О свободе от зла и страданий

Автопортрет.

В одном из писем Аксакову Хомяков замечает: "... сопоставление свободы человеческой и Божьего строительства (или необходимости) и которые наделали столько хлопот человеческому уму". В этом же письме чуть выше Алексей Семенович замечает: "Христос на кресте судится, так сказать, с Богом, т.е. с неумолимой логикой мироздания".

Очень не мистический подход, и этот подход делает человек глубоко верующий. Многие из современников отмечали, что Алексей Семенович был очень последователен и постоянен в обрядовой части веры: посещение храма со всем требуемым и домашние обязательные обряды. Читая его тексты, понимаешь, что это не привычке, а скорее по глубокому убеждению. И тем не менее при осмыслении важных этических основ - очень не мистический подход.

В письме, которое я привожу Хомяков с Аксаковым спорят о том воздается ли страданием за грех и в какой пропорции. Воздается ли большим страданием за больший грех и меньшим за меньший. Поясню в чем тут дело. Это очень известная этическая конструкция. Не делай плохо, а то будет плохо. Не совершай поступков плохих, а то будет наказание и чем больше ты совершаешь плохих поступков, тем больше будет наказание. Аксаков, похоже, настаивает на этой формуле, но его мучают сомнения.

Для пояснения ситуацию Хомяков предлагает следующий тезис: "Человек, каждый, дольник греха, по необходимости дольник страдания и, следовательно, страдает вследствие, но не в меру своей доли нравственной нечистоты". Т.е. если ты совершишь нечто плохое, то ты точно будешь страдать, но не потому что ты совершил плохое, а потому что ты и есть часть греха. Человек ищущих совершенства, человек пытающийся спастись, пытающийся найти путь без греха - никуда не денется от греха, грех - это часть человека, а человек - это часть греха и разорвать все это невозможно.

Поясню почему я об этом говорю. Дело в том, что чаще всего нам предлагают очень простую схему спасения, духовного или этического. Мол верь и не греши и будешь в раю. Это стало еще более популярно в 19-20 веке, потому что многие христианские течения мира пошли по пути наименьшего сопротивления или лучше сказать по пути наименьшего приложения усилий по спасению, по избавлению души от страданий. Не греши и на тебе спасение. Куда проще. А для примера - вот тебе список тех, кто так поступал и смотри они спаслись, они святы и спаслись в своей святости. Если уж совсем простым языком этическая схема выглядит так: "не делай зла и тебе будет хорошо".

Хомяков утверждает, что добро и хорошее существование, а также зло и страдания - никак не связаны, потому что... И вот тут интересное замечание "Человек, каждый, дольник греха ... дольник страданий". Дело в том, что что бы мы не делали, зло есть неотъемлемая часть нас самих, как и страдания, есть часть человеческого существа и избавиться от зла невозможно. Мы сами есть зло.

Тут ведь еще одна логическая схема летит коту под хвост. Дело в том, что, если признавать, что делание добра ведет к хорошей жизни, или не делание зла ведет к избеганию страданий - это не так. Не делая зла и даже творя добро, мы никак не поднимаемся вверх по лестнице святости, ну не поднимаемся. Мы не становимся лучше, мы не поднимаемся над другими в некую группу спасенных. И все по одной причине, потому что зло есть мы и избавление от него хоть отказом от злых дел, хоть творением добра - дело бесполезное, потому что повторю "Человек страдает как дольник греха". Т.е. грех и страдание есть суть часть нас и эта часть не преодолима. Даже если полностью отказаться от страстей, полностью изничтожить грех не только в делах, но и в своих мыслях, все одно мы "дольники".

И вот тут я позволю себе привести еще одну фразу из письма Хомякова к Аксакову: "Мера каждого безмерна, как грех вообще, и в каждом она облегчается милостью Божию, по закону Его общего строительства, неизвестного ни нам, ни даже высшим Его созданиям". Тут интересно даже не про "облегчение" греха, а про то что "облегчение" по Его закону и "безмерность" по Его закону. Если вернуться в начале текста - это и есть "логика мироздания". "Логика мироздания" или «необходимость», уловленная в один из поздних вечеров в дом Хомякова, когда его хозяин, склоняясь под светом свечи, скрипел гусиным пером по большим листам бумаги, вглядываясь в домашнюю тишину уснувшего дома и тишину ночных улиц Москвы середины 19 века.

В чем же эта логика мироздания? Никто нас не наказывает за зло, которое мы не укрощаем в себе, которое мы по своей человеческой сути выпускает наружу. Нас наказывает зло живущие в нас. Мы не справедливы к своим близким, а требует справедливости от других. Мы не сдержаны, а требует сдержанности от других. Мы вороваты, а требует честности от других. Мы злы, а требует доброты от других. Мы никак не можем обуздать себя и вот тут и возникает главная логическая связь. Наша свобода направленная на других, а не на себя сталкивается с логикой мироздания. Мы готовы во всей свободе своей фантазии признать никчемность других, не помышляя даже о собственной никчемности. Наше желание обуздать зло в других, остановить зло в других, попустительствуя собственному злу, освобождая его, это наше желание сталкивает нас с логикой мироздания. В чем?

Хомяков для объяснения этого приводит слова Апостола Иакова "Как сам Бог не искушается, так и не искушает Он никого". Сама логика мироздания - не направлена на искушение, логика мироздания всего на всего создает некоторое поле, в котором нет ни зла, ни добра, а есть никакие логические связки, которые мы сами объявляем злом или добром и при этом мы с такой легкостью путаемся в оценки этих логических связок. Мы сами искушаемся тем, что считаем нужным и полезным нам, хотя оно вредно в этот момент, а в это момент полезно, но мы искушаемся. Мы вдруг какую-то обыкновенную потребность превращаем в смысл и бросаем к ее ногам все что у нас есть, хотя по сути могли бы довольствоваться малым.

Вот вы сидите за столом и едите, но вам хочется еще, еще, еще, оценка положительности и привычки по этому поводу рождают в вас страсть по отношению к еде. Весь комплекс отношений с едой вы начинаете насыщать формами, обрядами, хотя это всего на всего еда и не надо к ней питать особого восторга и желания, объявлять ее идолом, объявлять ее сутью добра. Именно подчинение этому превращает нас рабов, и мы уже служим еде, как высшему добру и она, еда нас убивает, мы заболеваем болезными и оказываемся на смертном одре раньше, чем могли бы, если не подчинялись еде, не превращали ее в абсолютное добро. И то же и с объявлением едой - истинным злом. Бог не искушает.

Дело тут не в мере еды, которую мы едим, а в мере осознания нашей подчиненности. Но ни еда, ни наша осознанность никак не влияют на наши страдания. Потому что наши страдания глубоко духовны, даже телесные страдания глубоко духовны. Мы мучаемся оценками того, что произошло в отношении нас или других, мучаемся осуждением за боль и страдания, которые делают другим, мы мучаемся судом над другими. Мы мучаемся своими оценками себя самого, но здесь-то нам легче, потому что мы привыкли оправдывать себя и тут же находить объяснения собственной страсти через осуждение другого. Я много ем, потому что мой начальник заставляем меня много, слишком много работать. Мы тут же превращаем оценку произошедшего с нами из минуса в плюс и из плюса в минус. Зло как вручается нам в руки для клеймения других, поступков других людей. Зло - это не мы. Эта мысль - главная основа нашего судилища над другими и главная основа наших страстей и грехов, и главная основа наших страданий. Мы не хотим признавать себя искушенными.

Хомяков приводит опять слова Апостола Иакова: "блажен человек, потерпевший искушение". Как так? Как же блажен? Да, да, в благе находится человек, который осознает собственное искушение, который терпит собственное искушение и не перебрасывает его на других, который несет его. Прими хоть раз собственное искушение и не свали его на другого, не осуждай других за собственные слабости, за собственную неспособность противостоять искушению.

Не судите других, не ищите искушения в других, не ищите греха в других, все страдания от суда над другими. И мера этого страдания безбрежна потому что именно суд над другими рождает грех внутри нас, а он безбрежен, его только корми собственным оправданием и осуждением других. И тут даже не надо как-то особо утруждаться, достаточно одного малого осуждения другого, чтобы грех во всей его полноте поглотил нас целиком, что бы искушение во всей своей силе забылось нами и сожрало нас целиком. Не надо даже ничего делать, лишь только забыться по поводу себя и начать разглядывать искушение других и этим оправдывать себя и тут же рождать собственное страдание, как плату. Но если вовремя остановится, если вовремя осознать, то можно удержаться и не сорваться в пропасть страданий в пропасть собственного искушения.

"Возлюби ближнего своего" - это ведь не про хорошее отношение, это именно про не осуждение, отказ от оценки другого, отказ от оценки того, кого ты знаешь и можешь объяснить почему он так поступил, объяснить, а не обвинять. Не подниматься над другим с судом своим. Как только мы обрушиваемся на другого, мы восстаем против по Хомякову "строгости логического закона". И далее Алексей Семенович пишет самую сильную фразу: "Законы нравственного мира так же непреложны, как и законы физического мира (который есть в то же время и нравственный); а между тем мы чувствуем, что наша воля (разумеется под благодатью) изменяет нас самих и, следовательно, наши отношения к Богу".

Здесь важно понять, что строгость логического мира "изменяет нас самих", наши искушения формируют нас, наши страдания формируют нас и меняется наша воля. Но можно быть человеком, который идет по тропе, где лежат грабли, и в слепоте своей ступает на них, и опять, и опять. Это наша воля и мы в силах ее изменить. Мы в силах противостоять дольности греха, дольности страдания. Мы в силах, если поймем нравственный закон отказа от осуждения других. Человек начинает летать, когда понимает физические законы мира, но это не страхует его от ошибок. Человек обретает свободу от греха, и от искушения, когда понимает нравственные законы мира, но человек не освобождается от греха, как познав законы физики человек не освобождается от земного тяготения. Он все время тут, весь полет. Да я лечу, да я свободен от страстей и от страданий, но они все время здесь, они определяют мою свободу от оценки зла и добра в других людям, и от оценки зла и добра в себе. Я свободен от прикрытия зла в себе осуждением зла в других. Я свободен от поиска в доброте других своего зла. Я свободен от страстей, взращенных на этом.

Но как же так? Не судить других? Но ведь они же могут творить зло, приносить вред, делать что-то от чего будет другим очень и очень плохо? Да, другие могут вершить что-то плохое. Но судить их за это нельзя. Вернее, так: нельзя оценивать их и водружать на эту оценку собственные страсти, и, прежде всего, собственную гордыню, поднимать через осуждение других себя. Увидел что-то плохое содеянное другим - пойми почему, разберись и не осуждай, а помоги тому, кого ты оценил увидеть в себе истинно светлое, помоги справиться с плохим. Потому что, когда помогаешь другим победить их зло, побеждаешь и зло в себе. Но если только ты почувствовал себя хорошим, потому что уличил другого в плохом, то тут все рушиться. Все теряет смысл. Не ищи в людях зла, гони эти мысли. Но если в силу обстоятельств ты вынужден судить - отвергни свою роль судьи как нечто положительное, нечто важное и нужно, как нечто высокоморальное и высокопотребное. Суд - это, прежде всего, поиск собственного зла. Судья проходит весь путь с подсудимым от начала до конца, чтобы оценить, но не поставить себя высоко, а подсудимого низко. Цель пройти и вынести вердикт о вине и может быть этим вердиктом помочь человеку стать лучше, чем он был до суда.

Но только есть одно важное, очень важное "НО", надо идти рядом с тем, кого судишь. Нельзя отвергать. А если не идешь рядом, то и судить нельзя. Либо рука об руку, тогда страсть не сожрет, либо оставь суд тем, кто сильнее и справиться с своими страстями, со своей гордыней, со своей верой в собственную исключительность и святость. Свобода только тогда становится свободой, когда ты освобожден от собственных страстей, а других принимаешь, и понимаешь как есть, без суда, как в любви, без изъяна. Вернее будет сказать - через принятие изъяна, через прощение. Но не через гордое прощение, а через прощение как покаяние себя самого.