На пути Правды – жизнь, и на стезе её нет смерти. Проза Ивана Шмелёва

Иван Шмелёв оказался чуждым для меня писателем – по мировоззрению, прежде всего. Его произведения проникнуты ненавистью к революции, советской власти, глубоким сожалением о дореволюционных порядках. Вроде он в своё время поддержал Февраль, но в произведениях 20-х годов ни намёка на это. Позиция, напоминающая ассоциативно фразу «Бурбоны ничего не поняли и ничему не научились». Позиция белогвардейца, «почти святого» в обличении «красных», «почти бандита» в приукрашивании «белых». 

О субъективизме автора скажут только два следующих отрывка из эпопеи "Солнце мёртвых":
«Проволоки на них какой уже год звенят все одно и то же – посылают приказы смерти. Здесь расстреляли на полном солнце только что накануне вернувшегося с германского фронта больного юнкера-мальчугана, не знавшего ни о чем, утомившегося с дороги. Сволокли сонного, привели на бугор, к столбам, поставили, как бутылку, и расстреляли на приз – за краги. А потом опять пили, жрали баранину и спали по кустам с девками. Пьяными глотками выли «тырционал»…»
«На перевале давеча трое с винтовками остановили: «Стой, хозяин! чего несешь?» Ну, видють – костюм на мне майский, в мешочке – ячменьку трошки, сальца шматочек… «Мы, бачут, таких не обижаем! Мы, бачут, рангелевцы! Можете гулять волно». Вежливо так, за ручку… С холодов настрадался – не дойду и не дойду…».

"Солнце мёртвых" - Крым, Тихая Пристань, Бабуган, сразу после гражданской войны. Повествование идёт от первого лица, в эпизодах – люди, которые проживали с автором по соседству. Голод, жители страдают от недостатка пищи, пытаются выжить в тяжелейших условиях. И как всегда, кто-то проявляет высоты человеческого духа, а кто-то отбирает у ближнего последнее… 

Однако ни в этом, ни в других произведениях Шмелёва нет никакого осмысления произошедшей трагедии. Слепая ненависть к Советам, сознательное сгущение красок (хотя, что скрывать, и без этого произвола, жестокости, мерзостей всяких хватало), апелляция к самым чудовищным слухам. Особая ненависть к матросам, вызывающим у автора некий первобытный ужас. Сопоставить, как одни и те же люди могли защищать страну в войнах и вершить расправу с «имущим классом», Шмелёв не пытается. 

В тоже время для понимания всей глубины противоречий того времени, внутреннего мира, убеждений духовных противников большевиков чтение полезно. К тому же не согласиться с теми из строк, что защищают гуманизм, человеческую жизнь, человеческое достоинство, нельзя. 

«Но теперь нет души, и нет ничего святого. Содраны с человеческих душ покровы. Сорваны — пропиты кресты нательные. На клочки изорваны родимые глаза-лица, последние улыбки-благословения, нашаренные у сердца… последние слова-ласки втоптаны сапогами в ночную грязь, последний призыв из ямы треплется по дорогам… — носит его ветрами».
«Направо, за Кастелью – Ялта, сменившая янтарное, виноградное свое имя на… какое! Ялта… солнечная морянка, издевкой пьяного палача – Красноармейск отныне! Загаженную казарму, портянку бродяжного солдата, похабство одураченного раба – швырнули в белые лилии, мазнули чудесный лик! Красноармейск. Злобой неутолимой, гнойным плевком в глаза – тянет от этого слова готтентота».
«Ветром развеяны коровы. Заглохла ферма. Растаскивают ее соседи. Там – пустота и кровь. Там конопатый Гришка Рагулин, матрос, вихлястый и завидущий, курокрад недавний и словоблуд, комиссар лесов и дорог округи, вошел ночью к работнице погибавшей фермы и недававшуюся заколол штыком в сердце. Нашли свою мать со штыком проснувшиеся с зарею дети… Пели по ней панихиду бабы, кричали при белом свете с обиды за трудовую сестру свою, требовали к суду убийцу. Ответили бабам – пулеметом. Ушел от суда вихлястый курокрад Гришка – комиссарить дальше».
«Я слушаю, сидя на миндале, смотрю, как резвятся орлята над Кастелыо. Вдруг набегает мысль: что мы делаем? почему я в лохмотьях, залез на дерево? учительница гимназии — босая, с мешком, оборванка в пенсне, ползает по садам за падалкой… Кто смеется над нашей жизнью?».

"Про одну старуху" - пожалуй, самый сильный из всех рассказов писателя. Во время гражданской войны для спасения большой семьи, где внук внука меньше, от голодной смерти, старуха предпринимает далёкое путешествие: она едет выменять имевшийся у неё ситец на муку. Получая несколько мешков, она сталкивается с огромной проблемой: как эту многопудовую тяжесть доставить обратно. На пути домой её ждут злые и добрые люди, масса испытаний, и случайная, роковая встреча со старшим сыном-красноармейцем. 

В рассказе "Голуби" одна фраза демонстрирует степень отрицания революционным поколением прежней истории: «И уже объяснен Кремль, «этот глиняный символ русской нелепицы», «умирающая панорама азиатщины» с этими «бездарнейшими ящиками-соборами», с этой «пожарной каланчой – Иваном-Нелепым, символом героя русской сказки – истории», и со своим «лучшим перлом – бумм-пушкой». 

В "Двух Иванах" описана история учителя Ивана Степаныча и успешного купца, чьих детей он учил, и который ему помогал в трудные годы. Заканчивается история драматично после гражданской войны. Не могу не привести здесь описание урока: 
"Иногда в классе он вскидывал голову и озирался: где же... окна?!.. Раньше окна были широкие, через них солнце лило... за ними горы под облака... Теперь... фанеры, заклейки, тряпки - а в них свистело. Кучка одичалых ребят пугливо-злобно следили, как он, в корчах от кашля, стучал кулаком в бессилии и шипел не своим голосом - "молчать!". В ответ летело:
- Селедка-селедка!.. холера!..
Он читал им из тощей книжки, присланной от начальства, диковинные фразы:
- ..."Проле-тари-ат... несет... свет... миру..." Написано?.. -спрашивал он, изнемогая. - Дальше... "Нет бога..." С маленькой буквы - "бога"!
- Х-лера!.. с-ледка!.. - шипело ему в ответ".

Для многих произведений Шмелёва характерны какая-то рваная речь, со множеством отступлений, многоточий – не понравился его литературный стиль. 

"Пути небесные" - крупный роман писателя. Честно говоря, более скучного чтения не припомню. Пустяшная мещанская историйка на рубеже 19-20 веков растянута на сотни страниц повествования с минимумом действия. Главное в романе – поиск религиозного смысла в обыденном. Слог автора напомнил мне речи Николая Антоновича из «Двух капитанов» (кинофильма): сладкоголосый елей, приторность, показная богобоязненность, нравоучительность, но при этом – диссонанс с внутренним содержанием, неискренность, лицемерие. 
Главные герои:
Виктор Алексеевич Вейденгаммер, инженер; 
Дашенька, Даринька – юная девица (юница), золотошвейка, затем воспитанница монастыря, возлюбленная Виктора Алексеевича; 
матушка Агния – воспитательница Дариньки, «овечка человеческая»; 
Вагаев – друг В.А., влюбившийся в Дариньку и пытавшийся соблазнить её. 
Атмосфера общества воцерковленных, глубоко религиозных людей изображена правдоподобно. Даринька – образец экзальтированной, испорченной пребыванием в монастыре «чистой души», постоянно заламывающей руки, падающей в обмороки, плачущей с каждой второй страницы романа на третью. 
"Они прошли направо, к южным дверям собора, в светлую галерею — придел великомученицы Анастасии-Узорешительницы, и Даринька вдруг упала на колени перед сенью в цветных лампадах, перед маленькой, в серебре, гробницей с главкой великомученицы, склонилась к полу и замерла. Виктор Алексеевич смотрел растерянно, как в молитвенном исступлении, мелко дрожали ее плечи».
«После она призналась, что был один миг, когда хотела она перед стареньким иеромонахом, который служил молебен, перед какими-то нищими старушками и беременными женщинами, тут бывшими, и монахиней пригробничной, от которой скрыла лицо вуалькой, покаяться во всеуслышание и молить-молить перед великомученицей, всех молить, валяться у всех в ногах, чтобы простили ей ее «мерзкую жизнь», ее «смертный грех блуда и самовольства». И всё в таком духе. 

Показательна реплика одного из персонажей в рассказе "Крепостное право": «Крепостное право помню... пе-сни-то как пели! Солнышко видали!.. А теперь, поверьте... ночка бы скорей пришла, заснуть бы... А, Михал Иваныч?..». Кажется, это сладостно и протяжно говорит сам Шмелёв. Который будто не только никогда не читал Некрасова, Лескова, Тургенева, Чехова, но и жил как будто совершенно в другой стране.

Оригинал