В большой московской квартире было непривычно оживленно и тревожно. Семья собирала ингиного дядю Васю на фронт. Перед этим женщины три дня его отговаривали, напирая на то, что он единственный мужчина в семье после того, как три года назад какие-то люди увели куда-то ингиного папу. Дядя Вася отшучивался, потом сердился и даже ругался, потом снова шутил. Вот такой он был веселый инженер скучного проектного института, уже собравшегося в эвакуацию за Урал. Инга три ночи претворялась, что спит, и слышала, что сам нарком предлагал Василию Костомарову бронь, но потом пожал храброму инженеру руку и пожелал скорее разбить всех немцев…
Инге война нравилась. Стала сразу интересно, по улицам Москвы маршировали строем солдаты, а осенний воздух вкусно пропах гуталином. В школу Инга ходила только один месяц. Ей там не очень понравилось, у молоденьких учительниц мужья все время уходили на войну, и они печально хлюпали на уроках опухшими носиками. В классах стало пахнуть тем, чем и в их квартире три года назад, когда уводили папу. Пахло горем, школьники стали получать похоронки на своих отцов. А потом мама Ингу из школы забрала, и они все стали собираться в далёкое и интересное путешествие под названием эвакуация. Думали, что с ними поедет их опора, дядя Вася. Так нет…
Дядя Вася весело ковылял по зале, зачем-то бестолково перекладывая ненужные на войне книжки. Через много лет Инга поняла, что он так прощался с трудами своего знаменитого предка-историка. Настоящей сборкой занималась бабушка, тетя Лена сидела и красными глазами смотрела на любимого мужа, ни на что другое у нее просто не было сил.
- Марь Иванна, а немного ли Вы мне маек кладете, я же не на курорт еду? – весело спрашивал дядя Вася у бабушки-тещи, которая ненавидела это простонародное «марьиванна», – В армии нательное белье вообще-то выдают.
- Василий, разве Вам в детстве бонна не объяснила, что носить чужое на теле не гигиенично? Лучше скажите, в вашем ополчении все хромые и косые?
Дядя Вася страдальчески поморщился и поправил очки с толстыми стеклами. Он не любил своей хромоты, которая досталась ему в детстве на катке на Патриарших прудах, стеснялся очков и близорукости, но и с тещей всерьез ссориться на прощание не хотелось. Пришлось вступиться тете Лене:
- Зачем, мама? Ты же знаешь, Вася не мог поступить иначе. У него есть понятие чести, - и сделала «страшные глаза» в сторону маленькой Инги.
Стало интересно. Если в их семье кто-то делал «страшные глаза», значит, была какая-то тайна. А здесь, честь и честь, вроде ничего особенного. Все равно, улучив момент, Инга подошла к своему дяде и, крутя медную пуговицу стираной гимнастерки, строго спросила:
- Почему? Почему ты не мог поступить иначе?
Дядя Вася поднял племянницу, впервые по взрослому серьезно заглянул в глаза:
- Ты про дворянскую честь что-нибудь слышала?
- Слышала, только о ней бабушка не только говорить, думать запрещает. Сказала, хватит ИМ моего папочки. Да и дворян давно нет.
- Правильно, дворян нет. Но честь их осталась.
Дядя Вася поцеловал племянницу в бледные щечки и как хрустальную вазу поставил на пол.
- Живи, Ингуля, и о чести своей помни!
Сказал, взял свою палочку и ушел на войну. Навсегда…
