Можно сомневаться в объективности оценки степени экономического и социального упадка страны, когда об этом говорят представители оппозиции действующей власти.
Однако когда о том же говорят государственные институты и их представители, сомневаться в их объективности не приходится.
Судите сами.
http://subscribe.ru/digest/economics/news/n2106406116.html
В прежние годы, внося на рассмотрение Думы очередной проект бюджета, правительство не уставало подчеркивать его социальную направленность: мол, все для человека, все во имя человека. Теперь, при разработке бюджета-2016, власти предпочитают об этом не вспоминать. Расходы по самым «человеческим» статьям — на образование и здравоохранение — заметно сокращены, зарплаты бюджетникам, несмотря на текущий взлет годовой инфляции почти на 16%, не индексируются вовсе, а пенсионерам индексируются лишь на 4%.
Как будет чувствовать себя социальная сфера в результате всех этих ударов, рассказывает директор Института социального анализа и прогнозирования Российской академии народного хозяйства и государственной службы Татьяна Малева.
— Исходя из анализа проектировок вносимого в Думу бюджета-2016, какая из социальных проблем видится вам наиболее острой?
— Та, что связана с недоиндексацией пенсий. Из всех вариантов решения этой проблемы, правительство выбрало самый экономный.
Индексация в 4% вообще никак не соотносится с ожидаемым прогнозом инфляции. Тем самым бюджет идет на прямое сокращение реального размера пенсий.
Остроту этой проблеме добавляет тот факт, что, если посмотреть историю доходов в постреформенной России за последние 25 лет, мы увидим, что пенсии упали глубже всего остального — заработной платы, пособий. Только к 2010 году, благодаря валоризации (разовое увеличение денежной оценки пенсионных прав граждан, имеющих трудовой стаж до 2002 года — Е.А.) пенсионных прав и подтягивания минимального размера пенсий до уровня прожиточного минимума, мы достигли реального размера пенсий, который был в начале реформ 1990-х годов. Двадцать лет ушло на то, чтобы вернуть пенсиям покупательную способность. И вот сейчас, во время кризиса, их вновь обрушивает принимаемый ныне бюджет. Это большая ошибка властей.
— Но почему? Ведь сокращение бюджета — не прихоть правительства, а жесткая необходимость, диктуемая экономическим кризисом…
— Как показали события последних двух лет,
в стране, по сути, есть только два вида ресурсов — нефть и люди. Нефть рухнула в цене, остались люди.
Как раз они-то и есть самый надежный из всех ресурсов, инвестиции в людей рано или поздно дадут экономический рост. Нефть же будет определяться обстоятельствами, не связанными с российской экономикой, на нефтяные котировки мы влиять не можем. Получается, что один ключевой ресурс делает нас заложниками ситуации, а другой мы добровольно отказываемся поддерживать. Поэтому я считаю, что во время кризиса нужно было изыскивать возможности для поддержки людей, и даже идти на больший дефицит бюджета, если это требуется. Прогноз большинства экономистов, и мой в том числе — кризис будет длительный, он только начинается, и в самом его начале обрушивать реальные доходы людей — в корне ошибочно.
— Насколько болезненным окажется решение по неполной индексации пенсий?
— Правительство считает, что индексация пенсий в 4% касается только 38 млн. пенсионеров. Это заблуждение. Модель потребления и модель выживания строится не на индивидуальной стратегии, а на стратегии домохозяйств — то есть семей. Между тем, около 40-45% российских семей включают в свой состав пенсионеров. И мы знаем по опыту 90-х годов, что даже низкие пенсии, когда они выплачивались, служили «подушкой безопасности» против роста бедности семей в ситуациях, когда более молодые их члены теряли работу или сталкивались с невыплатами зарплаты. Потому что пенсии в такой ситуации поддерживают минимальный потребительский бюджет домохозяйства, выполняют роль социального гаранта. Следовательно, грядущая недоиндексация пенсий будет уменьшать бюджеты 40-45% российских домохозяйств. То есть, реальным последствием данного решения будет нарастание риска бедности не среди пенсионеров, а практически у половины населения страны.
— Правительство утверждает, что реальные доходы граждан упали на 2-3%, а реальные зарплаты — на 9-10%. Согласны ли вы с такими данными?
— Доходы одно время демонстрировали более умеренный спад, а сейчас они уже устремились вслед за зарплатами. Потому что факторы, которые поддерживали доходы, в том числе пенсии, перестают работать, и доходы будут падать, может быть, даже более глубоко, чем заработные платы. У нас уже за минувший год произошло большое сокращение доходов — по сути, «схлопнулся» весь их рост, который был достигнут за предыдущие три-четыре года. И нет никаких оснований ожидать, что этот рост восстановится. Падение может замедлиться просто по арифметической причине: база для сравнения будет от месяца к месяцу понижаться, и в связи с этим темпы снижения реальных зарплат могут оказаться не 9-10%, а 7-8%. Но это не отменяет того факта, что доходы населения, скорее всего, будут сокращаться.
— Насколько бьет по кошелькам людей инфляция?
— Судя по всему, к концу года мы будем иметь инфляцию от 13 до 15%. Именно инфляция влияет тотально на все доходы, обесценивая их, независимо от социальных и возрастных групп. Но риски, возникающие из-за высокой инфляции у разных социальных групп, — разные. Например, у работников — это риск потери работы и сокращения номинальной заработной платы. И это уже происходит: мы видим, как в стране сокращают выплаты, снижают надбавки, перестают платить бонусы. Причем, если с другими причинами падения доходов, такими как потеря работы или снижение заработной платы, отдельный человек бороться в состоянии, занимаясь поиском нового места или повышая квалификацию, то инфляции он ничего противопоставить не может.
— За последний
год в России резко — на 3 млн. человек — выросло количество бедных. Способны ли власти как-то бороться с этой напастью, или всем остается ждать лишь повышения цен на нефть?
— Тут уместно вспомнить, как вообще развивалась ситуация с бедностью в стране. В 90-е годы ее уровень превышал 30% всего населения, но она была неглубокой. Когда в «нулевых» начался экономический рост, ее удалось существенно сократить. Многие бедные граждане переместились в так называемый класс «ниже среднего», и в откровенную нищету не свалились. Сам экономический рост сократил уровень бедности относительно легко — без реструктуризации социальных выплат, без поддержки различных социальных групп. Но как только страна перешла от роста к рецессии, эта, казалось бы, благополучная траектория обернулась для нас бедствием. Поскольку в «тучные» годы так и не была создана разумная система социальной поддержки бедных на адресной основе, сейчас мы пожинаем последствия ее отсутствия. В течение 2015 года ликвидированы очень многие виды социальной поддержки, а некоторые «прозорливые» регионы еще в конце прошлого года отказались от многих социальных выплат. Поэтому бедность будет расти, и в этом смысле, действительно, единственной надеждой остается гипотетическое повышение цен на нефть.
Вырастут они, будет больше денег в бюджете — может, будут и пособия. И то я в этом не уверена. Абсолютно не факт, что доходы федерального бюджета конвертируются в институты социальной поддержки. Думаю, здесь будет нешуточная борьба с высокой вероятностью проигрыша социальной сферы оборонно-промышленному комплексу.
Этот выбор страна сделала уже давно, и он явно не будет пересмотрен.
— Официальная безработица в России не превышает 6% — вполне благополучный показатель по мировым меркам. В то же время есть много свидетельств того, что выросла скрытая безработица. Как вы в целом оцениваете ситуацию в сфере занятости?
— Действительно, 6% — совсем невысокий показатель. Собственно, низкая безработица — это наша традиция на всех этапах экономического цикла, будь то рост, кризис, расцвет или рецессия. За четверть века жизни в рынке Россия так по-настоящему и не узнала, что такое безработица. Но экономические законы работают, и во время кризисов давление на рынок возрастает. В результате рынок расширяет показатели частичной занятости, и это можно интерпретировать как скрытую безработицу. Человек готов работать полную рабочую неделю, но работодатель предлагает ему неполную — либо половину дня, либо два-три раза в неделю.
На рынке труда складывается своеобразный социальный договор, в рамках которого работодатель экономит свои издержки, не увольняя сотрудников, потому что Трудовой кодекс заставляет его нести непомерно высокие расходы в связи с высвобождением. Работник сохраняет свою занятость, что дает ему возможность нарабатывать трудовой стаж. А государство делает вид, что всего этого не замечает, поскольку оно тоже заинтересовано в такой ситуации, экономя на пособиях по безработице и тем самым сокращая свои финансовые обязательства.
— Насколько в целом нынешний экономический кризис обострил социальные проблемы в стране, и существуют ли факторы, способные привести общество к каким-то протестным, политическим выступлениям?
— Дело не только в кризисе, на социальную сферу влияют и долгосрочные факторы. У нас даже на этапах экономического роста многие социальные процессы носили не вполне благоприятный характер. Возьмем демографию — долгосрочный тренд задан предыдущими поколениями, и его изменить нельзя. Ничего нельзя поделать с тем, что каждое последующее поколение в России будет малочисленнее предыдущего.
Кроме того, если мы посмотрим на более длинный тренд, то вынуждены будем признать, что заработная плата и другие виды доходов незаслуженно упали гораздо глубже, чем просел ВВП. И это предопределило очень многие процессы в экономике. Низкооплачиваемый труд и низкодоходное население не могут быть эффективными. Этот урок мы уже не раз проходили на протяжении последних 25 лет. Смириться сейчас с падением доходов и заработных плат — значит признать неэффективность человеческого ресурса. Да, конечно, во время кризиса никто не богатеет. Но бояться надо не того, что в результате резкого обрушения доходов обострится социальная ситуация в стране. Бояться надо социальной апатии, когда население уходит в себя и умывает руки. С социально-экономической точки зрения это шаг назад, такая апатия затягивает на многие десятилетия. И даже если у нас появятся драйверы экономического роста, и мы будем ждать, что население быстро откликнется, этого может не произойти.
— Но откуда взялась эта апатия?
— В 90-х годах население очень помогло экономическим реформам, создало мощнейшую базу для неформальной экономики. Все предрекали социальный взрыв, а он не состоялся. Тем самым население как бы проавансировало правительство, которое проводило реформы. Стране удалось совершить этот невероятно тяжелый переход от одного типа экономики к другому. Долготерпение людей было вознаграждено. Казалось бы, сейчас мы находимся в таком же положении. Однако наш вектор направлен не вверх, а вниз. Нынешнее долготерпение россиян, возможно, потянет страну вниз. Население не встроилось в эту экономику, не стало ее субъектом. Оно выработало свои траектории, свои тактики и стратегии поведения, которые никак не соотносятся с проводимой государством политикой. Государство живет отдельно, население — отдельно.
— Не слишком ли вы идеализируете 90-е? Ведь даже сейчас, в кризис, уровень жизни людей и их доходы гораздо выше, чем были тогда.
— Что в 90-е спасло людей от голода, а многих от гибели? Во-первых, массовая неорганизованная торговля, символом которой были знаменитые «челноки». Сформировался огромный неформальный торговый сектор, стали возникать вещевые рынки и так далее. Но в конечном итоге этот сектор исчез, экономически проиграв мощным торговым сетям. Во-вторых, в 90-х в малых городах и на селе сформировался мощный сектор личных приусадебных хозяйств. Даже если он не приносил денежный доход, люди жили с земли. За годы экономического роста этот сектор превратился в дачные поселки с газонами, и тоже перестал существовать как источник прокормки домохозяйств. В-третьих, в каком-то виде сложился малый бизнес — пусть и специфический, со многими отрицательными чертами. Тем не менее, была предпринимательская свобода. Сейчас все попытки поставить на ноги малый бизнес ни к чему не приводят. Те административные барьеры, которые в последние годы были выстроены, закрыли двери в большую экономику перед малым бизнесом. В-четвертых, к началу 2000-х сложился пусть не очень мощный по численности, но заметный сектор некоммерческих организаций (НКО). Сейчас многие из них причислены к «иностранным агентам». Формально НКО продолжают работать, но возможности действовать свободно, по своему разумению, у них нет.
Вот те четыре ножки, которые отпилили у нашей рыночной табуретки, и стоять она без них не будет. Тот набор факторов, который предотвратил социальную катастрофу в 90-х, сейчас находится в нерабочем состоянии.
Возможно, будут выработаны какие-то другие механизмы, но пока я их не вижу. Поэтому все будет зависеть от скорости, глубины и продолжительности кризиса. Но если исходить из самого вероятного предположения, что кризис перейдет в затяжную вязкую рецессию, качество услуг будет падать. При том что чисто внешне вузы, школы, поликлиники будут работать. Как население ответит экономически на все эти вызовы, мы пока не знаем. Вариантов у него очень мало. По сути, только ждать милости от государства. Люди лишены возможности позаботиться о себе самим.
