Подчинение добра удобному

Получается опять парадокс. С одной стороны мы должны попытаться раскопать в себе человека и поэтому происходящее с нами - это условие разглядывания себя, каждый вызов брошенный нам внешним миром - это лишь способ заглядывания внутрь себя. И так я копаюсь в себе, что бы через туннель прорытый в себе почувствовать мир, что бы докопаться до сути и смысла мира. 

Но ведь я же не просто над трупом своим сижу, над своим телом у которого есть прошлое и нет будущего, я же копаюсь в себе продолжающем лгать, продолжающем к чему-то упорно стремиться, продолжающим решать проблемы и конфликты, продолжающим проигрывать и побеждать. Если бы над трупом тогда проще. Ибо я уже все сотворено, осталось только покопаться, расчленить, вытащить наружу что-то остановившееся, сформировавшееся и уже не формирующее. 

А тут сложность, я вроде как созерцаю и копаю, и тут же продолжают меняться, как бы выскальзывать из себя самого. Я как бы в руках себя самого и как бы нет, я уже проскользнул сквозь пальцы. На вопрос "Кто ты?" в отношении себя не ответить не могу, я могу лишь попытаться замереть, попытаться отмереть на секунду. Знаете ли сделать такой то вот срез, спил дерева, которое продолжает расти. Бред какой-то. Я спиливаю дерево и требую от него роста. Я спиливаю себя, что бы быть честным и тут же лгу себе, что рост дальше возможен или не возможен. Ветку, часть себя - спилить можно, о смысл спилить почти не возможно, почти. 

Тут можно вырваться из всего если принять, что мы копаемся не в себе. Тут я как-то беседовал с одной женщиной, которая хорошо знала Револьта Ивановича Пименова, мы говорили о нем как о математике. Она произнесла очень сильную фразу "Он занимался математикой так, как будто до него математиков не было". Т.е. как будто математика началась с него. Вот это очень важно. Если я копаюсь в себе как будто до меня что-то было, то я тут же окунаюсь в весь этот мусор, который мы называем культурой рождающей нас и мы начинаем отчаянную борьбу по освобождению от этого мусора. Мы освобождаемся и постепенно слой за слоем убиваем себя самого, убиваем то, что родило нас ради истины. И потом вдруг обнаруживаем, что когда мы откололи последний слой, (но это редкое явление, большая часть останавливается в ужасе) мы не обнаруживаем себя, вообще. Слой откололся, а нас там нет. Уверенность в том, что мы есть - есть, а нас нет. Мы всего навсего культурный мусор, наносное. И смысл наносной? А вот тут следует, пожалуй задуматься. 

Бибихин пытается слова Гераклита об осле, который предпочтет сено золоту, подтянуть не под слово "сено", а под слово "сечка" - измельченное сено, измельченное зерно, что-то могущее дать всходы, усилиями эпохи, измельченное лишь для еды, но плоды уже дать не могущие ничего.

Гераклит из Эфеса

Так вот Револьт Иванович предложил парадоксальный выход из опасность лишиться себя. Он предложил не скидывать культуру как кожу змея, слой за слоем, а просто объявить некий ноль. Но ноль не в себе самом, а в деле, которое тебе приятно и которое увлекательно. Мы смысл дела начатого с нуля. 

И еще одно, наши поиски мира через себя и поиски мира, через мир, через разглядывание самых тяжелых парадоксов мира, самый острых конфликтов, самых острых вещей стоящих вне нас - это вызов нам же самим, брошенный не миром. Видимо это самое глубокое заблуждение, а брошенный нам же самим - нами же самими. Оценка, поиск добра и зла вне нас, мнение по поводу добра, мнение по поводу зла вне нас - это имеет смысл лишь только мы этот честно опрокидываем на самих себя. Даже не так, если мы честно принимаем этот вызов. 

Безумец тем и силен, что он вызов не принимает во всей полноте. Он слишком слаб что бы принять вызов во всей его полноте, в полноте добра и зла, принять внутрь себя, пережить. Мы боимся "зла" и именно потому открываем душу, нет не для добра, а для "удобного", то что мы нарекаем "добром". А удобное - это из области не "космоса", а из области той самой "сечки", из области того самого описанного Бибихиным измельчения "космоса", превращенного даже не в солому, а в "сечку". 

Мы так были заворожены культурой, что подчинились мелкому, что подчинились удобному и вырвались из области "добра" и "зла" во всей его полноте. Но это стоит в резком противоречии сказанному "человек есть то, что должно быть преодолено".