Через несколько недель в Прокопьевске, который называют угольной столицей Кузбасса, закроется последняя шахта. Когда-то в этом городе, расположенном на юге Кемеровской области, работали 15 шахт, и все здесь было завязано на угледобыче: вокруг создавались «обслуживающие» предприятия, работал профильный Кузнецкий научно-исследовательский угольный институт (КузНИУИ). Член-корреспондент Академии инженерных наук (АИН) Владимир Сухоруков, всю жизнь посвятивший горной науке, рассказал «7x7», есть ли перспективы у угледобывающей отрасли, какими разработками КузНИУИ интересовались зарубежные коллеги и почему современные предприятия не заинтересованы в научном сопровождении своей деятельности.
«В Прокопьевске скоро один Пенсионный фонд останется»
— Понятно, что в Прокопьевске — шахтерском моногороде — закрытие последней шахты никого не может обрадовать. Но в прошлом году в Германии полностью отказались от подземной добычи. Может быть, закрытие шахт — процесс закономерный?
— В Германии шахты закрылись, потому что каждый метр земли там стоит очень дорого — как в Подмосковье. Они работали с закладкой выработанного пространства, а это удовольствие дорогое, поэтому решили, что лучше уголь покупать. В Прокопьевске на шахте «Коксовая» мы тоже работали с закладкой выработанного пространства пустой породой, из-за чего себестоимость угля возрастала. На поверхности там объекты очень серьезные — театр, железная дорога. Но ценный коксующийся уголь надо было подработать. В принципе, на крутом падении [пласты с углом залегания выше 55 градусов, в Прокопьевске преобладают именно крутые пласты] везде надо работать с закладкой. На пологом (от 0 до 18 градусов) — там еще можно обойтись, там поверхность нормально садится. А на крутом падении происходит перепуск обрушенных пород с верхних горизонтов на нижние, возможны эндогенные пожары. Закономерно ли закрытие шахт? Как частникам выгоднее, так они и делают. На пологом падении себестоимость угля ниже, а на крутом — уголь дорогой. Но работавшие на пологом тогда зарабатывали почти столько же. А сейчас собственники рассуждают так: «Зачем держать дорогую шахту, если проще уголь брать на пологом падении?» Наклонные стволы пройдут, и быстро начинают добывать уголь. Но сколько это может продолжаться? Ну, еще лет десять-пятнадцать, а потом все равно придется вертикальные стволы проходить.
Владимир Сухоруков
— Те шахты, которые закрыли, придется открывать заново?
— Здесь, в Кузбассе, самый ценный коксующийся уголь. Очевидно, лет через пятнадцать все равно встанет вопрос: как этот уголь добыть? Если бы оставили в Прокопьевске хотя бы одну-две шахты, то мы могли бы накопить опыт отработки крутых пластов. У нас были серьезные наработки в этом направлении, их надо только продолжать. Но что теперь сделаешь — закрыли шахты.
— Читал, что угля в Кузбассе осталось на 10–15 лет.
— Нет! В Прокопьевско-Киселевском районе недра исследованы на глубину километр — там очень много запасов, но, конечно, для их добычи потребуются уже не разрезы, а шахты. Угля в мире больше, чем нефти и газа. И особенно много угля в Кузбассе.
— Привык думать, что добыча нефти и газа положила конец эпохе угля.
— Наоборот. Это нефтегазовая эпоха подходит к концу, а угля хватит еще лет на двести. Лет 5–10 назад говорили, что нефти и газа осталось лет на пятьдесят, но сейчас разведуют запасы в Арктике, на Камчатке. И все-таки уголь закончится позже. Конечно, добывать нефть и тем более газ экономически выгоднее, поэтому угледобыче сейчас уделяют меньше внимания. Но лет через десять на повестке дня будет вопрос: как взять уголь, который сейчас добывать дорого. Не будем же мы ждать, когда запасы нефти и газа окажутся исчерпаны.
— Когда угледобыча вновь станет приоритетной, будущее за шахтами, а не за разрезами?
— Да. Сейчас в Кузбассе открытым способом добывают, потому что наносов мало — 5–50 метров. Но чем ниже будем спускаться, тем выше будет коэффициент вскрыши (отношение количества пустых пород к количеству полезного ископаемого). Добыча открытым способом станет невыгодной. Сейчас в Донбассе о добыче открытым способом даже речи не ведут, потому что они уже глубоко спустились. Рано или поздно и мы к этому подойдем.
Одна из закрытых шахт в Прокопьевске
— Несмотря на закрытие шахт, сегодня в Кузбассе угля добывают больше, чем в позднесоветские времена.
— Да, мы превысили объемы добычи, которые были в 70-е — 80-е годы. За счет разрезов, за счет зарубежных угледобывающих комплексов с высочайшей производительностью.
— Если добываем больше, почему живем небогато?
— Я себе тоже задавал этот вопрос. Всю жизнь занимался горной наукой. Экономикой — куда деньги идут, откуда деньги приходят — мы с коллегами не интересовались. Собственник последней прокопьевской шахты, которая через несколько недель закроется — шахты имени Дзержинского — живет в Москве. Как и собственники других угольных предприятий Кузбасса. Не знаю, почему зарплаты именно такие. Я читаю лекции вечерникам, которые работают непосредственно в забое. Спрашивал, какая у них зарплата. Они отвечают: «Когда на руки выходит 50 тысяч — мы считаем, что это нормально». Смотрю телевизор. В Москве домработницы получают в месяц 50, а то и 100 тысяч. Какие же доходы у тех, кто этих домработниц нанимает?
— Что означает для Прокопьевска закрытие последней шахты?
— Молодежь жалко. Ездят работать в такую даль… Встречаю бывшего студента. «Где работаешь?» — «Вахтовым методом. Два месяца там, месяц дома. Семья распалась». Как кто-то горько пошутил, в Прокопьевске скоро один Пенсионный фонд останется. В городе открыли завод по ремонту вагонов, и это здорово — появились новые рабочие места. Но закрылись прокопьевские заводы «Электромашина», КПДС, шарико-подшипниковый, фарфоровый. Магазинов много, а заглянешь в них — покупателей-то нет. Придешь купить, например, брюки, а к тебе со всех сторон продавцы бегут. И в здании, где располагался прокопьевский КузНИУИ, сейчас торговый центр. А это был институт всесоюзного значения. Сейчас собственники шахт купили лучшие зарубежные угледобывающие комплексы — и порядок. Зачем делать что-то свое?
«Нас поставили в такие условия, что нет желания работать»
Институт, позднее названный КузНИУИ (Кузнецкий научно-исследовательский угольный институт), открылся в 30-е годы в Новосибирске. В 40-е его перевели в кузбасский Прокопьевск, где можно было испытывать и внедрять новые разработки. Изначально в институте работали специалисты из европейской части России и из Донбасса. КузНИУИ занимался проведением научно-исследовательских работ в области освоения каменноугольных месторождений восточных районов СССР, создавал новые и совершенствовал существующие системы разработки мощных угольных пластов, внедрял уникальные горнодобывающие механизмы. Все шахты, отрабатывающие пласты крутого падения (Прокопьевско-Киселевский район, Дальний Восток, Сахалин), работали в тесной связи с институтом. Специалисты проектировали не только различные технологии, системы разработки, но и шахты в целом.
Владимир Сухоруков являлся сотрудником КузНИУИ с середины 60-х по конец 80-х годов. Пришел в качестве младшего научного сотрудника, впоследствии возглавлял лабораторию.
В начале 80-х в КузНИУИ трудилось больше тысячи сотрудников. При нем существовал специализированный завод. Филиалы этого научно-исследовательского института работали в Кемерове, Междуреченске и Владивостоке. Институт перестал существовать в начале 90-х, когда прекратилось финансирование. Название «КузНИУИ» сохранилось до сих пор, но сегодня это закрытое акционерное общество, в котором работает всего несколько человек.
.JPG)
Здание КузНИУИ сегодня
— Какие были перспективные разработки в прокопьевском КузНИУИ перед закрытием?
— Например, по отработке мощных пластов: начали создавать механизированные комплексы по отработке верхнего слоя. Очень большой задел был сделан по проведению восстающих выработок. И различные установки по монтажу тюбинга, по бурению скважин большого диаметра — по крутому падению очень большие были сдвиги. По пологому падению — бесцеликовая технология отработки, которая, правда, сейчас реже применяется. И другие технологии и угледобывающие комплексы сотрудниками КузНИУИ в те времена были разработаны и испытаны.
— Разработки, сделанные КузНИУИ, покупали за рубежом?
— Вот АК-3 — агрегат крутого падения третьей модификации, — который мы разработали совместно с проектно-конструкторским институтом «Гипроуглемаш» и испытывали на прокопьевской шахте «Зенковская». АК-3 предназначен для проведения восстающей выработки на мощных пластах. Патент на АК-3 купила ФРГ и работала уже с закладкой выработанного пространства.
— Но, если можно закупить иностранные угледобывающие комплексы, может быть, КузНИУИ стал просто не нужен?
— Некоторые комплексы, которые мы разрабатывали, имели недостатки в конструкции, конечно. И, может быть, неправильно у нас были поставлены вопросы по внедрению. Директоры шахт с неохотой шли на то, чтобы испытывать новую технику на своих шахтах. Ему уголь надо добывать, а тут какие-то ученые пришли. Плюс бумажная волокита. Система была неповоротливой, за рубежом все происходило быстрее. Но по интеллектуальному потенциалу, по значимости и эффективности разработок мы не уступали зарубежным коллегам. Крутым падением тогда практически никто не занимался, а у нас это направление успешно развивалось. Перенимать наш опыт приезжали научные делегации из Ирана, Вьетнама, Японии, Германии.
Вьетнамская делегация на КузНИУИ в 70-е годы. Фото из личного архива Владимира Сухорукова
— У угледобывающей отрасли в Кузбассе сегодня есть научное сопровождение?
— Того уровня горной науки, который был в 70-х, конечно, нет. Хоть это были застойные времена, но наука тогда развивалась. А сейчас даже на горизонте не вижу никаких начинаний. Никто не предлагает создать новый научный центр, занимающийся на перспективу вопросами пологого падения, не говоря уж про крутое.
В СССР изобретателям выдавали авторские свидетельства, за каждое платили 40–60 рублей. Это были неплохие деньги. А сейчас зачем мне изобретать, если я не могу найти человека, который заплатит за этот патент? Раньше за публикацию в журнале «Уголь» мне платили гонорар. А сейчас я сам должен платить за публикацию там — 10 тысяч за страницу. Я туда больше не пишу. Публикуюсь только в научных сборниках. Когда существовал КузНИУИ, кандидаты наук получали зарплаты, сопоставимые с зарплатами директоров шахт, а сейчас нас поставили в такие условия, что нет желания работать.
— Чем вы как ученый занимаетесь сегодня, когда актуальна разработка угольных пластов пологого падения?
— Начал работать над безопасностью на пологом падении при добыче угля в механизированных забоях. Когда добываем уголь, интенсивно выделяется взрывоопасный метан. Сейчас бурится скважина, и этот газ выкачивается из массива. Но через скважину уходит только метан, который расположен в радиусе восьми метров от нее. При добыче угля из призабойной зоны метана выделяется гораздо больше. Я предложил конструкцию, принцип работы которой можно сравнить с принципом работы вытяжки над кухонной плитой. Сначала я вышел с этой идеей на Кемеровскую администрацию, они переадресовали меня в кемеровский Научный центр ВостНИИ по промышленной и экологической безопасности в угольной отрасли. Но там не заинтересованы в разработках, которые не сотрудники этого института предложили. Комиссия НИИ посчитала, будто я предлагаю отделять метан от воздуха, а это невозможно. Но я предлагаю не отделять, а метановоздушную смесь выкачивать — так же, как вытяжка на кухне выкачивает дым вместе с воздухом. Считаю, что с этой моей разработкой могло быть связано целое новое направление. Можно было не покупать механизированные крепи за границей, а запустить производство собственных.
«Так и будем покупать угледобывающие комплексы за рубежом»
Владимир Сухоруков родился 28 января 1943 года, через два дня после образования Кемеровской области, в селе Семушкино Гурьевского района. Его отец в то время был на фронте. Будущий ученый стал седьмым ребенком в семье, а после войны родилась еще и сестра.
— Корова перестала доиться, и мы в буквальном смысле погибали с голоду, — вспоминает Сухоруков. — Все отдавали в колхоз, все — для фронта. И мать написала письмо двоюродному брату моего отца. Брат работал на шахте Южная и жил в поселке Спиченково Прокопьевского района. Он прислал за нами подводу, чтобы наша семья перебралась к нему. Семья жила впроголодь и после войны. В середине 50-х Владимир Сухоруков по настоянию родителей поступил в прокопьевское училище, где готовили шахтеров. Порядки и дисциплина там были как в кадетском корпусе. У большинства тогдашних однокурсников Сухорукова отцы погибли на фронте или в шахте.
В детстве он мечтал совсем о другой стезе: учился играть на мандолине, много раз пересматривал фильмы, которые привозили в поселковую библиотеку, и хотел стать кинорежиссером. И, даже связав жизнь с горной наукой, Владимир Сухоруков остался человеком артистичным.
Ученый запатентовал около 60 изобретений, опубликовал более 200 научных статей. Его кандидатская и докторская диссертации посвящены крутопадающим угольным пластам. О крутом падении и итоговая монография, над которой прокопьевский ученый работает сегодня.
Космонавт Борис Волынов в КузНИУИ. Фото из личного архива Владимира Сухорукова
— Еще один стереотип: угледобыча всегда наносит непоправимый ущерб экологии.
— Это вопрос тоже решаемый. Когда угольный разрез проектируется, всегда надо начинать с вопроса: «Что на этом месте будет после разреза?». Там вполне возможно, например, устроить сквер или парк. Но жесткого контроля нет. Собственник ушел и все бросил. Как в Спичинкове (поселок в Прокопьевском районе), где угля взяли немного, но все перерыли. И люди, живущие рядом с разрезами, выходят на митинги, потому что им не предоставляют благоустроенное жилье в другом месте, как это положено по закону.
— Вы 30 лет преподаете. Как сегодня обстоят дела с горным образованием?
— В 70-е — 80-е шахтерам хорошо платили, поэтому конкурс на горные специальности был высокий, можно было готовить хороших специалистов. Сегодня у абитуриентов нет материальной заинтересованности. Зачем выбирать профессию, где денег нет, одна только пыль и опасность? Раз нет желания идти, то и конкурс маленький.
— Российские высшее образование переживает сложный период: разваливаются факультеты и кафедры, закрываются вузы.
— Сейчас преподаю в прокопьевском филиале КузГТУ. У нашего филиала прекрасное здание, но мы все думаем: может, и нас закроют. Не уверены в завтрашнем дне. Финансирование небольшое, в преподаватели никто не идет. У профессора, если он работает на полную ставку, зарплата 30 тысяч. Я занимаюсь научной работой и в вузе работаю на полставки. Получаю 15. Студенты не верят, когда им рассказываю. Все упирается в деньги. И вторая причина — молодые, в том числе и те, кто мог бы преподавать, не хотят оставаться в Прокопьевске.
— В ближайшее время возможны изменения к лучшему?
— Нет, судя по всему. Так и будем покупать угледобывающие комплексы за рубежом и, не думая о будущем, радоваться, что взяли много угля сегодня. А мне бы только хотелось, чтобы развивалась отечественная горная наука.
В 2018 году последняя угольная шахта закрылась в Инте. Корреспонденты «7x7» провели в маленьком приполярном городе в Республике Коми несколько дней. Их репортаж можно прочесть по ссылке.
Реклама. Компания «АРС-Патент» работает уже много лет и является стабильно развивающейся фирмой, предоставляющей услуги патентования в области охраны интеллектуальной собственности в России, странах СНГ и за рубежом.
Теперь понятно по какой причине Северсталь увольняет наших воркутинских спецов и ставит на их должности товарищей из Кузбасса. Даже квартиры для них ремонтируют. Это уже второе нашествие Кузбасса на воркутинские шахты. А когда закроются последние 4 шахты, что республика делать будет? Разведка не ведётся, новые шахты не проектируются. Будем на Москву перстом указующим показывать?..