«Ренессанс индустриального мира (1-я часть)» Колонка В.Иноземцева на сайте www.snob.ru, 27.04.2015
http://www.postindustrial.net/?p=3251
27/04/2015
Экономика переходного периода
Столкнувшись в середине 1980-х с хозяйственными проблемами, СССР не был одинок. В тот же период входила в свой «штопор» Япония, экономика которой незадолго до того беспокоила Америку не меньше, чем геополитически ее озадачивал Советский Союз. К середине 1990-х из двух потенциальных соперников, на которых приходилось оглядываться США, на горизонте не осталось ни одного.
Какую, однако, связь можно увидеть между коммунистической империей и тихоокеанским протекторатом Америки? Очевидную: на рубеже 1980-х и 1990-х годов споткнулись две страны, сделавшие главную ставку на индустриальный тип хозяйства. Плановая и рыночная; закрытая и ориентированная на освоение зарубежных рынков; глубоко милитаризованная и тотально разоруженная — две разных экономических системы на 20 лет стали главными хозяйственными лузерами: их общая доля в мировом ВВП сократилась с 19,6 до 8,8%, то есть более чем вдвое.
Объяснение случившемуся нашлось сразу. В небольшой книге Unlimited Wealth Пол Пилцер, самый молодой за всю историю вице-президент Citibank и профессор Нью-йоркского университета, указал на то, что в «постиндустриальную» эпоху успешные общества, создающие технологии, не тратят, а преумножают собственный человеческий капитал и, продавая их, реализуют не продукт, а его копии, из-за чего экспорт не сокращает общественное достояние. Поэтому богатство постиндустриального мира неограниченно, в отличие как от полезных ископаемых, так и от человеческого труда и материальных ресурсов индустриального производства. Отметим, что один из самых известных японских экономистов, Тайичи Сакайя, вскоре согласился, что Япония и впрямь не создала хозяйственных, социальных и ценностных структур постиндустриального общества, остановившись на «высшей фазе индустриализма», что и стало причиной ее поражения. Вскоре мнение о том, что Запад обязан своей победой прежде всего прорыву в сфере информационных и коммуникационных технологий, стало доминирующим.
Примеры последовали сразу. Первый же конфликт постиндустриального мира с традиционным — война в Заливе в 1991 году — показал, как можно уничтожить не менее 30 тысяч и ранить более 75 тысяч иракских солдат, потеряв 379 бойцов (таких побед Запад не одерживал со времен Омдурмана). Америка стала наращивать свою долю в глобальном ВВП и сводить бюджет с профицитом. Экономика США росла на 4-4,5% в год, тогда как Азия в 1997 году «запустила» кризис, затронувший практически все развивающиеся экономики. Нефть с начала 1980-х до конца 1990-х годов подешевела с $42–44 до $11,8 за баррель в текущих ценах, золото — с $850 до $255 за тройскую унцию, хлопок — с $114 до $32 за тонну, а цены цветных металлов упали в среднем в 2,5 раза. Суммарная капитализация высокотехнологичных компаний США весной 2000 года в 6,7 раза превышала ВВП Китая. Экономическое доминирование постиндустриального мира над остальным человечеством казалось более впечатляющим, чем военно-политическое превосходство Запада над союзом социалистических стран за десять лет до этого.
Однако еще через десять лет стало ясно, что доминирование это оказалось непрочным. Если в 1999 году по ВВП в рыночных ценах Китай отставал от США в 9,2 раза, то по итогам 2014 года — всего на 40%. Доходы российского бюджета в том же 1999 году едва достигали 1,3% американского, а в 2010-м превысили 15%. В десятке крупнейших в мире экспортеров сегодня только четыре западных страны против девяти на рубеже веков. Валютные резервы пяти крупнейших незападных стран (Китая, Японии, Тайваня, Кореи и Гонконга) достигли к началу 2015 года $6,2 триллиона, тогда как США и страны ЕС погрязли в бюджетных дефицитах. Все эти перемены, как и им предшествовавшие, оказались итогом хозяйственных процессов, а не политических расчетов.
Вначале еще можно было предполагать, что причинами «разворота» стали конъюнктурные факторы. Западный мир в конце 1990-х спас «новые индустриальные страны», не препятствуя импорту из стран, чьи валюты резко обесценились. Общий прирост импорта одних только США из стран Юго-Восточной Азии с 1997 по 2002 год составлял по $35–40 миллиардов ежегодно. Возобновление роста в этом регионе потащило цены на сырье вверх — и они вернулись на уровни середины 1990-х. Потом их дальнейший рост объясняли войной в Ираке и говорили, что он будет скоротечным, как и в 1990 году. Однако с 2006–2007 годов стало понятно, что речь идет о смене долговременного тренда — и появился вал книг, чьи авторы проповедовали «возобновление» истории, рассуждали о конце демократической волны и готовили западное общественное мнение к новому противостоянию либеральных и авторитарных режимов. Упав в 2008–2009 годах, ресурсные цены быстро восстановились, и даже нынешнюю ситуацию не стоит считать окончательной.
Ошибки футурологов
В чем же состояли ошибки распространившихся в 1990-е годы гипотез?
Во-первых, сторонники «информационного общества» de facto исходили из того, что на информацию не только существует безграничный спрос, но и что этот спрос будет поддерживать относительно высокие цены на технологические новации. Этого как раз и не случилось. В отличие от цены среднего автомобиля, которая в США с 1995 по 2013 год выросла с $17,9 до $30,7 тысячи, или средней цены ночи в 4-звездочном отеле (с $129 до $269), средняя цена ноутбука за тот же период упала с $1,9 тыс. до $580, а минуты разговора по мобильному телефону — с ¢47 до ¢4,1. Технологические компании стали лидерами по капитализации, но не по продажам и тем более не по числу создаваемых рабочих мест. США экспортируют технологий на $110 миллиардов в год — на 0,75% ВВП. Apple, самая дорогая компания мира, стоит $730 миллиардов, но продает продукции только на $170 миллиардов и дает работу 80 тысячам человек. «Технологии» можно бесконечно потреблять, но за них не обязательно много платить (а то и платить вообще). Этого в начале 1990-х не ждали. Логика снижения цен потребовала релокации производства «железа», что подняло не Запад, а Восток. Более 40% экспорта Китая — товары, выпускаемые американскими и европейскими компаниями. В итоге в развитых странах сосредоточились knоw-how, в развивающихся — индустриальный сектор. Это — то главное, чего не учли гуру «информационного общества».
Во-вторых, ошибочным оказался тезис о том, что информатизация экономик резко понизит спрос на ресурсы и уменьшит их цену. Это заключение основывалось на мысли, что потребителями новых товаров будут только те, кто принадлежит к «золотому миллиарду». Сегодня в Германии на 55% больше автомобилей, чем в 1990 году, но все они потребляют на 42% меньше бензина, чем двадцать лет назад. Потребление нефти за 2000-е годы сократилось в Германии на 11,3%, во Франции — на 12,1%, в Дании — на 16,3%, в Италии — почти на 22%. Расходы на сырье и энергоносители по отношению к ВВП снизились в США и ЕС с 12–14% в 1974 году до менее чем 5% в 2005-м. Поэтому Запад стал почти невосприимчив к росту цен на сырье, начавшемуся в середине 2000-х. Зато спрос на дополнительные ресурсы пришел из «новых индустриальных стран», которые выигрывали в конкурентной борьбе за счет дешевизны рабочей силы, при этом готовы были покупать больше сырья практически по любым ценам. В итоге если в 2000 году суммарный экспорт нефти и газа принес Саудовской Аравии, России, Нигерии, Катару и Венесуэле $193 миллиарда, то в 2013-м он обеспечил им не менее $900 миллиардов, причем при физическом росте экспорта лишь на 12,4%. Не только индустриальные, но и сырьевые экономики упрочили свои позиции vis-à-vis постиндустриальных.
В-третьих, постиндустриальные общества сделали акцент на сервисном секторе, который приобрел гипертрофированные масштабы, так как по высоким ценам стали реализовываться лишь те услуги и товары, производство которых не передавалось на аутсорсинг. Соответственно пошли вверх цены на жилье, коммунальные и транспортные услуги, гостиницы и еду в ресторанах. Средняя цена жилого дома в США выросла более чем вдвое с 1995 по 2008 год. Все большей популярностью стали пользоваться кредиты, а финансовые институты шли на все большие риски. В результате экономика постиндустриальных стран стала не столько информационной, сколько финансовой. К неограниченному богатству добавился шанс беспредельного заимствования, причем на любых условиях — сколько ни понижай ставку, у держателей доллара не останется альтернативы, а стремящихся его заработать, чтобы потом разместить в казначейских бумагах, не станет меньше.
Таким образом, в 1990-е годы постиндустриальный мир породил не неограниченное богатство, а условия для его создания. Он создал технологии, расширившие экономические горизонты, но предпочел передать их исполнителям и ограничиться ролью сервисной экономики и финансового центра. В этой деиндустриализации и лежит причина смены глобальной экономической конфигурации. Если бы технологичное индустриальное производство осталось локализовано в развитом мире, взрывного роста Азии не случилось бы. Не случись его, не сложилось бы и перепотребления энергоресурсов и сырья в менее технологичных индустриальных странах — и не было бы подъема России и Ближнего Востока. Итог ясен: постиндустриальный мир воспользовался лишь ничтожной долей того, что он создал. По расчету йельского профессора Уильяма Нордхауса, с 1948 по 2001 год американские инновационные компании «удержали» в качестве своей прибыли всего… 2,2% от общей созданной на основе использования их изобретений прибавочной стоимости. В глобализированном мире с его свободной конкуренцией производство технологий превратилось во многом в производство общественных благ — в дело благородное, но экономически не всегда оправданное.
��r�n0[�o`�единении их военных инфраструктур. Не было ни возможности, ни нужды препятствовать объединению Германии и движению стран Центральной Европы в западном направлении. Но любая логика подсказывала, что рубеж 1980-х и 1990-х стал идеальным временем для институционального включения не только этих стран, но и самого Советского Союза в процесс европейской интеграции. И не вина Запада, что он перестал учитывать «обеспокоенности» и «заинтересованности» России, после того как все позиции были сданы.
Поэтому важнейшим внешнеполитическим уроком перестройки является то, что после смены российского режима Западу стоит не отталкивать Россию, оставляя ее один на один с ее историческими фобиями, а максимально интегрировать ее в атлантические структуры. России, в свою очередь, если она будет меняться более предсказуемо, следует «продать» отказ от агрессивности за более высокую интеграционную цену, чем это было сделано на рубеже 1990-х годов.
Не так давно в России начались было разговоры о «Перестройке 2.0». Лично у меня нет сомнений в том, что нечто подобное случится в будущем — хотя, видимо, не слишком близком. Однако, когда бы это ни произошло, к новым масштабным переменам следует быть готовыми. А для этого нужно не только помнить свою историю, но и анализировать ее, не просто гордиться ею, но извлекать из нее рецепты верных решений.
Подробнее на РБК:
http://daily.rbc.ru/opinions/society/27/04/2015/553a32e39a794758ad212202
