«Сегодня даже в тайге пить из родников нельзя». Эколог Александр Веселов — о том, как вывести из тени сотни тысяч тонн отходов в России

«Предприятия проверяют девочки-выпускницы раз в десятилетие»

— В конце прошлого года на всероссийском экофоруме в Кирове вы заявили, что сфере утилизации и обезвреживания опасных промышленных отходов нужна революция. Что не так? 

— Если мы говорим именно об опасных промышленных отходах (потому что бытовые отходы у нас тоже по факту являются опасными), то главная проблема в том, что сейчас целенаправленно этой сферой у нас никто не занимается. Росприроднадзор, конечно, проверяет предприятия, но штат сотрудников его региональных управлений таков, что позволяет проводить всего 30–35 плановых проверок в год. А теперь посчитайте: если в крупных промышленных регионах этих предприятий может быть 600–700, а то и 1000, через сколько лет их всех проверят? 

Да и кто проверяет. В Росприроднадзоре сейчас работают в основном девочки — выпускницы вузов, поскольку зарплаты у специалистов там 15 тыс. рублей. Естественно, опыта никакого, а нужно вести федеральный контроль за опасными и вредными производствами, огромными по территории. Ну вот что они там напроверяют? Когда читаешь акты этих проверок, слезы на глаза наворачиваются, настолько низок профессиональный уровень контроля.

— Росприроднадзор, например, в Кировской области говорит, что количество опасных отходов, производимых предприятиями, ежегодно снижается. Этому тоже верить нельзя?  

— Действительно, по официальным докладам Росприродназора мы видим, что количество опасных отходов сокращается, но если мощности предприятий остаются прежними и даже растут, то количество отходов и класс опасности могут снижаться только в одном случае — если внедрять новые технологии. Но это требует очень больших денег, так что владельцы предприятий с нежеланием идут на реконструкцию своих производств, поскольку нет экономических стимулов и нет контроля.

Им проще занизить класс опасности и количество отходов в своей отчетности, чтобы меньше платить в бюджет за негативное воздействие на окружающую среду. А если предприятие только строится, то задача занизить класс опасности отходов и их объем ставится заранее уже проектировщикам. А поскольку, как я уже сказал, проверяют предприятия раз в десятилетие, причем очень формально и неквалифицированно, не проводя сверку с технологическими регламентами и проектной документацией, то в результате мы имеем то, что имеем: отчетность по этим показателям по большей части недостоверная, а плата за «негативку» сильно занижена. 

«Отходы теряются, причем в огромных количествах»

— Получается, по отчетам опасных отходов нет, а на самом деле они есть. Куда они тогда деваются?

— Эти опасные отходы расползаются по всей России. В первую очередь они идут на внутренние заводские полигоны, которые построены, как правило, 50–70 лет назад, еще в советское время. Ни о какой экологии тогда не думали, никакой гидроизоляции там не было, да и любая мембрана может держать фильтрат максимум 30 лет. А свалочный фильтрат — это очень токсичная субстанция, которая содержит десятки, сотни и тысячи ПДК [предельно допустимых концентраций] по вредным веществам всей таблицы Менделеева. Он не застывает даже при 30-градусном морозе! 

Проблема в том, что большинство этих заводских полигонов для опасных отходов построены в границах городов. И хотя в законе сейчас написано, что нельзя располагать такие объекты даже вблизи городов, некоторые предприятия умудряются строить вторые очереди, причем без рекультивации первых очередей. Люди дышат выбросами свалочных газов, и эти выбросы зачастую по объемам сопоставимы с выбросами всей промышленности города. Плюс эти свалки горят каждое лето. Причиной может быть самовозгорание от какого-нибудь брошенного окурка, либо арендаторы и владельцы свалок сами их поджигают, чтобы уменьшить объем фактического захоронения и тем самым в дальнейшем обосновать увеличение мощности, мол, у нас сгорело все, мы можем еще навалить.

Во-вторых, опасные промышленные отходы идут на обычные полигоны ТБО. На них официально разрешено захоранивать отходы 3–4 классов опасности, но неофициально туда идет и 1–2 класс. Например, могут специально смешать опасные отходы с коммунальными в одной машине. Потому что когда на полигон приезжает мусоровоз, ни один приемщик не будет копаться и выяснять, что он привез: может, там емкость с кислотой, а может просроченные ядохимикаты.  

В-третьих, промышленные отходы 1–2 классов опасности идут не только на официальные полигоны, но и на нелегальные свалки. Тайком вывозят куда-нибудь в лес, в поле или в карьер, и закапывают. А по бумагам отчитываются, что якобы обезвредили путем смешения с инертными материалами (и таким образом понизили класс опасности), либо списывают эти отходы на печи сжигания. Причем печи часто маломощные, а списывают на них тысячи тонн. Или показывают договор с какой-нибудь лицензированной конторой, мол, мы вот туда передали. Смотришь, а у этой фирмы нет ни соответствующих технологий, ни оборудования, и она передала отходы другой фирме, и так по цепочке эти отходы теряются, причем в огромных количествах. Это повсеместная, широко применяемая практика. 

Два года назад был нашумевший случай в Омской области, там судили предпринимателя, который собирал со всей России опасные отходы и нелегально закапывал их в тайге: нанимал технику, копал большие ямы, зарывал и все дела. Почти 600 тонн! Потом выяснилось, что закапывал он не только в тайге, но даже в черте города Тюмени. Это говорит о том, что вообще нет надзора в этой сфере. Так что сегодня на территории индустриальных центров, да даже в тайге, как выяснилось, пить из родников воду категорически нельзя. Не исключено, что ты попьешь из ручья, а рядом окажется закопанная свалка токсичных отходов. 

— С надзором за легальными и нелегальными свалками понятно, за всем не уследишь. Но внутризаводские полигоны ведь, должно быть, проще проконтролировать? Вот предприятие, вот его отходы…

— Над заводскими полигонами есть производственно-технический контроль, который должно осуществлять само предприятие, но мы никогда не получим реальную информацию, потому что этот мониторинг полностью закрыт от надзорных органов. Например, по каждому заводскому полигону, официально внесенному в государственный реестр, должны быть наблюдательные скважины, откуда обязаны периодически отбирать пробы воды на предмет утечки. У нас в Уфе одно из предприятий города случайно поймали… Ну как случайно… Там инженера-эколога обидели — то ли уволили, то ли премию не дали — и он «сдал» всех. И оказалось, что в наблюдательных скважинах этого завода ПДК по фенолу были превышены в 300 тысяч раз, это подтверждалось документами производственно-технического контроля. 

Есть, конечно, государственный мониторинг, когда на предприятие приезжают аккредитованные лаборатории Роспотребнадзора или министерства экологии, отбирают пробы, замеряют. Но опять же, как это делается. Перед проверкой из наблюдательной скважины откачивается грязная вода, заливается чистая вода, проверяющие приехали, отобрали — все чисто. 

Надо приезжать неожиданно, чтобы на заводе не знали заранее, но у нас законодательство запрещает это, промышленное лобби вот так пробило этот вопрос. О плановых проверках предупреждают за год, а о внеплановых — за три дня.

И даже прокуратура неожиданно не зайдет: охрана предприятия будет специально два часа динамить прокурора с комиссией, пока наверху согласовывают — пустить или не пустить. 

«Нашли нарушение в обращении с отходами — остановите предприятие на 90 дней» 

— Вы говорите, что отчетность по отходам предприятия сдают недостоверную и никто толком не проверяет, сколько отходов и какого класса опасности образовалось на той или иной промплощадке. При этом проектная мощность четырех объектов по переработке отходов 1–2 класса опасности уже определена — по 50 тыс. тонн каждый. Но если мы имеем столь расплывчатое представление, сколько и каких отходов по регионам образуется, как можно спрогнозировать загрузку этих заводов? Может быть, их мощностей не хватит или, наоборот, они будут недозагружены. 

— Я уже много лет ставлю вопрос о том, что у нас нет балансовой схемы ни в одном регионе, нет достоверного учета образования опасных отходов. Чтобы спрогнозировать необходимые мощности, мы должны знать, что такого-то вида отходы в таком-то количестве образовались вот здесь и затем пошли вот сюда или стали сырьем для такого-то предприятия, хотя бы в рамках каждого субъекта РФ. Но такой анализ никто в России не проводил. Для этого нужно проанализировать связи каждого предприятия, но этих сведений нет, поскольку это коммерческая информация. Более того, инженеры-экологи на некоторых предприятиях мне жалуются, что их заставляют давать подписку о неразглашении информации, сколько образовалось отходов и куда они их передают. Потому что за этим стоят большие деньги. 

Но с чего-то надо начинать. Будут четыре базовых комплекса, которые смогут принять на себя часть опасных промотходов. Плюс параллельно нужно развивать другие структуры по обезвреживанию. У нас сейчас есть небольшие коммерческие предприятия, которые перерабатывают опасные отходы в менее опасные или в какое-либо сырье. Нужно создать административные и экономические механизмы, чтобы они развивали свои производства.  

— То есть опасных отходов на четыре объекта хватит с лихвой. Вопрос только в том, как заставить предприятия показать свои отходы? 

— По сути да.

— И как это сделать? Как вывести из тени все эти сотни и тысячи тонн?

— Нужна система управления опасными отходами в регионах, которую сейчас и будет выстраивать «РосРАО». Во-первых, надо наладить достоверный учет образования опасных отходов. Установить цепочку контроля за движением отходов от образования до окончания их жизненного цикла: захоронили их на каком-то полигоне или превратили в какую-то готовую продукцию. Необходимо закрыть все правовые лазейки, когда изображают из отходов сырье и тем самым проходят мимо госэкспертизы и контроля. 

Вторая задача — через тарифы установить такой экономический механизм, чтобы цены на обезвреживание отходов были не демпинговые, а реальные. Тогда у нас активизируются добросовестные экологические предприниматели, будут развиваться и применяться высокие технологии по реальному обезвреживанию и переработке опасных промотходов. 

Уже сегодня нужно проводить скрининг услуг в этой сфере: кто занимается сбором опасных отходов, куда они идут, и смотреть, насколько реально работают эти фирмы. Жуликов там полно, которые принимают отходы и закапывают их где попало, получая за это хорошие деньги. Необходимо составить реестр добросовестных предпринимателей в этой сфере. Это те фирмы, которые имеют законные технологии, прошедшие государственную экологическую экспертизу, имеют соответствующее оборудование, обученный персонал и службу производственного экологического контроля. Регионы могут устанавливать преференции такому экологическому бизнесу, например, пониженные тарифы на подключение к электроэнергии, упрощенный порядок отведения земельных участков и так далее. 

Предприятия-отходообразователи тоже могут получать подобные преференции, если будут внедрять технологии, которые приводят к реальному сокращению образования отходов или понижению их класса опасности. Например, им можно снижать плату за «негативку» или налог на имущество. В законе это есть и сейчас, но применяется фрагментарно и очень редко, потому что не хватает подзаконных актов.  

С другой стороны, нужно усилить материальную ответственность для образователей отходов. Не заплатило предприятие за «негативку» по отходам, выявили «косяки» — не только штраф выписать, но и взыскать экологический ущерб за весь год в судебном порядке. Нужны иски о приостановке: нашли нарушение в обращении с отходами — остановите предприятие на 90 дней. Плюс уголовная ответственность за экологические преступления. К ней у нас привлекают крайне редко: редко возбуждаются уголовные дела, еще реже доходит до судов и выносится приговор.

— А не будет обратного эффекта: вы начнете «кошмарить» предприятия, а они совсем уйдут в тень?

— Нет, не будет.

Ужесточение контроля приводит к экологическому эффекту. Это мировая практика. Если они уйдут в тень, они получат многократное увеличение санкций при проверках.

Конечно, есть риски, связанные с коррупцией, но это не значит, что этой проблемой не надо заниматься. Экологической преступности у нас вообще очень много, она везде, но скрытая, латентная. Я с силовиками провожу круглые столы и все время говорю: «Ребята, где уголовные дела?» Статистика очень слабенькая. У нас в Уголовном кодексе 17 составов преступлений экологические, но в 90% случаев применяется либо нарушение правил охоты и рыболовства, либо незаконная вырубка лесов. По загрязнению уголовных дел почти нет. 2–3 случая в год до суда доходит, не более того. Для борьбы с экологической преступностью нужна политическая воля. У нас законодательство крайне сложное, объемное и противоречивое, поэтому, естественно, предприниматели будут выполнять только те установки и законы, которые имеют за собой административный ресурс и политическую волю. Буквально, когда на них давят. 

«Мы все-таки не Вена, у нас все по-другому немного устроено»

— Вернемся к планам «РосРАО» построить комплексы по переработке отходов 1–2 классов опасности. Если верить статистике, которую приводит сам «Росатом», основные производители опасных отходов находятся на Урале и в Сибири. Это Свердловская, Кемеровская, Иркутская области, Алтайский край. А три из четырех объектов собираются строить на европейской территории России. Вы понимаете эту логику? 

— Когда в нулевые решали, где разместить объекты по уничтожению химоружия, логика была такая: где хранятся боевые отравляющие вещества, там их и уничтожать. В каждое предприятие в свое время вложили по 20–30 млрд рублей, поэтому сейчас бюджет, естественно, заинтересован использовать эти площадки, а не создавать новые. Тем более что строительство таких предприятий с нуля растянется на 7–10 лет. Надо использовать эти мощности, они были в хороших руках, в Министерстве обороны были порядок и дисциплина. И технология контролировалась, и материально-техническая база поддерживалась в надлежащем состоянии. А что касается Сибири, то там планируются два комплекса помимо тех четырех, которые сейчас собираются строить на месте бывших объектов по уничтожению химоружия. И еще один где-то в районе Ленинградской области.  

— Вы бы согласились, чтобы такой объект разместили у вас в регионе?

— Я как эколог крайне заинтересован в центрах утилизации и обезвреживания отходов. Но тут есть несколько условий. Во-первых, такого рода объекты надо, конечно, размещать подальше от населенных пунктов, по крайней мере не в городской черте точно. Мы все-таки не Вена, у нас все по-другому немного устроено, в том числе и в экологическом надзоре. Поэтому да — где-то за городом, в лесу или степи, сколько-то километров от города надо отступить. Но это если мы говорим про новые предприятия. Если площадки уже построены, тут выбирать не приходится. 

Во-вторых, должна быть четко соблюдена процедура общественных слушаний и проведена независимая общественная экологическая экспертиза проектной документации, и даже две, как позволяет закон. Чтобы там заложили нормальные и эффективные технологии. В-третьих, нужен очень серьезный, квалифицированный и объективный контроль, экологический надзор. Чтобы была гарантия на случай внештатной ситуации, например, если система газоочистки выйдет из строя или засорятся фильтры, а новые не поставят, как у нас на большинстве предприятий бывает, чтобы общественность тоже участвовала в этом контроле. Хотя, конечно, в российских реалиях я слабо верю, что такой контроль можно организовать на 100%, но это зависит от активистов. 

— Получается, при нынешнем уровне экологического надзора у местных жителей нет никаких гарантий того, что эта предприятия будут безопасны? 

— Надо понимать, что, строя такие комплексы, мы предотвращаем экологический ущерб на порядок больший по сравнению с тем негативным влиянием, которое будет от этих предприятий. В том числе это касается и здоровья населения. Захоранивать опасные отходы где попало — это безответственно перед нашими следующими поколениями. Сейчас они расползаются везде и неконтролируемо, а будет создана система, которая предотвратит это расползание, централизует потоки и начнет обезвреживать эти отходы. Другое дело, что нужно все-таки минимизировать влияние этих базовых предприятий на окружающую среду и компенсировать местному населению такое соседство какими-то социальными благами.