Все по настоящему. Спустя миллион лет

Надежда поворачивается ко мне в своем шезлонге. Я смотрю на нее и не понимаю, то ли шезлонг так идет ей, то ли вообще она сама ансамбль выстроенных линий. Хотя, не знаю, можно ли так про человека… 

Надежда говорит мне:
- Давай спросим у маленькой, где она была до того, как родилась? Вдруг помнит? Дети помнят свои прошлые жизни. Давай, может, спросим ее?

Я усмехаюсь, устраиваясь удобнее на своем шезлонге.

Дил смотрит то на нас, то на озеро. Кажется, уже догадалась, что мы шепчемся на её счет.

- Дил, - говорю я. – Слышишь, маленькая?.. - И тут вдруг теряюсь, не нахожу слов дальше.
- Скажи, - подхватывает Надежда. – Где ты была до того, как родилась?
Дил на секунду задумывается.
- В животике у мамы.
Я растерян. И Надежда.
- А до того, как в животике?
- Не знаю.
- Не помнишь?
- Не помню. Не знаю.

Дил хватает удочку, сделанную из длинной ивовой ветви и идет к берегу – ловить рыбу на горбушку черного хлеба. 

Мы молчим. Лодки вдалеке все так же плывут. К берегу возвращаются.

Я говорю совершенно пустое:
- Скучно вышло.
И снова задумываюсь, глядя, как далекие лодки все так же медленно возвращаются к берегу. 

Сижу в том месте, куда миллион лет назад упал метеорит. Думаю о метеорите и от этого все теряет значимость. Из-за метеорита и миллиона лет. Всё вообще обеззначивается: и пирс, и вековые сосны вокруг, и шезлонги. Я сам сижу, обесцвеченный мыслями, тоже обеззначимый. 

Надежда что-то читает, незаметно она тоже становится манекеном, непонятным эскизом бездумного художника-природы, увлеченного в своем занятии далеким и будущим. Голосом, глухим от мыслей, погрузивших в особенное состояние, тихонько спрашиваю, что она читает.
Надежда говорит:
- Элюара.

Мы снова молчим. И сидим притихшие в этом бесконечном мире. В мире, которому мы безразличны. 

Над нами медленно качаются сосновые ветви. 

Вот тогда я вдруг ловлю свою опасную мысль и начинаю её продумывать. В общем, она звучит так: «вдруг окажется так, что я самый плохой человек на свете?».
Замираю. Вдруг именно так? Если, вправду, самый плохой?.. Этому сложно возразить и думать об этом не выходит с самого начала, чтобы по порядку понять, отчего я самый плохой. Поэтому начинаю думать эти мысли с самого конца. А там и в конце, и в начале есть такие: «а что, если…». Можно любое выбирать, итог один и не слишком веселый. И начинаю я далеко с не первого «а что если».

Что, если природа где-то оступилась, отвлеклась и сделала ошибку. И раз – я оказался самым плохим. Поводов так думать целая куча, а людей, которые добавят аргументов, ещё больше. 
Или это совсем не было ошибкой природы. Намеренно, вдруг, она устроила, безо всяких ошибок. Может, природе и нужен такой человек, самый плохой. Говорят же, у мира никогда не бывает ошибок, все происходящее, в каких бы кульбитах случайности не проворачивалось, строго упорядочено и предвосхищено планом космоса. Значит, неслучаен и я. 

Пока не знаю, хорошо ли это и смотрю на Надежду. Хочется растормошить её и объяснить, что она сидит рядом с самым плохим человеком на свете. Но разговаривать очень тяжело. Не то, чтобы лень – просто тяжело от того, что никак не подбираются нужные слова. Я же начал думать эти мысли с конца и потому у меня еще нет продуманных первых. Не скажешь же прямо: «самый плохой человек на свете - я». Кто поймет, если так сказать? Подумают, шутишь, кривляешься или просто пытаешься объяснить что-то странное, но взялся не за то. Тем более, что она читает Элюара. 
Потому я просто тихонько смотрю на нее. И взглядом как бы объясняю ей про себя – самого плохого на свете. Но она всё читает и не видит, что я смотрю. 

Значит, у природы нет ошибок. Или я – намеренное ее творение, или просто: ситуация такая. В смысле, если есть много плохих и много хороших людей, то кто-то из них обязательно окажется крайним – самым хорошим, или плохим. Это, как, если бы в шеренге по росту кто-то самый большой, а кто-то самый маленький.
Сижу и думаю, какую лучше выбрать позицию – быть мне намеренным творением, или жертвой шеренговой ситуации. Понимаю, что всё равно. Не это главное. Я - самый плохой человек на свете. И всё тут.

Над Дил подшутили взрослые. Пока ее отозвали переодеться, они прокрались к удочке и насадили на крючок из проволоки сушеную рыбину. Сбежали оттуда и устроились под навес, наблюдать.
Дил подняла удочку, а на нитке болтается рыбина. Вот обрадовалась. Схватила ее и бежит показывать всем. Под навесом все в восторге от улова Дил, охают и ахают. В ладоши хлопают. Дил тоже хлопает, в ответ. И к нам пришла, рыбу демонстрирует. Надежда ее хвалит. А я только неловко улыбаюсь. Самому плохому человеку на свете сложно подобрать нужные слова. Всё потому, что он все время врет.

Вот и я сижу на краю берега, смотрю на воду и вру. Но только молча, внутри. Разглядываю озеро, смотрю, как колышутся камыши в воде и лгу. Нормальные люди не только все время честные, они при этом еще и правду ищут самую настоящую. Вот Дил, например, заметила уток, радуется и кричит: «Уточки!». А я смотрю на сереньких уток и не понимаю, нужно ли радоваться, или нет. Не понимаю, до какой степени радоваться нужно: совсем, наполную, или это только идиоты от уточек торчат. Так что, на всякий случай, радуюсь в половину. 
Утки плывут. Смотрю на них, да всё думаю про своё это открытие. Одновременно с этим так интересно, что происходит на другом берегу, где деревья видятся такими крохотными, что походят на травинки. Вру и приходится давить в себе пустую жадность – хочется остановить уток, вернуть обратно. Чтоб не плыли так просто, я не приготовился радоваться и теперь почти искусственно воображаю приятное чувство, которое только вполовину. Уже жалею, то есть, что не на полную уткам радовался. Надо же, чтобы по-настоящему было, чтобы до конца. А тут они плывут, Дил кричит: «Уточки!», а я не успел разобраться с вопросами этого мира, чтобы точно так же суметь искренне выкрикнуть, как Дил, поставить этим уткам внутри себя точку. Потому сижу и жадничаю изо всех сил. Утки плывут мимо, а так охота законсервировать их движение в памяти, чтобы в момент, когда разберусь со всем, легко извлечь и посмотреть, выкрикнуть так же. Вот и вру себе про радость.

Надежда оставляет Элюара, потому что нам принесли сливовое вино. В бокалах. От этого приятно стало. Но это тоже всё вранье. Самый плохой человек на свете не врет только тогда, когда замирает, не двигается и молчит даже внутри себя. Я не двигаюсь. Вино в бокале чуть волнуется, это рука дрожит. А рука дрожит – это уже совсем не неподвижность. Очередное враньё. Внутри молчать тоже не получается. Смотрю на бокал, ни о чем не думаю и при этом думаю, что ни о чем не думаю. Вижу вино и думаю: «вино». Ни черта не выходит. Потому остается врать. И я вру Надежде. Говорю ей:
- Пойдем пройдемся?.. 
Она с готовностью встает из шезлонга.
- На пирс. – Говорю, а сам думаю, что сливовому вину не хватает такого твердого льда, который растрескался бы в бокале и позванивал, когда отпиваешь глоток.
Мы собираемся. Хотя на самом деле не хочется ни на какой пирс, никуда не хочется из всех мест, куда мы могли бы пойти. Просто сидеть всё время осточертело.

Навстречу нам попадается Дил. Она теперь хочет поймать на удочку утку. Под навесом покатываются.
- Уточкам же будет больно, если они попадутся на крючок. – Говорит Надежда.
Дил не теряется.
- Ну и пусть.
- Убьешь их?
- Да! – Выкрикивает Дил и спешит к берегу.

Уходим и мы. На пирс. И я понимаю, что соврал внутри, будто на пирсе может произойти интересное событие. На самом деле там никаких событий, был я тысячу раз там. И пирс плохой, и вода не очень. Да и на пляж разные люди незнакомые приходят, так что весь песок в следах. А мы всё равно идем, потому что больше некуда, считай.

Вообще, самым плохим людям на свете живется не очень. Во-первых, такие люди не умеют дружить, любить, быть близкими, короче, всё что угодно из хорошего они не умеют. Они постоянно в сомнениях и при этом, может быть, хотят сделать много доброго, но попросту не умеют такого. Потому на пирс с ними ходить - полная скукота. Они вроде бы рядом с вами, но на самом деле запутались внутри себя от всего своего вранья, и им кажется, в такой ситуации нужно по-настоящему ощутить настоящее и человека рядом и быть этому человеку тоже настоящим. Но не могут. То есть, не умеют. Потому они, сгорая от неловкости, берут других за руку, думают о них хорошо и воображают, будто двери в их мир совсем открываются для другого. Но Надежда этого не знает и потому я один дохну от вранья о том, что всё в этом понимаю. Продолжая врать, чувствую, что самое время сказать что-то откровенное. Ну, смешно. Вранье и тут откровенное... Просто забываюсь и снова мне кажется, что всё по-настоящему.
- Всё по настоящему. – Тихо говорю я.
Надежда не слышит. А это я для себя говорю, чтобы обозначить и к правде поближе быть.
- Давай тайну какую-нибудь откроем тут?
Надежда это так спокойно говорит, что я тут же срываюсь и наконец говорю ей, что я самый плохой человек на свете. Но звучит это совсем по-другому:
- Где только сыскать тайну? Нужно, чтоб сильная была. Дил, вон, ничего не помнит про нужное. Может быть, у нас тоже целая тысяча тайн, про которые мы не помним, ровным счетом, ничего вообще.
Признаёмся, что каждый из нас мечтает сейчас о лодке. И молчим, потому что тут ничего не сделать. Нет лодки. Но ещё и хорошо, что её нет, только в мечтах эта лодка оказалась бы необыкновенной, похожей на ту, в которой плывут по реке Стикс от одного берега, к другому. Тогда можно воображать себя персонажами и закрывать глаза, вздрагивать, представляя неожиданное появление мистического лодочника, он поведет нас с этого берега на тот, другой, где спрятана тайна, самая опасная в этом мире. Будут скрипеть уключины, а день превратится в вечную ночь, когда мы на короткий шаг окажемся ближе к центроворотам мира.
Но если вдруг тут нам дали бы обычную лодку, это ни к чему бы не привело. Плывешь себе по озеру и всё. Как те лодки, походящие на одноклеточные со жгутиками, что стремились к зачарованному берегу.

Тут Надежда говорит: 
- Как это?..
Я замираю и не могу сначала понять, про что она. А потом как бы отматываю в голове время назад и среди ссыпавшихся секунд разыскиваю свою фразу, незаметно сбежавшую. Поднимая эти слова, слышу, теперь только в памяти, ещё совсем свежие: «Я самый плохой человек в этом мире, кажется».
Другие бы засмеялись на месте Надежды, сказали бы что-то вроде «Я знаю», «Ну, ну». Или еще какую-нибудь простую вещь. А она сказала «Как это?». Не так сказала, как говорят на автомате обыкновенное, а по-настоящему. Это по голосу ясно сразу. Именно ясно. Ясно слышно. Ясно она сказала: «Как это?». Настоящим голосом.
- Нет, я... – Говорю и понимаю, что только что сделал внутри себя уже целый перехлест вранья, который тоже не понимаю. – Не самый плохой. Просто не знаю, как тебе...
Ну и дальше говорю, но что – уже не важно. Говорю и вдруг ощущаю - это сложно объяснить: вранье смешалось с другим враньем. И может быть, именно из-за этого вдруг я выпадаю из медленной вьюги всех сомнений. И от этого, может быть, уже замолкаю окончательно. Стою на пирсе, на самом краешке и вот: вода рядом. Увидел озеро. А потом пирс увидел, Надежду, лес, песок со следами. Всё увидел одновременно! По-настоящему. 

На озере вдруг стало так невозможно тихо. Так тихо, что стал совсем ясно слышен плеск волн, бьющих о понтоны. На смену каждой волне в ту же секунду приходит новая волна. Но тут настал момент, когда все волны стали одинаковыми, по сути одной и той же волной, только ужасно размноженной. 
Жаль, что самые плохие люди на свете не могут останавливать время вот так, как оно остановилось сейчас. Да к чёрту бы отправить и время, и всё остальное, сомнительно нужное. Нужно-то только состояние. А оно незамедлительно принялось уходить. Само. И я тут же начал врать снова: стал улыбаться и говорить глупости. А по-настоящему хотелось плакать немного. Ну это так, это уж если совсем честно, так что по секрету я только.... 

Дил не поймала уточек. Они не ловились на хлеб и только курсировали в зарослях камышей. Дил тем временем позвали, убедили поужинать, а затем, расставив запалы ракетниц, предложили ей – маленькой – командовать запуском фейерверков и даже поджигать фитили. 
У настоящих, серьезных зарядов должны быть благородные бикфордовы шнуры, по которым неумолимо уползает к грохоту золотая искра. А эти оказались совсем куцыми, слегка вывесили маленькие фитильки, которые и горели-то совсем незаметно. Дил не боялась ни капли, а только норовила скорее и поближе запалы поджечь. Из мангала для неё достали горящую головню, отбили как следует, оставив лишь один язычок пламени. И Дил всё сделала правильно. 
Заряды кашлянули в небо косыми острыми пиками освободившегося огня. Всё случилось неожиданно громко, от чего я чуть не перевернулся в шезлонге, утки за несколько секунд оказались совсем далеко от берега, где-то уже в центре озера.
Отсмеявшись, все стали собираться в ночную поездку на большой музыкальный праздник, что проходил неподалеку. 

Мы с Надеждой так и не решались никуда идти, разглядывали озеро и изредка переговаривались о совсем незначительном. 

Уже подходил край ночи, когда на опустевшей лужайке возле огня, пляшущего в мангале, остались только мы вдвоём. Подтащили шезлонги поближе к пламени. Дров ещё подложили. И в ожидании оглянулись на затаившуюся ночь. Она смотрела на нас из леса и теперь, рассмотрев, что, вот, мы совсем одни, осмелела, вышла и взяла озеро, огонь и нас в свою колыбель. 
Так темнота превратила то место, куда миллион лет назад упал метеорит, в ...другую темноту. 

Самый плохой человек должен делать самые плохие вещи только если это персонаж дешевой ситуации в плохеньком сюжете. В реальной жизни ситуация не такая однозначная, всё сложнее – ужасающая личность навряд ли выразительно проявит себя, навряд ли моментально объявит все свои плохие стороны. Наоборот, самый плохой на свете человек не будет заметен окружающим, никто никогда, возможно, не догадается, что этот человек находится рядом. Всё его плохое таится. Даже сейчас, вторя ночи, хамелеоновые качества спрятанной души мгновенно сделали меня тёмным. Укрыли. Симфонические всходы песни мира внутри меня уступили место ночной тишине. И потому вместо уничтожения правды, сгубления невинных душ и жестокости, я просто спокойно смотрю на огонь, поправляю в мангале поленья и беседую с Надеждой. Вернее, она что-то рассказывает, а я молчу и улыбаюсь одним только уголком губ. Этой улыбки не видит никто, даже Надежда, потому что на наших лицах пляшут и пляшут неровные отсветы волнующегося огня и всё кажется, будто лица каждую секунду другие.

- Недавно видела человека, - говорит Надежда. – В майке такой, с надписью: «Не прикидывайся травоядным». Интересно. Не совсем ясно только, что надпись означает.
- Ну, как... - Оживляюсь от мыслей. – Понятно. Мне бы тоже пришлась по душе такая майка. И надпись такую тоже носил бы.
- Носил бы? Что же тогда означает надпись?
И я с готовностью бросился объяснять:
- Что-то вроде: «Я делаю в своей жизни много непонятных мне самому вещей, которые не очень нравятся. Они не укладываются в собственную картину представления обо мне самом, конфликтуют со многими принципами меня лучшего, от этого и пугаюсь выводов, что какая-то темная сторона души, та, что не видится отчетливо, порой берет надо мной верх... Травоядность-то, это значит гуманизм, доброту, милосердие к тем, кто рядом. Этим качеством как раз и должен владеть хороший человек. Но если при всех признаках хорошего вдруг ещё обнаруживаются черты хищника, когда плотоядный голод просыпается и не разрешает покоя, тут вот и пиши пропало. Значит, где-то себе соврать получилось. И не только себе, но и окружающим».
- И уточек пойдет ловить на крючок удочки.
- И уточек, и зайчиков, и людей зазевавшихся, всех, кто попадётся под руку, лишь только голод проснется и потребует своего. Как рыба-чёрт. Такая, что вывешивает светящуюся искорку над страшной пастью. Задумавшаяся добрая рыбка медленно поплывет навстречу светящемуся, не замечая тускло поблескивающей пасти. И всё. Конец ей.
- Или потрёпанная уплывёт. – Надежда несколько секунд молчит, а потом спрашивает про странное. – А чего же станет требовать голод?
В эту секунду я понимаю, что ответа на этот вопрос просто нет. Это требование походит на голод особого рода, когда желание необычного сдавило горло, а на самом деле просто не знаешь, чего именно хочется. И я не отвечаю Надежде.
- Вот ходит человек и кается такой надписью на майке, напоминает она ему всё время, не прикидывайся, мол. А ты какую надпись себе на майку сделала бы?..
Надежда отводит взгляд от огня. Будто остужая его, смотрит в темное остуженное небо.
- Тоже не знаю. Вопрос из тех, которыми ты ставишь собеседников в тупик. – Говорит.
- Как же драматично, на близких пасть разевают люди. – Вместо оставшихся слов откровения я просто щурюсь и тут же ёжусь от пролетевших мыслей. - Слушай, слушай какое страшное слово: «Мимикрия». Ми-ми-кри-и-и...
- Ты про что это?.. Почему про мимикрию?
- Не знаю точно. Подумалось. – Вру я в очередной раз.

Закрываю глаза и в воображении снова вызываю метеорит. Он появляется. Вижу, как он мчится через космос, сквозь солнечный ветер, оттуда летит, где тайна и неизвестность вырастают до невероятных размеров. 
«Слушай, - говорю в мыслях ему осторожно. – Пожалуйста, сделай мне тоже озеро, а? Своё только, отдельное, чтоб на берегу ни человечка. Я бы там пожил. Один совсем, честно. Там не будет никого из людей и тогда я смогу стать настоящим собой, выискать самую правду в мыслях. А как выищу, озеро уже и не нужно будет, верну его тебе или людям отдам, как захочешь».
Метеорит молчит и дальше следует по своему пути в холодной темноте. Но я знаю, он ответил бы мне: «Ничего себе, попросил! Думаешь, только и делаю, что озера создаю?.. И вообще, озеро я могу подарить величавой планете, нам достаточно встретиться. Но никак не такому обыкновенному головастику, как ты. Тем более... Смотрите, все во вселенной! Это самый плохой человек в мире! Ну, ну, о чём с тобой можно разговаривать? Не занимайся ерундой и не крути мне голову. Пока!».
«У тебя кроме головы ничего и нет, - обиделся бы я. – Хвост, разве что, да и то мнимый. Сам головастик. Самым плохим помощь не нужна разве?..»
«Самым плохим помощь не нужна разве?» - Передразнивает он меня дурацким голосом и летит дальше, уже насовсем.

- Надь, - говорю я Надежде, открыв глаза. – Мы же все потерялись.
- Кто мы? – Не понимает она.
- Да вообще, - говорю. – Потерялись. Родились и потерялись, трудно чего сообразить, одна путаница. А мир никогда не ошибается.
- Ты про что?.. – Надежда недоумевает.
- Значит так и надо, наверное. Всё, что ни происходит, как ни выкручивается в этом... в кульбитах случайности, всё уже запланировано изначально. И озеро, и тысячелетия, и встречи, и беседы, и уточки. Помнишь, говорили, что если мы греховны, то грех и у Бога должен присутствовать?
- Не помню.
- Ну, не важно. И тут так. Сомневаемся, ищем, а значит, Вселенная устроила замысловатую игру и, кажется, стоит замолчать, мы сразу же расслышим хихиканье где-то наверху. Вот ответь на вопрос, рассуждай. Если есть на свете самый плохой человек, то с кем он должен встретиться, чтобы встреча грандиозное что-то поменяла? Только не спеши сказать, что с самым хорошим.
- С самым смелым.
- Смелым?.. – Я растерялся.
- Нет, нет. С самым умным!
- Точно! С тем, кто сможет разоружить атомный заряд в сердце самого плохого. И сделать это верно. У меня обязательно будет своё собственное озеро, Надь. И если будет можно, я тебя туда обязательно приглашу. Я даже знаю, как его сделать. Нужно вырасти из головастика в нечто серьезное и величавое, да и весить нужно, как наша Земля, чтобы озеро смогли подарить. Кстати, я знаю, сколько она весит!..
- Сколько?
- Шестьсот триллионов тонн. Мне осталось-то добрать пятьсот девяносто девять с чем-то. Не люблю округлять.
- Ну тогда овсянку по утрам, на калориях выиграть старайся.
- Ты представляешь, потом я смогу владеть собственным озером. 
- Как назовёшь озеро, уже придумал?
- Никак, Надь. К тому времени я перестану разговаривать вовсе. Разговаривают только головастики, да и то... Не очень-то. Тогда я уже буду жить вечно, жить наславу, без нужды в названиях чего угодно.

Позади нас на лесной дороге принимаются плясать неясные отсветы. Это наши возвращаются на минивэне с большого музыкального праздника. 
Вскоре вэн останавливается неподалеку, на воздух высыпает вдоволь навеселившийся народ. Нам с Надеждой снова дают бокалы, в них опять сливовое вино. Не знаю, что может быть лучше сейчас, чем оно.
- Я говорю: «за тебя», а ты говоришь: «за тебя». – Предлагаю Надежде, подмигивая.
- За тебя. – Говорит Надежда.
- За тебя. – Говорю я. – Я должен был первый говорить... Ну, ничего.
Соприкасаясь, Бокалы почти издают почти неслышный звон. Но я воображаю себе хрустальный звук до такой степени высокий и тонкий, что его не слышно: вот он, отделился от нас, невесомо поплыл над ковром из сосновых игл на земле и поднялся над озером, заставляя звезды немного покачиваться.
- А как же галактики? – Вдруг вспоминает Надежда наши планы. – Ты говорил, что мы будем управлять галактиками, выберем только, чтобы по соседству были.
- Галактики, конечно, не отменялись. Сначала озеро, а потом уже и галактики. Всё равно после жизни. Ты меня там дождись, если что. Я как с озером разберусь, обязательно прибуду. Можешь пока выбирать, какие нам подходят. Тебе доверяю за меня выбрать.
- Я посмотрю, что там будет в наличии и позвоню тебе, скорее всего. Скажу.
- Мимикрия. – Говорю, отдышавшись, потому что выпил бокал сразу, целиком, до дна. – Смотри, как озеро притворяется небом. Звезд наотражало!
- Дразнит оно небо, завидует ему. 
- И чего завидовать?..
- Небо свободное, большое и у него есть тайна.
- А у озера зато есть мы. – Смеюсь я. – Головастики. И тоже немного таинственные. Пошли купаться?
- Пошли.
Мы берем с собой сливовое вино, шагаем в кромешной темноте, лишь интуитивно угадывая линию тропинки. Впереди еле заметно светлеет полоса песка. 

Кажется, что небольшой пляж обрывается непроглядной бездной там, где начинается вода. Сейчас темно и не видно следов чужих людей, от этого чуть спокойнее: будто бы озеро только наше. Об этом думаю, рассеянно разглядывая отражение звезд на воде и расстегиваю пуговицы рубашки, одну за другой.
Вхожу.
Вода походит на шоколадный ликер, тягучая и темная. 

- Не прикидывайтесь травоядными. – Шепчу звездам-отражениям, когда плыву по озеру, а Надежде громко говорю. – Видишь, Дил не знает, где она была до того, как пришла в эту жизнь. А мы знаем, где будем после. У своих галактик. – Плыву и немного задыхаюсь, потому что приходится отфыркиваться, я всегда быстро плаваю. - И это... Слышишь?
- Да, да. – Раздается за спиной еле слышное.
- Самому плохому человеку навряд ли нужно встречаться с самым умным. Умный увидит, всё поймет и заплачет. Там одна печаль, не интересно. Нужно оружие, чтобы расправиться с самым плохим. Так что, слышишь, нужно ему встретиться с самым ясным человеком. Тогда в этом человеке, как в отражении, он разглядит целиком всё своё ненастоящее, ужаснётся и... - Я случайно глотнул воды и закашлялся.
- И?..
- И перестанет существовать. От ясности.
- Тогда кто-то другой будет самым плохим человеком. Тот, кто был на чуточку, на крупинку лучше самого плохого.
Тут по небу чиркает падающая звезда. Надежда ойкает. И я тоже, кажется. Разумеется, мы не успеваем загадать желание. Тем более, что у самого плохого человека такая гора сомнений, что выискать в ней правильное просто невозможно. Миллион лет назад после такой упавшей звезды родилось это озеро.
- Что загадал? – Спрашивает Надежда вслед этим моим мыслям.
- Гоночный автомобиль.
- Что?
- Шучу. Ничего, конечно. Про самого плохого ещё: ему же всё равно до того, что станет потом. Ему, главное дело, важно с собой разобраться. Такой он эгоцентрист. Главное, себя уничтожить, а остальные пусть живут и мучаются, как хотят.

Я начинаю энергичнее плыть, удаляюсь всё дальше от берега, будто ближе к звездам. Вино пробралось в кровь. От этого становится невозможно приятно. 
Переворачиваюсь на спину, смотрю в небо и оно слегка покачивается от того, что по озеру идут волны и раскачивают меня. На смену одной волны тут же приходит другая. Почувствовав их движение, я вдруг оказываюсь словно бы между двумя мирами: волн и звезд. Тех, и других - множество. Кажется мне, все они едины: звезды как одна звезда и волны как одна волна. Тогда я снова вижу одновременно всё: и сумрачные берега, и светлеющий вдалеке пляж и даже, кажется, Надежду, которая отказывается уплывать далеко от берега, и себя, на манер звезды разбросавшего руки и ноги в тёмной воде ночного озера. 

Всё по-настоящему.

От непонятной накатившей неги, зажмурившись, переворачиваюсь и, что есть силы, плыву к берегу. 
- Надь!.. – Кричу.
- Что? – Совсем издалека отвечает она.
- Элюара интересно читать?..
Прежде, чем она ответит «да», в чем не сомневаюсь, есть мгновение, которое хочется осторожно вынуть из этой ночи и оставить при себе навсегда.
- Да!.. – Доносится в ответ.
В следующую секунду мир как будто разбивается, ночь яснеет, я плыву изо всех сил, а горло сдавливают накатывающие чувства. Хочется кричать. Вместо этого я только смеюсь, руки слабеют, а я смеюсь всё больше и уже еле плыву. 

Тут и находит странное, что никакого метеорита миллион лет назад здесь не было. Как же я мог забыть, что это озеро образовалось в результате карста – обыкновеннейшего геологического явления, в котором сочлись подземные воды и разрушение пород. В школе же об этом рассказывали сто раз. Именно про это озеро. И откуда я взял вдруг, что метеорит?.. Вот вам и озеро, вот и миллион лет. 

После этого соображения на меня напускается уже такой хохот, что начинаю захлебываться, отфыркиваюсь и снова хохочу. 

У человека тоже такое бывает, вроде карста: если внутренняя конструкция хрупкая и простая, рано или поздно всё разрушится, подмываемоея природным и неотвратимым. Может быть так человек и становится самым плохим человеком на свете. Раз, и всё.

В конце-концов, миллион лет назад в любом случае метеорит куда-нибудь падал. Просто теперь я не знаю, куда. И что там произошло в итоге, тоже не знаю. Сложно разобраться в вещах, спустя миллион лет. То ли дело – сейчас, всё ясно: вот на берег выходит самый плохой человек на свете, и ему по-прежнему нужно собственное озеро и своя галактика, по соседству от той, которой будет управлять Надежда.

Всё по-настоящему.