Заметки о реке и времени

В последнее время в прессиеи на ТВ все чаще стали проявляться ностальгические нотки в самых разных вариациях. Видимо, герои дней минувших дожили таки до возраста воспоминаний. А ведь есть, что вспомнить

 Заметки о реке и времени

Райский уголок и его обитатели

Во времена дешевого хлеба и доступного бензина наши реки таскали на себе не только бревна, плоты и баржи. Многочисленная и пестрая флотилия «моторок» по будням плотно закрывала почти все заводи вблизи столицы, а по выходным уносила рыбаков, охотников и грибников к их любимым промысловым «заимкам». Горожане попроще довольствовались «Москвичами» — так назывался канувший в советское прошлое уютный и недорогой теплоход. Удобно, красиво и неспешно сыктывкарцы добирались когда-то «на лоно природы».

Трехозерка, Алешино, Белый Бор… среди множества вычегодских пристаней особняком стоял маленький дебаркадер на мелководной старице большой реки. Лемью — такое красивое и мягкое название дала местечку речушка, впадающая в Вычегду тремя километрами выше. Здесь по трапу спускались «избранные»: Обком, Совмин, Облсовпроф, Горисполком… Их было мало: шляпки, корзинки, дети, внуки… Реденькая цепочка рассеивалась по тропинкам, забиралась на высокий берег и таяла в тени могучих сосен, под крышами разнообразных государственных дач.

С теплохода шествие хмуро провожала глазом резиново-зеленая группа рыбаков. Впрочем, может и не хмуро, а, может, и вовсе не провожала. Прямо через речку их ждал суровый Озёл — конечная остановка.  За пологим болотистым берегом начиналась цепь комариных и рыбных озёр — удел настоящих мужчин.

Ну, а собственно в  «райском уголке» самое высокое место было отгорожено глухим двухметровым забором. Там среди сосен прятались солидные персональные дачи самых «первых», индивидуальные домики поскромнее для «приближенных», сауны и прочие вспомогательные строения. Говорят, что обслуга с собаками не только обеспечивала порядок на территории, но и следила за выходом боровиков на царственных полянках, что в скромном магазинчике есть «вс-с-сё», даже — колбаса. Да мало ли что говорят, но именно сюда, к маленькой калитке в большом заборе и вела самая короткая тропинка от дебаркадера.

Правда, «первые» всегда подъезжали к своим владениям с другой стороны. Черные «Волги» мчали их по трассе гораздо быстрее, чем «Москвич» против течения, и с большим комфортом. Тем более, что именно этот участок дороги от города всегда содержался в идеальном порядке.

Далее, за забором и ручьем, начинались дачи «ведомственные».  Их было не много: стандартные двухэтажные коттеджи перемежались с домиками местных жителей, танцплощадкой, баней-сауной общего пользования и другими нужными для полноценного отдыха строениями.  Здесь снимали комнаты на ограниченные сроки представители разнообразных, но тоже уважаемых учреждений. Берег пониже, сосны «пожиже», но тоже — ничего.

Замыкали застройку четырехэтажная деревянная гостиница и солидный, исполненный в кирпиче, «клуб»: хорошая столовая, кинозал, библиотека, биллиардная. Сюда по профсоюзным путевкам заселялся самый разный народ: тихие грибники-пенсионеры на две недели, азартные  «группы здоровья» и совсем уж веселые коллективы на «маршруты выходного дня».

Особенно буйствовали отдыхающие в дни всенародных профессиональных праздников. А уж День торговли местные жители помнили весь год: такое изобилие продуктов, выпивки и самых причудливых по советским меркам развлечений можно было увидеть только здесь. Бразильских карнавалов тогда по телевизору не показывали.

В общем жизнь бурлила, кипела, текла или теплилась по своим законам в зависимости от сезона, но — круглый год. Что не удивительно, если учесть исключительно чистый воздух, сосновый бор, прекрасные пляжи и все удобства совсем не далеко от города.

Спрашивается:  к чему вся эта подробная ностальгия в литературном журнале? Какое отношение имеет она к чистому искусству? Все дело в том, что этот в этом райском уголке последней трети конца прошлого века нашлось достойное место для одного особенного дома. Здесь протекал «литературный процесс». По виду Дом творчества Союза писателей СССР», а в просторечье просто «писательская дача», ничем не отличался от остальных ведомственных коттеджей. Правда, чисто «географически» географически расположился очень близко к «правящему» забору. Ближе разрешили построиться только гремевшему тогда на всю страну хоккейному клубу «Строитель».

«Период застоя» — насколько точно отражает прижившийся штамп особенность того этапа развития нашей страны? Думаю, что герои моего повествования вряд ли бы согласились с такой оценкой. В силу особенностей именно этого периода советской истории  сами писатели, творившие тогда в этом доме, были одинаково близки и далеки, как вершине, так и основанию социальной пирамиды. Их живое слово было так же востребовано тогда, как не хватает его сегодня. Я не стану даже пытаться анализировать все истоки и последствия «литературного процесса» того времени.  Покажу только мелкие и малоизвестные детали. Мне все эти «мелочи жизни» крупных людей стали доступны в силу случайного стечения обстоятельств, надолго связавших и детские, и взрослые впечатления  с этим «райским уголком». Может статься, что они не так уж и незначительны, ведь «в капле воды отражается океан».

Сама история местечка Лемью до странности наглядно отразила в себе и последние десятилетия жизни СССР, и противоречия «перестройки», и хаос «дикого» рынка 90-х годов. Началось преображение «райского уголка» с реки: в конце 60-х Вычегда надумала менять русло. В результате некогда полноводная старица стала катастрофически пересыхать: песок, болотце и ивняк постепенно превращали ее в неподвижную курью. Теплоходу все труднее стало доставлять пассажиров к заветной калитке.

Тогда государственные дачники вложили огромные средства, чтобы остановить процесс. Каждое лето могучий «земснаряд» трудолюбиво откачивал воду с песком: углублял русло старицы. Затем створ маленького «отростка» большой реки укрепили мощными бетонными сооружениями. Местные жители считали, что все эти усилия власти предпринимали с единственной целью: сохранить удобную пристань Лемью. Но у Вычегды были свои планы: она упрямо заносила песком и илом отжившую старицу. Так что с середины 70-х теплоход к «обкомовским» дачам приставать перестал. Впрочем, автобусы ходили исправно, черные «Волги» — тем более. Так что жизнь продолжалась.

Все изменила революция. Обком, вернее, бывшие «обкомовцы», пересевшие в другие кресла, благоразумно отказались от шикарных апартаментов в пользу детского дома-интерната. У других ведомственных дач появились новые, малоизвестные широкой публике хозяева. Гостиница и «клуб» еще довольно долго пытались как-то обслужить катастрофически поредевший поток обычных отдыхающих: вместо столовой — ресторан, вместо пункта проката — сауна с «кабинетами»… Но вскоре последовала серия странных пожаров, гостиница разрушилась сама, неустановленные лица варварски растащили по кускам «клуб»: их мрачные развалины и сегодня украшают основной въезд некогда «райского уголка».

От прежнего государственного величия остался дом-интернат для детей с церебральным параличом и «писательская дача». Все остальное выживает по законам частного предпринимательства. Новые хозяева из всего большого комплекса пока что сумели как-то восстановить только платный пляж.

Пожалуй, это будет последняя деталь «исторической географии», которую я рискну привести здесь, не удаляясь слишком далеко от главной темы повествования. Далее речь пойдет о людях, в разное время населявших «Дом творчества Союза писателей СССР» и составивших славу коми литературе конца двадцатого века. Большинство из них уже ушли из жизни, что, конечно, не означает конца литературного процесса.  Жизнь продолжается и на «писательской даче», просто законы ее существенно изменились.

Сразу оговорюсь, что записки эти основаны на моих личных впечатлениях и на устных рассказах моего отца Шахова Петра Федотовича, долгие годы прослужившего комендантом писательской дачи. Круг авторов, вложивших существенный вклад в коми литературу конца двадцатого века значительно шире, чем список героев моих скромных воспоминаний о «писательской даче». Так что, не ищите в них никакой «исторической правды». Ее здесь, скорее всего, и нет. Впрочем, как нет ее и выше.

Дядя Вася

«Дом творчества» в периоды своего становления, расцвета и «временных трудностей» выполнял самые разные функции. Успешно служил местом проведения положенных по закону творческих отпусков (а каждый член Союза писателей получал такой специальный оплачиваемый отпуск ежегодно, кроме того, мог достаточно долго вообще нигде официально не работать). Использовался в качестве площадки для проведения разнообразных официальных мероприятий: от литературной учебы до приема важных гостей, в том числе и иноземных. Здесь встречались друзья-литераторы на «маршруты выходного дня», а в трудные времена подолгу проживали «безквартирные» писатели с семьями.

Отцов-основателей старшего, довоенного поколения я помню не очень хорошо. Долгие годы комендантом работал Владимир Иванович Ширяев. Он уединенно проживал в маленькой пристройке, всегда наполненной простенькими рыбацкими принадлежностями: удочки, донки, продольники. Спокойный и тихий по характеру он заметно оживлялся только в присутствии гостей-сверстников: Яков Митрофанович Рочев (Митрук Як), Павел Григорьевич Доронин (Буй Ныр), Федор Васильевич Щербаков (Эдуард Ганс).

Кроме наличия звучных псевдонимов друзей объединяла скромность: их холостяцкие посиделки почти никогда не выходили за рамки узкого круга. Очень редко сказочник Буй Ныр выходил на общую кухню и находил во мне - подростке благодарного слушателя историй о колдунах, купцах, попах и сотворении земли. Это сегодня тексты собранных им коми сказок можно прочитать в разных вариантах на разных языках. А в середине 60-х годов прошлого века для городского школьника мир героев коми мифологии был практически закрыт. Так что я с удовольствием пересказывал друзьям все эти истории, но в своей, городской интерпретации.

Фронтовик Эдуард Ганс на той же кухне любил распевать военные песни, плакать и рассказывать о рукопашных боях, размахивая руками и делая страшное лицо. Война в этих устных рассказах получалась жестокой и кровавой, не совсем такой, как в его же стихах.  А добрейший Митрук Як говорил вообще мало: запомнились его добродушная улыбка в пышные усы и особенная страсть к «тихой охоте». В те времена боры близ Лемью были еще богаты и белыми, и подосиновиками. Маститый писатель всегда находил их первым и в больших количествах. В сентябре 1979 добрый лесовик там и умер: в бору, под соснами, вдали от городской суеты.

Забегал иногда «на огонек» и другой фронтовик Серафим Алексеевич Попов: всегда бодрый, живой и энергичный. По лесу бегал быстро и собирал все подряд: от весенних березовых почек до поздней клюквы. На спор мог пронырнуть холодную и широкую старицу в любое время года, пока река не встанет подо льдом.

Но самый большой вклад в историю «писательской дачи» из представителей старшего поколения сделал, безусловно, Василий Дмитриевич Леканов — Дядя Вася. В «Доме творчества» он появился позднее ветеранов и проживал там подолгу. За Председателем Правления Союза писателей Коми АССР была закреплена просторная комната с верандой на втором этаже. В отличие от относительно молодых и «начинающих» постояльцев дачи дядя Вася, по моему, там ничего особенно не «творил».

Добродушный, интеллигентный и вальяжный, он почти всегда был слега навеселе. Любил рассказывать о боевой юности в театральной студии, о романтике деревенских гастролей, приключениях и любимой жене Кларе. В его повествовании всегда находилось место легкой грустинке. Что и не удивительно: настоящая слава пришла к мэтру давно, еще в 1954 году, после всесоюзного успеха пьесы «Сельские вечера». С тех пор «дядя Вася» успешно почивал на лаврах, обласканный вниманием властей и неплохими по тем временам деньгами.

Типичный диалог «выходного дня», когда на дачу приезжала «молодежь», звучал примерно так:

- Петя, почему так долго не приезжал? Не надо дядю Васю одного оставлять.

- А что случилось, Василий Дмитриевич.

- Да вот… Позавчера  утром будит кто-то меня чуть свет: по усам щекочет. Я думал — Клара приехала. Ну и бормочу ей: «Ну, Клара, перестань… Ну, Клара, не надо…»

- А она?

- Она… Открываю глаза, а это — Ночка! (наша любимая черная кошка — большая охотница и гроза местных собак.) Поймала мышь, взяла в рот, а хвостом меня по морде щекочет. Тьфу! Чуть не умер! Не надо дядю Васю оставлять!

- Так вы бы закрывались на ночь.

- Да как закроешься… А вдруг Клара приедет и зайти не сможет… А сегодня ночью слышу: стучит кто-то в дверь: «Бум да бум». Я кричу: «Войдите, открыто!». А там снова: «Бум да бум». «Да входите! Открыто!». «Бум да бум…» Пришлось спуститься. А там… На кухню лошадь зашла и соль со стола ест! Копытами стучит: «Бум да бум». Тьфу! Насилу вытолкал как-то, коридорчики-то узкие. Страшно ее сильно пугать: разнесет все. Не оставляйте дядю Васю. Мне ведь плохо совсем. На вот возьми деньги и съезди в город на такси: туда и обратно.

- Да тут много… Что брать-то?

- Коньяк бери… На все… Плохо ведь дяде Васе.

К Василию Дмитриевичу одинаково хорошо — с доверием и уважением — относились, как заслуженные «мэтры», так и молодые писатели. Он довольно долго служил связующим звеном между двумя поколениям, а так же своеобразным буфером в отношениях с властями. Умел сгладить острые углы и добивался многих «поблажек» для творческой «вольницы» тех времен.

«Молодые»: о палках, гостях и начальниках

Довоенное поколение коми интеллигенции, как известно, круто попало под жернова политических читок. Самые заметные из них сгнили в лагерях или погибли на фронте. Оставшиеся, конечно, продолжали работать. Писали много и достаточно интересно, но… «Шаг влево, шаг вправо», — чувствовалось, что это предупреждение они усвоили прочно.

В начале 70-х в силу вступало поколение «молодых». Их детство пришлось на военные годы, взрослели они в трудную эпоху послевоенного энтузиазма, а писать начинали в период знаменитой «оттепели». Таким образом, этих писателей, воспитанных вполне в советском духе, миновали волны прямых репрессий. Их лояльность к социализму, советскому строю и власть предержащим  базировалась не на страхе, а на убеждении. В то же время, как в жизни, так и в творчестве «молодых» чувствовалась свобода мысли, искренность, неподдельный интерес к «простому» человеку. Они чаще и свободней, чем старшие собратья по цеху, обращались к вечным, «внепартийным» ценностям.

Все это вовсе не означает отсутствия цензуры или партийного контроля. Но писатели уже могли позволить себе вздремнуть на партийной конференции, не голосовать и не участвовать в обязательных прежде идеологических боях. Чуть позднее наш главный литературный критик напишет: «…Наметилась плодотворная тенденция исследовать и обобщать новые процессы, порожденные советской действительностью. Эта тенденция потребовала от прозы обращения к современной проблематике, вопросам нравственной ценности человеческой личности, столкновению разных взглядов на современность, становлению новых этических норм. Именно таковыми оказались произведения писателей, уверенно вступивших в литературу в послевоенные годы вскоре определивших основные направления ее поиска (Г. Юшков, И. Торопов, П.Шахов, М. Игнатов и др.)  (А.К.Микушев, История коми литературы, 1981г., т.3, гл.11)

А в начале 70-х тогда еще не профессор Анатолий Константинович Микушев писал свою докторскую диссертацию на тихой «писательской даче» в непосредственном контакте с теми, кто по его мнению «определил основные направления поиска коми литературы». Так сказать, в условиях, приближенных к боевым.

Назвать сорокалетних мужиков, уже опубликовавших довольно значительные произведения, «молодыми» можно с известной долей условности. Они сами частенько посмеивались над такими определениями критиков. И все же, молодой задор в трудах и жизни этих писателей тогда явно присутствовал. «Писательская дача» обзавелась своей баней, постройками лодками, рыбачьими сетями. Творческие работники обустроили собственный красивый спуск к реке и установили просторный общий стол на берегу. Много было и других «материальных» усовершенствований середины 70-х. «Молодые» тогда, как правило, еще не имели собственных дач. В «Доме творчества» работали подолгу и плодотворно. А Петр Шахов, Иван Белых и Юрий Васютов и вовсе довольно долго жили в Лемью в связи с отсутствием жилья в городе.

Трудовые будни писателей складывались по-разному. Чисто писательским трудом зарабатывать и тогда было трудно. Зато разнообразных  удобных и не слишком обременительных должностей для тружеников пера государство предлагало предостаточно: штаты издательств, литературных журналов, творческих союзов, гуманитарных институтов были не сравнимы с сегодняшними. Неплохие оклады, гонорары, ежегодные бесплатные путевки в престижные Дома творчества по всему Союзу, многочисленные творческие командировки… Сочетание официальных привилегий позволяло с полным основанием считать членов Союза писателей своеобразной элитой общества. Причем, в отличие от работников советской торговли и партноменклатуры, творческая интеллигенция не опасалась ОБХСС и начальства.

И все же трудовые будни у всех складывались по-разному. А вот схему творческой встречи конца трудовой недели вполне можно считать типовой. Начиналась подготовка с пятницы. Во второй половине дня постоянные жильцы «писательской дачи» созванивались и распределяли обязанности: к шести вечера следовало встретить пригородный автобус «во всеоружии». Задача, с учетом всеобщего дефицита продуктов и спиртного в магазинах, была сама по себе не такой уж простой. Но, как правило, пятничный ужин удавался.

В субботу к друзьям частенько заезжали Иван Торопов и Владимир Попов.

Иван Григорьевич жил довольно замкнуто, в трезвом общении был сдержан и серьезен. На дачу всегда приезжал с солидной закуской и серьезными напитками. Все выставлял на стол и доверял хозяевам распоряжаться.

Владимир Григорьевич в повседневной жизни всегда имел в карманах дежурную стопку, луковицу и конфеты. Всех знакомых (и не очень) дам поэт обычно целовал, мужчинам предлагал «тыртчам» (складчину), детям — слипшиеся карамельки. В Лемью он приезжал с большим портфелем, откуда постепенно извлекал тяжелые «бомбы» портвейна. В начале застолья, такой вклад никто, разумеется не оценил бы. Тут главное было — достать напиток вовремя. То есть в те минуты, когда солидный Торопов уже спел песню, уже активно жестикулировал, начинал требовать продолжения банкета и сердиться. Отвлечь Ваню могли только Петя Шахов или дополнительная порция спиртного. Тут уж не до изысков: портвейн — так портвейн.

Юрий Васютов жил на даче с женой, что накладывало на его поведение известные ограничения. Впрочем, любезная Римма Афанасьевна никогда мужу не перечила, а изредка и сама служила украшением мужской компании. И если коронным номером Пети Шахова были устные рассказы «в лицах» плюс гармошка, то Юра всегда охотно и мастерски исполнял различные переплясы. У себя на Удоре он слыл не только известным поэтом, но и признанным мастером народного танца.

Очень своеобразно гостил «примкнувший» к основной группе Юрий Ионов. В те годы сами «молодые» считали Юрия Андреевича и вовсе «салагой» и частенько гоняли за водкой Поэтому предусмотрительный поэт приезжал обычно в воскресенье утром с таким же портфелем, как и у В.Попова. Сам он пил редко, но если уж выпивал, то непременно пел арии на немецком языке.

Его постоянным соперником был драматург Иван Белых. Оба почему-то считали себя обладателями оперных басов. Остальные так не думали и запирали солистов где-нибудь на кухне или выгоняли на улицу, если погода позволяла. Таким образом местные жители приобщались не только к литературному творчеству писателей, но и к высокому искусству классической оперы. Работники турбазы, особенно — женщины, вообще считали «дачных» писателей почти своими: иногда подкармливали сверх стандартных столовских норм, иногда выручали по разным хозяйственным мелочам, вплоть до неприкосновенной чекушки из заначки.

Существовал и крайний вариант пополнения запасов: «обкомовский» магазинчик за забором. Туда всегда отправлялся «старший по званию» Петр Шахов. Его в магазине знали, как коменданта «писательской дачи». Но предусмотрительный комендант страховался: оформлял покупки на Председателя Правления союза писателей Коми АССР Геннадия Юшкова. «Прием делегации», «творческий вечер», «юбилей союза…» Сам Геннадий Анатольевич на дачу приезжал очень редко и был крайне удивлен, когда в обкоме ему сделали замечание по поводу слишком уж частых «юбилеев». «Ну… вы как-то там уж пореже бегайте за забор-то… Или на себя записывайте… Тебя ведь там тоже знают, — сетовал он коменданту в очередной приезд. — Хотя, — председатель улыбался и махал рукой, — Я бы тоже приехал, да жена не отпускает».

Отношение властей к писателям характеризует забавный эпизод. Дело в том, что Петр Федотович в целях сокращения маршрута до заветной лавки всегда лазил через двухметровый забор. В очередной раз он привычно перекинул через него пустой портфель, но сам препятствие преодолевал долго и с трудом. Отряхнувшись уже на запретной территории уважаемый комендант поймал на себе пристальный взгляд двух «первых»: Секретаря Обкома КПСС и Председателя Совета Министров. «Что-то плохо ты лазаешь, товарищ Шахов. Придется тебя в нашу секцию записать»,— тогда в моде была почти обязательная для ответственных работников общая физзарядка в кировском парке. «Так у меня же нет квартиры в городе». «Как, все еще не дали?» «Так мы с Васютовым каждое утро мимо обкома проходим и кричим: «Ордер!». «Да, а мне сказали, что писатели орденов каких-то требуют. Ладно. Разберемся». И ведь помогли. Ускорили процесс.

Вообще, «первые лица» хорошо относились к творческой интеллигенции. Как к детям: беспокойным, в меру хулиганистым, но  — вполне своим. Лемью довольно часто посещали разнообразные делегации: знали, что будет уха, баня, гармошка… Все будет весело и непринужденно. Как-то даже доверили принять известного английского филолога из самого Лондона. Правда, на этот раз всю провизию вместе с поваром и официанткой доставили из обкомовской столовой. А за общий стол подсадили пару писателей «в штатском».

Выяснилось, что прибывший по приглашению Академии наук профессор Джон Коутс оказался кадровым сотрудником английской разведки с двадцатилетним стажем. По коми он тогда еще не понимал и с любопытством прислушивался к переводу горячих и путанных писательских тостов. Забавно было наблюдать, как вечно беспокойный В.Попов контролировал процесс разливания водки. Поэт ходил за спиной официантки и громко кричал «Стоп!», когда считал налитую порцию достаточной. Привычка такая. Мы то уж знаем, и не реагируем. А вот Коутс и два писателя в штатском на первом выкрике заметно напряглись. В шесть глаз они осторожно наблюдали за неугомонным контролером. Примерно, до третьего тоста.

Англичанин в свой первый приезд прожил в республике около двух месяцев и за это время часто наведывался к писателям. Отец как-то даже слегка повздорил с «органами» из-за слишком уж откровенной слежки за гостем. Правда, говорят, что однажды шпиону все же удалось улизнуть из под всевидящего ока почти на двое суток. Никого, впрочем, не наказали и Джон Коутс стал настоящим другом коми интеллигенции: писал, приезжал, приглашал в гости сам и принимал в Лондоне тоже очень тепло. Даже коми язык выучил довольно сносно.

Как повлияли эти творческие вечера на литературный процесс, не мне судить. Например, Анатолий Микушев хоть и был на этих посиделках гостем редким, но если анализировать его литературоведческие труды с учетом частоты упоминаний авторов, то можно с достоверностью установить очень существенное совпадение круга ведущих литераторов республики с кругом постоянных посетителей Лемью.

Я же могу только засвидетельствовать влияние Петра Шахова на местную моду. После операции на ногу Петр Федотович из какой-то замысловатой коряги вырезал себе толстую палку-трость. Мастеровитый Иван Торопов немедленно соорудил себе такую же, но посолидней. Говорят, что и Юшков последовал примеру, но хранил орудие на личной даче и никому его не показывал.

То, что молодые участники творческих семинаров стали дружно вырезать себе легкие узорные трости, никого уже не удивляло. Странно было другое: серьезные мужики из местных обзавелись такими же художественными излишествами. Впрочем, тогда в Лемью было много беспризорных собак. Вероятно, Петр Федотович случайно наткнулся на веянье времени, почувствовал, так сказать, «социальный заказ».

Из семейного альбома

Считается что ни один живой человек и никогда не «вспоминает», то есть —  не восстанавливает действительный эпизод из жизни в точном соответствии с реальным событием. Но всегда имеет место сложная реконструкция, в которой большое значение имеет сам извилистый путь нейронов через наслоения времени. В этом смысле большое значение имеют материальные носители, бесстрастно фиксирующие повествование в данный текущий момент.

Перебирая фотографии из отцовского архива само собой пришло в голову, что те серьезные исторические и литературоведческие работы, которые мне довелось прочесть о «периоде застоя» в нашей республике слишком уж… объективны. В основном они написаны в советский период (или на его закате) и, если и отражают действительность, то отражают ее через призму тех представлений, требований и ограничений. А для сегодняшнего читателя сами произведения тех писателей несут информации несравнимо больше.

 Конечно, труды специалистов важны для специалистов, но… вот передо мной простые и непрофессиональные фотографии. И как-то очень живо всплыли в памяти охотничьи байки Ивана Торопова, рассуждения Геннадия Юшкова о Стефане Пермском, юмористические сцены в исполнении Петра Шахова, споры о говорах и диалектах, варианты застольных песен из самых разных уголков обширной земли коми… Что из всего этого и каким образом переплавилось в литературные тексты? Не важно. Как-то да отразилось.

Так же, как отразились в их произведениях черты уходящего времени. И не просто времени — эпохи. А издавалось тогда книг не в пример больше, чем сегодня. Как на коми, так и на русском. Так что писатели не только «веселились» на дачах, как может подумать не слишком внимательный читатель этих строк.

И эти книги читали. Об этом можно судить хотя бы по проданным тиражам. Или по многочисленным откликам на повести моего отца из самых дальних уголков СССР. Думаю, что в архивах упомянутых здесь писателей таких трогательных писем не меньше. Тогда это было нормой.

Мне же просто очень захотелось показать тем, кто не видел, и напомнить тем, кто подзабыл, живые черточки живых людей «периода застоя». Может быть кому-то захочется прочесть заново их романы, повести, рассказы и стихи? И что-то с чем-то сравнить.