"Страшная история", рассказ-быль.

Соратник предложил прочитать его рассказ-быль и чем-то он меня зацепил.., возможно, простотой изложения и образа. Предлагаю для обсуждения.

Страшная  история

Автор: Смирнов Игорь Павлович

Был погожий летний день. Вечерело. В воздухе стоял густой запах свежей, умытой недавним, коротким дождиком, тополиной листвы. Дневная духота сменилась влажной прохладой, и было приятно, не спеша, прогуливаться по небольшим, уютным улочкам нашего чудесного, ни с каким другим не сравнимого городка.

Мы брели со старинным, ещё школьным приятелем и вспоминали давно минувшие детство и юность, прошедшие в этих местах. Неожиданно Вячеслав предложил:

- Давай зайдём к моей маме - это совсем рядом - навестим её, а заодно попросим рассказать что-нибудь, наиболее ярко запомнившееся ей о Великой Отечественной войне. Ведь завтра двадцать второе июня! Она прекрасно помнит тебя и будет очень рада встрече! – Я не мог не согласиться.

Старушка жила в маленькой, обставленной в стиле пятидесятых годов комнате, двухкомнатной коммунальной квартиры, практически одна: соседи появлялись редко. Открыв дверь, она искренне обрадовалась гостям, сразу засуетилась, вслух сокрушаясь о том, что в наше смутное время угощать нас ей нечем. Несмотря на наши протесты, она, как человек старой закалки, проявила настоящее русское гостеприимство. Вскоре на столе появились её скромные запасы печенья и варенья; вскипел чайник, и вот мы уже сидим за столом, пьём свежезаваренный, душистый, пахнущий смородинным листом чай с домашним вареньем и вспоминаем далёкое прошлое.

Солидный возраст старушки, кажется, никак не повлиял на её память. Голубые её глаза чисты и проницательны и, как зеркало души, отражают активную работу мысли. Она не утратила интереса к жизни, её волнуют сегодняшние события в стране, суждения о них вполне адекватны.

- Мама, расскажи нам лучше что-либо о Великой Отечественной войне. Завтра же очередная годовщина её начала! Вспомни, пожалуйста, что-нибудь такое, ну, особенно яркое что - ли! Что-то особенно поразившее тебя!

Людмила Алексеевна опустила голову и задумалась.

- Слишком много всего было, сынок, трудно выбрать: и первые дни войны, и первые встречи с фашистами, и эвакуация в Псковскую область, и тамошние лагеря, и лагеря в Германии, и наше освобождение, и возвращение в разбитый Пушкин, и радость нашей победы…

« Сколько же пришлось пережить тогда русскому человеку! И несмотря ни на что, он выстоял и победил!» – думаю я, и с нескрываемым восторгом смотрю на хозяйку. – «Может быть, ещё не окончательно ушла в прошлое эта духовная сила русского народа!»

Некоторое время Людмила Алексеевна молчит, наконец, мысли её, блуждающие по страницам памяти, видимо, останавливаются на чем-то конкретном. Она поднимает глаза.

- Хорошо, я расскажу вам одну историю, свидетелем которой я была на Псковщине летом 1942-го года. История жуткая, нечеловеческая! Она и сейчас стоит перед моими глазами, как будто всё это было только вчера!

Вы, наверное, помните, что город Пушкин был оставлен нашими войсками шестнадцатого сентября 1941-го года. Немцы были остановлены на подготовленном заранее рубеже, проходившем в районе нынешней остановки электрички «Двадцать первый километр». Несколько дней в городе существовало безвластие, затем на улицах появились новые хозяева. Прежде всего, они выгнали из своих домов жителей прифронтовой полосы: им было приказано переселиться за Пушкинскую улицу (тогда она называлась Колпинской). Через неделю последовал другой приказ: «Всем жителям переселиться за парк: в Софию или в Павловск!» Примерно через месяц, осознав, что осада Ленинграда будет длительной, немцы всех пушкинцев пешком погнали в Гатчину, откуда вначале на поезде, а затем на крестьянских подводах развезли по псковским деревням. Мы – группа из пятнадцати человек – женщины и дети оказались в деревне Ерёхнево, в тридцати километрах от Пскова. Ни электричества, ни радио в то время в деревне не было. О ходе войны мы узнавали только понаслышке. Немцы, назначив старосту и оставив двух вооружённых полицаев, ушли и появлялись только от случая к случаю.

Староста выделил для нас пустующею избу с исправной русской печкой, распорядился построить нары. В ней мы все и расположились. Спали вповалку, согревая друг друга. Крыша над головой есть, в избе довольно тепло - дрова заготовляли сами в лесу – вообщем, жить было можно! А по сравнению с предшествующими нашими мытарствами – даже и не плохо! Хуже обстояло дело с питанием. Никто, конечно, о нас не заботился: мы оказались на самообеспечении! Вначале меняли прихваченные с собой из дома вещи на муку и картошку в своей и в соседних деревнях; потом, когда менять стало нечего, добывали продукты кто как умел - многие просто побирались. Местные сами жили бедно, подавали скудно. Немцы регулярно устраивали поборы. Я немного умела шить и этим ремеслом некоторое время кормила себя и тебя, Славик. Приходилось, конечно, и с сумой по дворам ходить - просить «Христа ради!», и на подённую работу наниматься. Всё было! Главное выжили!

Однажды предложила мне местная крестьянка сходить в Псков и продать там её сметану. Мне тогда не было ещё и тридцати лет, на подъём я была лёгкая, и потому сразу согласилась. «Услуга за услугу. Может быть, в трудную минуту она вспомнит и поделится чем-либо съестным?! » - думала я.

Дело было, кажется, в июле. Встала затемно, немного перекусила и в путь. Часов за пять прошагала более тридцати километров. В городе нашла рынок, прошлась по торговым рядам, приценилась к сметане. Встала со своим бидоном в сторонке, цену назначила чуть пониже, чем местные торговки, и расторговалась довольно быстро. Покупателями были одни немцы. Ночевать мне в городе негде, да и маленький сын в деревне оставлен один, нужно было сегодня же возвращаться домой. В обратный путь пустилась почти бегом. Спешила до темноты вернуться. Но судьба распорядилась иначе.

У моста через небольшую речку меня вдруг кто-то негромко окликнул. Я даже вздрогнула от неожиданности: лихих людей было тогда предостаточно, а у меня в кармане - чужие деньги! Только тут я увидела невдалеке на противоположной стороне две грузовые машины и большую группу людей. Из кустов показалась незнакомая женщина и поманила меня рукой. Я подошла и присела с ней рядом.

- Дальше лучше пока не ходить! - сказала она. – Посмотри, что там происходит! Да не высовывайся! – Голос её дрожал, она была сильно взволнована. Раздвинув ветки куста, я стала наблюдать.

В окружении немецких солдат какие-то люди копали яму. Солдаты торопили их громкими окриками, особенно медлительных – пинками и зуботычинами. Примерно половина работающих была в изодранной советской военной форме, на некоторых одежда буквально висела клочьями. Остальные были в штатском. На спине и на груди у них были пришиты белые шестиконечные звёзды. Я знала, что так немцы метили евреев. Копавшие яму были мужчины разного возраста, женщин среди них не было. В стороне стояли два немецких офицера, они курили и мирно беседовали.

- Сейчас будут расстреливать наших, - полумёртвая от страха прошептала незнакомка. - Она была бледна, как полотно, и тряслась как в лихорадке. Себя я со стороны не видела, но, должно быть, выглядела не лучше.

Забравшись поглубже в кусты, опасаясь, что нас заметят, мы наблюдали за происходящим. Мне очень хотелось подняться и убежать, но ноги не повиновались. Я находилась как бы во сне.

Когда яма оказалась настолько глубокой, что человек в ней скрывался почти полностью, один офицер что-то сказал другому, должно быть, переводчику и тот крикнул по-русски:

- Хватит копать! Жиды, в яму, быстро!

Люди в штатском сопротивлялись, падали на землю, цеплялись за неё руками, кричали и плакали, молили о пощаде, но бесстрастные немецкие солдаты, угрожая оружием, применив силу, выполнили команду. Все евреи через незначительное время оказались в вырытой ими же могиле.

- Русские, взять лопаты и закопать их! – приказал переводчик.

Наши военнопленные стояли тесной кучкой, о чём-то переговаривались, но команду не исполняли. Переводчик повторил команду несколько раз – военнопленные не реагировали. Старший офицер сказал что-то по-немецки, и солдаты начали жестоко избивать их. Сбитые с ног, окровавленные русские с трудом поднимались, но лопаты не брали. Избиение длилось довольно долго. Видно было, как покраснел от бессильной ярости немецкий офицер: русский дух побоями ему не удавалось сломить! Некоторое время он говорил с переводчиком, затем что-то приказал своим солдатам. Переводчик перевёл:

- Поменяетесь местами! Теперь в могилу отправятся русские, а евреи их закопают!

Люди в штатском быстро, помогая друг другу, выбрались из ямы и разобрали лопаты. Солдаты силой сбросили туда избитых и обессиленных русских. Рыданий и просьб о пощаде при этом слышалось много меньше, чем в предыдущем случае. По команде: «Засыпай!» евреи быстро заработали лопатами. Они спешили выполнить команду, пока немцы не передумали. Однако они ошиблись.

Когда крики и стоны из ямы нам стали почти не слышны, переводчик подал новую команду:

- Стой! Откапать и вытащить русских наверх!

Штатские, подгоняемые солдатами, поочерёдно вытащили полузадохшихся военнопленных из могилы и уложили рядом на земле. Некоторое время они не могли придти в себя и лежали неподвижно, потом зашевелились и стали приподниматься. Один парень, видимо, наиболее сильно избитый и задохнувшийся, не проявлял признаков жизни дольше всех. Офицер подошёл и вылил на него ведро воды, принесённой солдатом из речки.

Мы чуть живые от страха всё сильнее прижимались к земле. Волосы на моей голове встали дыбом. Сердце стучало так, что я боялась быть услышанной немцами. Мне казалось, что я кричу, но язык мой онемел.

Солдаты вновь загнали в могилу штатских. Наконец, последний из военнопленных пришёл в себя, зашевелился и сел. Подождав немного, переводчик подошёл к нему и прокричал в самое ухо:

- Возьми автомат и расстреляй жидов!

Парень медленно, с большим трудом поднялся на ноги. Один из солдат передал ему свой автомат, два другие - встали рядом и направили на него оружие. В его ещё затуманенном недостатком кислорода мозгу, по-видимому, никаких мыслей кроме ненависти к своим могильщикам и желания им отомстить не было. Из ямы слышались душераздирающие крики. Автомат затрясся в руках военнопленного, и через минуту всё стихло. Немецкий солдат вырвал оружие из рук стрелявшего. Последовал приказ переводчика: «Засыпай!» На этот раз работали и немцы. Они спешили, наверное, их ждала другая подобная работа. Прихватив военнопленных, они уехали. Мы ещё долго не могли придти в себя от увиденного и пережитого. Домой я вернулась только утром.

На память о том событии у меня осталась первая седая прядь в тогда ещё пышных волосах. Из-за этого сходства после войны сослуживцы долго величали меня Индирой Ганди.

Рассказчица умолкла, наступила длительная пауза. По лицу её было видно, что она сегодня ещё раз пережила те чувства, которые ощущала полсотни лет назад. Скорее всего, ей предстояла бессонная ночь. Чувство вины за разбуженную память этой старой, столько пережившей женщины охватило меня. Вместе с тем я ощутил гордость за свою принадлежность к великому русскому народу, который пройдя через все ужасы той войны выстоял сам и освободил от недочеловеков народы Европы, практически не получив за это никакой благодарности.

Я с ужасом старался представить себя на месте людей, судьба которых решалась тогда около открытой могилы. Мне захотелось хоть немного походить на тех безымянных русских военнопленных, проявивших истинные мужество, стойкость и гуманизм. Настоящих героев!

- А ведь в этом есть что-то общее с нынешней ситуацией в России! – нарушил затянувшееся молчание Вячеслав. – Ему никто не ответил.

Впечатление от услышанного было слишком сильным, чтобы немедленно обсуждать его или продолжать мирную беседу за чайным столом. Мы распрощались с хозяйкой дома, вышли на улицу и, пообещав друг другу встретится позже, разошлись. Нужно было всё тщательно осмыслить.

По дороге домой я думал: «Что же хотел сказать Вячеслав своей многозначительной фразой?!»