«В нашем языке нет слова “война”»: коми-активист Никита Голдин — про культуру коми и свое уголовное дело о госизмене

«Республикам в России не хватает автономии»

 

— Бабушка мне с самого детства говорила, что мы не русские, мы — чудь [общее название финских племен]. Меня это заинтересовало, я учился говорить с ней на коми-языке — в моей деревне Чукаыб [Республика Коми] все говорят на коми. Там сохранились старинные часовни по соседству с идолами в лесу.

Все детство я провел с бабушкой, а в школу уже пошел в Архангельске. Внешне я особо не отличался от одноклассников, разве что был гораздо светлее. Еще говорили, что у меня какой-то странный деревенский акцент. Сейчас я от него избавился, когда стал говорить на русском. В детстве я об этом особо не задумывался. Лишь сейчас, когда я переехал из России, всем открыто говорю, что я — коми.

— Что поразило в культуре коми?

— Большое количество разных злых духов и наши древние религии. Это вроде бы все такое родное, но в то же время очень необычное, и меня это поразило. С мифологией я столкнулся еще в детстве из рассказов бабушки и жителей деревни. А дальше уже начал в нее углубляться.

Например, я писал про Яг-Морта (Боровой человек) или же его второе название — Вӧрса (Леший). Это великан, ростом с сосну, похожий на дикого зверя. Он похищал скот, женщин и детей, а люди против него были бессильны. Одна из былин гласит: на берегу Кучи-реки, что впадает в Ижму, живет чудовищный лесной человек в косматой одежде из невыделанной медвежьей шкуры, жестокий и беспощадный, с «ужасной образиной».

Считается, что Яг-Морт может жить в самых разных местах: на опушках, в чащах, на заброшенных угодьях и пустых домах. В жены он берет заблудившуюся девушку. Хозяйство не ведет — ему достаточно пробраться в какую-нибудь деревню и украсть там еду. Его дети — это дети, уведенные из деревень, проклятые и некрещеные.

Лесной человек появляется только с весны по осень, а 17 октября он проваливается под землю и всю зиму ждет, когда наступит тепло.

Еще мне нравится отсутствие в нашем языке слова “война”. Мое любимое выражение: «Ми венам. Вӧрӧ йӧртӧм войтыр бергӧдчӧ сэтысь партизанӧн» («Мы победим. Народ, загнанный в лес, возвращается оттуда партизанами»). Эта фраза стала популярной во время протестов на Шиесе.

— Как вы пришли к коми-активизму?

— В 16 лет: я везде рисовал граффити с коми-флагами. Когда началась война, я рисовал антивоенные граффити, но в основном на заброшках, в незаметных местах.

Я стал активистом в августе 2022 года, когда вступил в Карельское национальное движение [ультраправая организация]: писал посты о политике, истории и культуре для их телеграм-канала. Это было связано с началом войны: нас стали чаще забирать на войну и мобилизовывать. Насколько я знаю, самая «популярная» уголовная статья [среди представителей Коми] — за дискредитацию российской армии.

Мой интерес также подогревала принадлежность к северным народам.

— Вы разделяли позицию движения?

— Там были ультраправые, что мне с самого начала не понравилось — ультраправых я недолюбливаю. Но среди движения были представители разных взглядов: и ультраправые, и такие, как я, — правые либертарианцы. Были и те, у кого не было четкой идеологии, только общая цель — [широкая автономия].

— А что вы думаете об автономии республики?

— Автономия, которую нам сейчас «нарисовали», — это не автономия вовсе, а обычная область. Мы порой даже шутим, что Республику Коми скоро переименуют в Сыктывкарскую область. Потому что автономия вообще не ощущается: язык вымирает без поддержки. А если говорить о будущем, то [нужна широкая автономия] территории севера, либо же автономия на примере, допустим, США, где в каждом штате свои законы и порядки.

— Почему коми-язык нужно сохранить?

— В первую очередь потому, что именно на этой территории народ всегда жил, а истребление народа — это преступление против человечности, нарушение прав коренных народов. Коми-языку больше 7000 лет, и я бы не хотел, чтобы в 2020 годах он просто испарился.

В деревенских школах коми-язык изучают, но далеко не во всех. Проводится ОГЭ на коми-языке, но этого недостаточно, потому что самих школ мало. А молодежь не видит смысла нагружать себя еще одним каким-то языком.

В Сыктывкаре это [изучение коми-языка] делается как имитация деятельности. Чтобы сохранить язык, нужно вкладывать деньги в его развитие, сделать коми-язык, наконец, обязательным для изучения во всех школах республики наравне с русским.

— После изучения культуры Коми вы заинтересовались историей других коренных северных народов?

— Я изучал многие северные народы, если говорить о территории России — то почти все народы европейского севера. Помимо коми, я интересовался историей поморов, карелов и вепсов. Так как я жил в Архангельске, а его называют столицей Поморья, то мне было интересно узнать, как жили раньше поморы, на каком языке они говорили.

После того, как я вышел на Карельское национальное движение, я связался с человеком, который администрировал канал про Архангельскую область — оппозиционное СМИ «Помо́рьска Слобо́да» («Поморская Свобода»). Мы писали про историю Архангельской области, про политические события, нацдвижения в области, восстанавливали поморский язык. Мы также выступали против войны в Украине.

Сейчас проект пока заморожен, потому что нет возможности и людей в России, которые бы ездили по деревням, собирали слова и вычленяли морфемы. До задержания этим собирался заняться я.

«Я уже пережил все самое страшное»

 

— Когда начинали заниматься активизмом, вы думали о том, что это может быть настолько опасно?

— Когда начинал писать про культуру, я не думал, что за мной придут. Я даже специально на своем канале, где все про культуру и язык, написал, что мы осуждаем сепаратизм и нарушение законов РФ. Но за мной все равно пришли. Уже даже такую деятельность в федерации вести опасно.

— В какой момент вы поняли, что за вами следят спецслужбы?

— Я понял, что за мной наблюдают, когда мы с моим другом вели канал «Коми — мезда му» («Коми - свободная земля»). Его [друга] задержала ФСБ, но ему очень повезло, и он отделался простым предупреждением. Я понял, что через него могли как-то выйти на меня. Это было в мае 2023 года, тогда я старался быть максимально осторожным и на месяц перестал писать на политические темы.

— В конце сентября сотрудники ФСБ забрали вас прямо с занятий в филиале САФУ [Северного арктического федерального университета]. Насколько это было неожиданным?

— Я даже не знал, что в том кабинете, куда меня позвали, сидят фээсбэшники. Преподавателю позвонили и попросили, чтобы он меня послал в 211 кабинет. Я не знал, к чему это, и не особо волновался. Я был скорее раздраженным. Открываю дверь, и мне говорят: «ФСБ по Республике Карелия, пройдемте с нами».

Дальше мы поехали на машине в отделение ФСБ, хотя всех обычно допрашивают в полиции. Я был уверен, что это дело именно по сепаратизму и госизмене: свидетели не пишут явку с повинной, у них обычно не изымают ничего и не проводят обыски.

Перед обыском [дома] опер предупредил: «Сейчас мы зайдем внутрь, найдем там пулеметы и бомбу». В итоге нашли аттестат за девятый класс, флешку с детскими фотографиями и жесткий диск. Телефон у меня изъяли еще до обыска.

— После этого вы решили покинуть Россию?

— Адвокат сказал, что в отношении меня уже готовится обвинительный приговор, то есть меня в любой момент могут из свидетеля переквалифицировать в подозреваемого, а дальше уже в обвиняемого. Меня хотели закрыть по-черному, «на Колыму отправить» — их цитата.

У меня был месяц раздумий, но я понимал, что долго тянуть не надо. Мне сказали, что они [силовики] позвонят 17 октября, но мне так никто и не позвонил. В то же время у нас какой-то парень из Архангельска пытался устроить поджог на военной части.

Я решил, что, пока они им занимаются, у меня есть время свалить.

— Боялись проходить границу?

— Нет. У меня было ощущение отчаяния. Я не радовался и не боялся, просто был спокоен. Я уже пережил все самое страшное.

«Культура коренных народов сейчас в моде»

— Вы думали о том, чтобы вернуться в Россию, когда сменится режим?

Если режим действительно сменится и придут люди, в которых я буду уверен, и я буду уверен в своей безопасности. Если дадут достаточно широкую автономию моему народу, то я, скорее всего, вернусь в новую Россию. Но в нынешнюю я не собираюсь возвращаться никогда.

— Что нужно сделать, чтобы ситуация с коренными народами в России изменилась?

— Признать каждый язык в России государственным, в каждой республике в первую очередь поставить язык этой республики на первое место, на второе — уже русский язык, как язык международной коммуникации. Финансировать этнические проекты, снимать побольше фильмов про Коми, потому что, кроме заезженного «Сердца Пармы», ничего нет. И поменьше воровать.

— Интерес к культуре коренных народов растет?

— Интерес растет, но среди коми, например, это не особо заметно, потому что они и так все знают. Сейчас есть общемировая тенденция к распространению культуры малых народов, не только северных, а в принципе всех. Поэтому это вошло в моду и будет в моде еще очень долго.