглядел бодрым и спокойным. Он пригласил их сесть за отдельный стол и тут же признался, что он целиком на их стороне.

– Но вот ведь какая проблема, ребята, – доверительно заговорил мэр. – Горком требует от меня прекратить ваши сборища (это не я, это они так называют ваши мероприятия) на Красной площади. И ведь формально они правы: для проведения митинга вы должны были подать заявку за десять дней…

– Какая, к чёрту, заявка? – раздражённо всполошился Герц. – Как мы могли за десять дней узнать, что в стране готовится переворот?

– Да всё правильно, конечно, не могли, – Антуфьев всем своим видом демонстрировал понимание и примирение. – Но порядок есть порядок. Мы же не ГКЧП, мы не можем его нарушать.

– Хорошо, что вы от нас хотите? – заговорил Холодов на такой же примирительной ноте.

– Мне известно, что вы и сегодня намерены собраться. Я не против – собирайтесь. Но чтобы не было неприятностей ни у вас, ни у меня, давай сделаем так, чтобы это не был митинг, – гнул свою линию мэр.

Друзья переглянулись, не понимая, как можно провести митинг, чтобы он при этом не был митингом. Но Антуфьев сам пришёл к ним на помощь:

– Вот вы скажите, что вы сегодня собирались говорить?

– Лично я собирался рассказывать то, что услышал по Би-Би-Си, – честно признался Холодов.

– А я хочу карту Москвы повесить, чтобы показать всем, что там происходит, – подхватил Герц.

– Вот и отлично! – обрадовался мэр. – Мы назовём ваше мероприятие информационным собранием. Вы не против? Вам же не обязательно кричать: «Долой ГКЧП!». Все это и так поймут.

Через пять минут друзья выходили из огромного по провинциальным меркам шестиэтажного здания, где располагался горисполком. Настроение было приподнятое.

– Хо-хо! – радовался Герц. – Чувствуешь, Марк, как они струсили? Они даже нас боятся!

 

ххх

 

В обеденный перерыв на Красной площади собралось уже более сотни человек. Холодов и Герц сдержали обещание: лозунгов не кричали, но подробно рассказали всё, о чём услышали ночью. Карта Герца пользовалась особой популярностью.

Вечером на площадь пришли уже несколько сотен. Герц снова вывесил карту Москвы и подробно рассказывал о передвижении войск по столице. Холодов, держа в руках пока никому не нужный мегафон, от нечего делать рассматривал собравшихся и узнал среди них своего бывшего однополчанина, а ныне сотрудника КГБ Юру Подопрелова.

– Только тихо – меня здесь нет, – негромко сказал бывший однополчанин, когда Марк Викторович с мегафоном в руке подошёл к нему.

– А почему это тебя нет? Ты здесь, и я намерен громко об этом возвестить, – задиристо прокричал, но не в мегафон, Холодов и повернулся в сторону Герца. Когда его голова вернулась в исходное положение, Подопрелова уже не было. Создалось ощущение, что он испарился в самом прямом смысле этого слова. Холодов какое-то время искал глазами, куда это кагэбэшник мог исчезнуть, но так и не нашёл. Возможно, у тайной полиции есть тайные подземные ходы под площадью.

В следующий полдень у трибуны собралась тысячная толпа. Обещание не митинговать было злостно нарушено. Люди сами выходили на трибуну, хватали мегафон и говорили всё, что они думают о ГКЧП, о местной продажной власти, о пустых полках… В общем, обо всём, что роилось в их головах.

В какой-то момент мегафон оказался в руках шустрого маленького человека средних лет, и он обратился не к толпе, а в сторону Верховного Совета, чьё массивное здание вздымалось над площадью как раз напротив трибуны

– Господин Герман Степанович Никонов, немедленно выходите и ответьте перед народом: вы с кем? С ГКЧП или с нами? – грозно бросал этот человечек вызов бывшему секретарю рескома, а ныне председателю Верховного Совета.

Холодов инстинктивно повернулся в сторону большого дома и подумал: «Господи! Какой смысл в этом вызове? Ну, не придёт к нам Никонов, не придёт. Они все попрятались в своих норах и выжидают, чем вся эта заваруха закончится».

Однако собравшиеся на площади люди тоже повернулась в сторону Верховного Совета и по команде человечка с трибуны принялась скандировать: «Никонов! Ни-иконов!!! Ни-и-ико-но-ов!!!!».

И тут случилось чудо. Из здания вышел усталый грузный человек в очках и совершенно седой головой и, не обращая никакого внимания на собравшихся, поднялся на трибуну. Люди замолчали, узнав грозного руководителя региона Никонова. Но когда он взял в руки мегафон, кто-то выкрикнул:

– Герман Степанович, так вы с кем?

– Я – с республикой! – ответил Никонов и народ зааплодировал, хотя из этой весьма обтекаемой формулировки можно было сделать вывод в любую сторону.

После бурного митинга, уже не ожидая ничего хорошего, Холодов заскочил домой, чтобы пообедать и первым делом включил телевизор в слабой надежде, что с экрана возвестят что-то новое. И очень удивился тому, что он работает в прежнем режиме. Из новостей он узнал, что в Белом доме собралась сессия Верховного Совета РСФСР, которая дружно осудила путчистов. А сами путчисты быстренько отправились в Форос к Президенту Горбачёву. Всё ясно, путч провалился!

Холодов решил, что на вечерний митинг придёт весь город, но ошибся. Пришли всего несколько демократов. Кроме самого Холодова, ещё Герц, актер Маркин, писатель Гвоздев и философ Глеб Петровский. Маркин поздравил всех с победой, демократы пожали друг другу руки и разошлись. Разошлись, как показали дальнейшие события, во всех смыслах этого слова.