.jpg)
В декабре 2018 года Рязанскому свободному лицею (РСЛ) исполнилось 25 лет. Это место стало площадкой для многих важных проектов в городе — волонтерских, семейных, правозащитных и экологических. Перед юбилеем журналист Анна Керносова поговорила для интернет-журнала «7x7» с директором школы Дмитрием Силкиным о создании, традициях и учениках лицея.
«Рассчитывать школу как успешный бизнес-проект наивно»
— По документам ваша школа — это некоммерческая организация (НКО). Когда люди говорят про НКО, то представляют безграничный альтруизм, помощь нуждающимся. Но также вы называетесь частной школой, а у этого понятия уже совсем другой образ: бизнес, элита, огромные деньги.
— Представление о том, что это коммерция, на которой можно заработать, опасно. Один из плюсов лицея заключается в том, что он не стал абсолютно коммерческим проектом. Да, он является частной школой, родители платят деньги, но нельзя сказать, что это исключительно коммерциализированная идея. Отличники, например, обучаются бесплатно. Несмотря на то, что стоимость трудозатрат на отличника больше, чем на троечника. Отличник движется к олимпиадам, а это для учителей и школы серьезная работа.
Рассчитывать школу как успешный бизнес-проект наивно. Субъекты, составляющие этот проект, — дети, они в рамки бизнес-идей не уложатся. Деньги тут необходимое условие, но это не главное. Потому что иначе есть заблуждение, в котором могут оказаться родители, воспринимающие школу как услугу.
— Как это происходит у вас, с родителями ваших учеников?
— Мы оказываем эту услугу, у нас записано в договоре как услуга. Но относиться к ребенку как к объекту, который получает услугу... Ловушка. Как только ты вместо жизни относишься к ученику как к клиенту, к родителю как к клиенту, то пропадает какая-то существенная часть. Когда меня спросят, сторонник ли я частного образования, я скажу — нет. Я не тот человек, который будет вам рекомендовать эту школу как форму, я буду вам рекомендовать интересных учителей. А где вы их встретите в своей жизни — это уж как вам повезет.
Обычно я отговариваю родителей, которые к нам пришли: мало ли кто что наговорил, вы походите, посмотрите, вот она — школа, вот они — дети. Приглашаю на гостевые дни, советую побыть тут дня три-четыре, примерить на себя все это. Если окажется, что все это ваше, что оно вам подходит, в этом случае мы можем поговорить. Неинтересно обманывать чьи-либо ожидания. Самая гневная отповедь нашей школе в интернете от одной родительницы, часть претензий которой выражалась в том, что у нас нет формы, нет дисциплины, нет доски почета.
Кто-то ждет химчистки, кто-то ждет, что его избавят от домашнего задания, кто-то ждет, что наконец-то займутся его ребенком. Мне интересны родители, которые ожидают, что с их детьми действительно будут взаимодействовать всерьез, по возможности глубоко.
«Мы много раз искали какое-то объяснение своему самоназванию»
— В последнее время возникает много школ, работающих по именным методикам: Монтессори, Ушинского, Амонашвили. Можно ли считать, что в названии РСЛ заложен принцип свободной педагогической траектории? Или другой какой-то смысл?
— Ну, давайте про название. Мы много раз искали какое-то объяснение своему самоназванию. Это самый неинтересный из вопросов, потому что там десятки «почему». Отчего свободен Свободный лицей, вопреки чему свободен Свободный лицей и так далее. Вот почему мне порой грустно и неинтересно давать интервью, потому что к названию мы скатимся все равно. Я думаю, что название школы, которая существует уже 25 лет, в некотором смысле простительно для своих основателей, поскольку в тот момент им было лет по 25. Мы же не меняли свое название школы в связи с тем, что мы подрастали. И наше представление о том, что мы хотим сказать своим самоназванием, в тот момент, наверное, отличалось от того, что мы представляем себе сегодня.
Тогда это было сравнение. Не делать так, как мы видим в разных местах, — от противного скорее. В некотором смысле протестно, во многом экспериментально, абсолютно нахально. И мы, двадцатипятилетние нахалы, были абсолютно уверены, что мы знаем, как лучше. Нами двигало скорее ощущение. В какой-то момент мы придумали выкручиваться с помощью Юрия Лотмана, известного литературоведа, автора нескольких восхитительных филологических работ. Он сравнивал понятие свободы с понятием интеллигентности, противопоставляя их хамству и бескультурью.
Мне очень интересно беседовать со старшеклассниками о том, что в большей степени движет человеком из двух категорий — «стыд» и «страх». Воздействовать с помощью страха на человека умеет практически каждый. Взрослые пользуется этим способом. Но этический выбор поступка благородного рыцаря или, предположим, самурая не может быть основан на страхе. В том случае, если ваш визави, собеседник или воспитанник в ваших глазах в будущем благородный человек, то остановить его от неправильного, грубого, этически неверного поступка вы можете только с помощью стыда. То есть не совершить чего-нибудь бесстыдное, а не из страха. И на роль благородного рыцаря годится свободный человек. Он внутренне должен обладать правом принятия этических решений. И не в связи с тем, что так принято, а он просто не может поступить иначе. Это характеристика, которая относится к самостоятельному свободному человеку.
Хотя мы, наверное, молодцы. Я не помню, кому именно принадлежала идея назвать его свободным. Угадали со словом, оно оказалось настолько серьезным, что хватило навырост.
Мне очень интересно беседовать со старшеклассниками о том, что в большей степени движет человеком из двух категорий — «стыд» и «страх»
— Получается, сначала это было дерзновение, а потом дальнейшее осмысление? Его хватает до сих пор.
— Хватает до сих пор, и его не хочется менять, хотя было время, когда нам рекомендовали. Разные там начальники говорили: «Ну что же вы вот, ребят, обозвались какой-то ерундой? От кого тут свобода-то? Не могли бы что-нибудь попроще? Например, именем Л. Н. Толстого. Ваши коллеги стали называться именем Ушинского, выберите и вы себе какого-нибудь Песталоцци».
— Да, сейчас получается очень смело. Время поменялось.
— Да, нахально. И зачем собственно вы себе это позволяете... [смеется]. Я вспомнил еще одну интересную ассоциацию. Если вам знакомо творчество Марка Захарова, то вот финальная сцена фильма «Дракон».
— Когда Ланселот говорит «Надо убить дракона в себе»?
— Нет. Финальная сцена там интереснее: когда Ланселот видит дракона, летящего в небе, и понимает, что это игрушка, которую держат на земле, человек, держащий нить, оборачивается. А это Янковский, играющий дракона.
— Ну?
— Что ну?
— Будем биться? Тут же дети.
А Ланселот говорит: «Будем». Янковский в роли дракона ему отвечает: «Ну что ж, тогда все только начинается». И они в компании детей уходят дальше и дальше в финальные кадры.
Для нашей компании все это было дерзновенным, была романтика сравнения себя с возможным подвигом. И эта площадка казалась нам местом борьбы против всего плохого за все хорошее. Поэтому — дети. Где-то даже ассоциативно драконы, мечи, рыцарские доспехи (показывает взглядом на атрибуты в кабинете директора). Это игра, в которую большие мальчики продолжают далее играть по жизни.
— Получается, никогда этот процесс не останавливается. Каждый новый случай, каждый новый год начинается, каждый новый ученик — это...
— Поле битвы. Да. Постоянно надо себя спрашивать, соответствуем ли мы внутренне этой задаче... [пауза] Я поэтому не даю интервью.
— Ну почему, «поэтому»?
— Потому что мысль изреченная есть ложь. Пусть лучше это будет внутренним и невысказанным, недосказанным, надуманным, но не произнесенным. Это как с самоназванием. Слишком общее — это хорошо, а вот начинаешь объяснять, почему «свободный», и уходит смысл. Фраза о том, что мысль изреченная — ложь, глубока. Здесь интересна мифология медицины на ранних стадиях. В средневековье считалось, что главное — определить, какая из болезней забралась в человека, и если назовешь ее имя, то ты обретаешь над ней силу, можешь ее изгнать. И обратная игра, сохранение тайны настоящего имени у древних славян. Есть имя, которое знают все, есть тайное имя. Поэтому, ведя разговор настоящий и глубокий о смыслах людей, которые занимаются одним гуманитарным проектом, опасно впасть в самолюбование. Лучше просто заниматься делом.
«Мы не перешли из детского состояния, в нем застряли»
— В этом году вам исполнилось 50, а лицею — 25. Эти цифры впечатляют. Вы действительно были совсем мальчишками. Я, мои сверстники уже старше тогдашних вас, а мы что-то не спешим так рисковать, создавая романтичные площадки «борьбы за все хорошее». Знаю, что у вас к тому моменту маленькие дети были. Откуда столько смелости? Что у вас за команда была?
— Время совпало в том числе. Тогда было время перемен. Если бы страну не тряхнуло так, мы, скорее всего, спокойно бы прошли по рельсам своей намеченной жизни. Я учился в мединституте, мог действительно стать врачом... Но обстоятельства сложились иначе. Есть такая фраза «Господь управил».
Почти вся наша команда — это вожатые лагеря «Рубин» [рязанский лагерь актива комсомола/старшеклассников]. Еще это штаб комсомольский. Наверное, потащил за собой существующий к тому времени опыт комиссарства [так в лагере называли вожатых], взаимодействия с детьми, потянуло. Пожалуй, в нашем поколении это был самый заметный педотряд «Рубина». Мальчики, имевшие опыт самого лагеря, комсомольского штаба, вернулись после армии и стали вожатыми. Целая команда. С одной стороны, мы стали посерьезней, с другой стороны, посамостоятельней. Мне кажется, с этим связано. Но это фантазия, пришедшая в голову сейчас. И как раз появилась тогда Надя Куликова, инспектор, инструктор обкома ВЛКСМ, которой поручили руководить лагерем. Это совпало с возвращением после долгого отъезда Софии Юрьевны [Ивановой]. Мне кажется, компания формировалась тогда. Какая-то застрявшая между времен. Мы не перешли из детского состояния, в нем застряли.
Место, где появился лицей как идея, — это 34-я школа, где мы встречались и параллельно «Рубину», и после того, как выросли из него. Наша компания продолжала клубиться вокруг 34-й школы, где мы занимались коммунарскими сборами, походами. То, что на стене [фотографии], — это походы, проект «Мещера». Мы в 1991 году придумали лагерь, который был построен по принципу, похожему на рубиновский, то есть КТД [коллективное творческое дело], самоуправление, дежурные командиры — все такое.
— Передвижной?
— Это был поход. Проект «Мещера» проработал двадцать сезонов. Потом на этой технической базе параллельно появился проект «Гражданин Мира» [передвижной правозащитный лагерь, существовавший с 2001 по 2011 гг.]. Идея лицея мне принадлежит в меньшей степени, как идея… Про меня, наверное, — это взяться за какое-то безнадежное дело и тянуть, пока оно продолжается. Яркие были головы, тот же Андрей Куликов, одноклассник, с которым мы начинали. Он был первым директором. Делалось это абсолютно вместе, на кухне у кого-то. Создавали, писали бумаги, запускали этот проект.
Про меня, наверное, — это взяться за какое-то безнадежное дело и тянуть, пока оно продолжается
— Ваш отец, Александр Васильевич Силкин, тоже водил детей в походы. Это был заметный проект в его время, который подросшие взрослые люди до сих пор вспоминают с теплом. Есть ли какая-то связь, передача культурной эстафетной палочки между проектами лицея и тем, что делал ваш отец?
— Несомненно. Отец — это явление, абсолютный авторитет. Один из создателей Рязанского клуба туристов, автор проекта «Аргонавты». Благодаря отцу я и все мои друзья ходили в походы. Да, он входил в состав учредителей школы. Среди этих людей [на фото в кабинете директора] портрет папы в правом уголочке, третья фотография. Он с интересом относился к тому, как и что мы делали. Ему это нравилось. Очень похоже на то, что делал он, начиная с 75-го года.
— А у него это было в свободное от основной работы время?
— Да, он работал на [оборонном] предприятии «Глобус», а в свободное время занимался туризмом, детьми, подростками, которые потом вырастали и стали интересными дядечками и тетечками. Мне в детстве невероятно нравилась его компания, друзья-туристы — романтики, энтузиасты, мечтатели и работяги, упрямые и честные — очень настоящие люди.
— Как я понимаю, вы бы хотели эстафету дальше передать. Я слышала, что вы предлагаете разным людям взяться за лицей, сменить вас. Это кокетство, усталость или действительно всерьез?
— Ни разу не кокетство, абсолютно всерьез. Я предлагаю это далеко не всем. Тем, кому, как мне кажется, это могло бы быть интересно. Есть группа ребят, с которыми интересно про это разговаривать. Про идеи, про интеллект, про честь, про свободу. Про то, что стоит успеть сделать в этой жизни, про то, что хорошо и что плохо. Есть люди, которые сейчас увлечены технической работой, но мне кажется, что они шире этих технических условий.
Это попытка. Не то чтобы желание... Двадцать пять — это много лет. И мы, конечно же, стареем. Я уже дедушка с некоторых пор. Проекты гуманитарные вообще столько не очень-то и живут. То есть можно сделать какой-нибудь фестиваль, лагерь, волонтерский отряд... Грустно думать, что мы уйдем и проект с нами уйдет.
— Не хотелось бы. Внутри большого проекта РСЛ так много было проектов поменьше, важных для города, выходящих за педагогические рамки и рамки школы вообще.
— Я вообще мало знаю процессов, которые не являются педагогическими. Я не помню, чей афоризм о том, что педагог — это человек по профессии человек. Почему школе полезны молодые педагоги, невероятно полезны практиканты, просто приходящие люди? Энергетически они сильнее, чем взрослые привычные учителя. Искать какие-то новые зацепки, находки для того, чтобы прикормить интересы, здорово. Куда рука дотянется, вплоть до Академии наук, все друзья были задействованы, чтобы поиграть во всевозможные игры. И продолжают быть задействованы. Порою невероятно важна встреча ребенка с человеком, который окажет влияние на судьбу, на выбор профессии, на образ мыслей, на выбор партнера. Да на все! Поэтому стараемся подсунуть достаточно широкий ассортимент этих возможных выборов, этих встреч.
Интересная придумка была про центр Рязанской области. Красиво получилось. Нам надо было осенью отправиться в какой-нибудь поход. И за этим столом родилась идея — а давайте установим центр Рязанской области! Сели в машину, выехали на берег Оки в селе Лунино. Там разрушенный храм и закрывающаяся школа. После того, как узнали, что здесь центр области, школу оставили и даже асфальтовую дорогу провели. Это была интересная игра: мы сажали деревья в этом месте, выезжали с концертами, ходили пешком, на лыжах. А потом начали тут же проект «Встреча», волонтерский лагерь, участники которого занимаются реставрацией храмов Рязанской области. Получилось интересно. В этом году прошла десятая «Встреча».
— У вас за это время накопилось много проектов и традиций. Я приходила вас фотографировать 1 сентября и очень впечатлилась идеей с колокольчиком. Обычно первый звонок дает одна избранная девочка, которая сидит на плече у старшеклассника. А тут начинает звонить директор, а потом каждый может позвонить, потрогать. У ребят из младших классов такой восторг на лицах, из старших тоже кое-кто захотел позвонить. Как возникают такие идеи? Вроде мелочь — а такая важная.
— Авторство идеи я не припомню. Дело в том, что школа начиналась как маленькая, и вешать настоящие школьные звонки было бы странно и глупо. Когда вся школа состоит из четырех комнат, можно обойтись обычным колокольчиком. А потом из маленькой школы мы перебрались в здание побольше, а колокольчик остался как атрибут.
Я не помню, как эта идея появилась. И многие другие не помню. Мы в этом давно живем, для нас это является обычным. Мы находимся в такой ситуации, когда вам со стороны проще что-то заметить, а мне почти невозможно. Это как сороконожка, которую спросили, как ты ходишь? Из каких деталей состоит твоя жизнь? И дальше сороконожка сделать шага не может. Я уже не могу сказать, что является у нас обычным, а что необычным. Вам проще.
«Нельзя пройти мимо ссорящихся детей»
— Я еще хорошо помню свою школу, поэтому не могу не сравнивать. Помню, когда вам только дали это новое здание, был день открытых дверей. Вы начали свой рассказ о школе с того, как важна безопасность. А потом очень удивили меня. Обычно, когда говорят о безопасности, подразумевают турникеты, охрану. А вы сказали, что безопасность начинается с того, что в туалете обязательно должна быть бумага. Без этого ребенку сложно себя психологически безопасно чувствовать. И я сразу вспомнила, что в моей школе дверей-то в туалете не было.
— Честно говоря, я этого не помню. Может, на тот момент это было актуально... Для того, чтобы эта туалетная бумага в школе стала обыденностью, пришлось постараться. Когда мы только начинали в 93-м, нам пришлось быть терпеливыми. Потому что эта бумага предпочитала вылетать из окна, разматывалась по коридорам, топилась в унитазе. Мы терпеливо ставили ее на место. Помню даже, что в какой-то момент, устав от этого безобразия, мы устроили какой-то конкурс. Мы собрали всю школу, измеряли туалетную бумагу в длину, забинтовывали каких-то учеников. Все наигрались вдосталь, и им это стало неинтересно.
— Интересный прием. И довольно простой, казалось бы. Перенаправление энергии в нужное русло. Вы часто его используете?
— В свое время нас захлестнуло граффити. Оно пришло с одним молодым художником, класса из 8-го, который всюду принялся лепить свои закорючки. Он ими украшал стены, углы, парты, туалеты... Поскольку это заразно, у него нашлись подражатели. Мы в связи с этим провели конкурс на лучшего граффитиста. В качестве подарка предоставили краску и стену, построили леса, чтоб он дотянулся аж до потолка. Он там ваял целую неделю в окружении своих помощников, изрисовал стену снизу доверху. Они работали, высунув язык, с удовольствием. В итоге получилась мрачная картина в каких-то темных тонах. После этого стихийный интерес к граффити сошел на нет, а картину мы терпели до окончания художником школы, через некоторое время закрасили.
— Есть мнение, что к вам часто приходят трудные дети, которые не прижились в обычных школах.
— Во-первых, самая большая категория — это свои дети. Почти все мои коллеги приводят своих детей в эту школу. Кто-то приходит вслед за братьями и сестрами, которые раньше у нас учились. Наконец, наши выпускники уже приводят сюда своих детей. Вообще-то, стоит сказать, что наша школа дает приличный уровень образования, так, между прочим.
Вторая группа — это те, кто узнали, что тут хорошо. Это друзья работников, друзья учеников. Люди, которым кто-то нас порекомендовал. А уже потом в том числе люди отчаявшиеся. Как правило, эти семьи не появляются перед началом учебного года, они приходят, когда что-то происходит. Говорят, что надо решить ту или иную сложную проблему. И мы не всегда, к сожалению, можем помочь. Если класс уже наполнен, а это 16 человек в старшей школе и 14 в начальной, то больше я взять не могу. Иначе у нас не получится работать, потому что внимание большей группы сложно удержать, да и в течение урока 30 человек не опросишь.
А в другом случае мы не возьмемся за сложную историю, если в этом классе уже есть определенный процент каких-то детей непростых. Здесь как в кулинарии — не переборщить, не переперчить, не пересолить. Потому что если группа состоит из одних только сложных элементов, то она может оказаться просто неработоспособной. Поэтому мы можем отказать по той причине, что в этот класс сейчас именно такой сложный случай взять не можем. Каждая конкретная история определяется по факту.
Наша школа оказывается удобной для детей с теми или иными соматическими проблемами, требующими более аккуратного и бережного ухода. Не то что мы специально зовем всех, кто имеет те или иные сложности жизненные, просто они приходят, так складывается.
— За последний год в стране произошло немало шокирующих историй, связанных с проявлением агрессии в учебных заведениях. Например, трагедия в Керчи. Вы можете как-то прокомментировать это со своей профессиональной позиции?
— Когда я слышу о таких происшествиях, как в Керчи, у меня возникают мысли: а все ли я понимаю про своих учеников, про их семьи, про их жизнь настолько, чтобы не пропустить историю, похожую на эту, или историю с выходом на суицидальные действия. Да мало ли что страшного может произойти с ребенком, пока он еще не стал взрослым. Со взрослым-то может случиться всякое.
Я вот не стал бы как-то менторски оценивать работу кого бы то ни было и говорить, что я знаю, в чем здесь причина. Нельзя пройти мимо ссорящихся детей. Я объясняю детям, что доставать сотовый телефон и снимать ссору — это низко, неблагородно, некрасиво. У меня регулярно возникает необходимость с детьми что-либо обсуждать. Во-первых, приходят новые люди в школу, приносят с собой какие-то элементы жизненного опыта предыдущего. Кого-то в детстве научили, что необходимо защищаться. И защищаться избыточно. Иногда и родители говорят: «Если кто-то что-то тебе сказал против, дай ему в лоб и поскорее, чтоб поставить на место». Разумеется, это надо будет обсуждать.
Как-то мы дошли постепенно до жизни такой, что сейчас драка в школе — редкое явление. Это была долгая история. У нас практиковались так называемые «суды чести», когда мы обсуждали всей школой поступок. Касался ли он обиды, нанесённой более сильным более слабому или, предположим, случая кражи. Порою, в случае выявления кражи, я брал на себя ответственность, что никому об этом не скажу в обмен на то, что это останется в памяти и не повторится больше никогда. И часто это работало гораздо эффективнее, чем суд, позор, родители и комната милиции. В этом случае компенсацию ущерба школа брала на себя.
Могут ли дети совершать правонарушения? Ну, не сплошь и рядом. Бывает. Пробуют на прочность родителей, окружающий мир, мстят за что-нибудь. Им иногда приходится это делать для того, чтобы как-то с этим миром договориться. Он бывает к ним порою суров. Как правило, сложные дети — сложные семейные истории.
Я объясняю детям, что доставать сотовый телефон и снимать ссору — это низко, неблагородно, некрасиво
— А вызывают ли к вам в кабинет учеников, как в анекдотах про Вовочку? На ковер к директору.
— Да, бывает. У меня есть излюбленные персонажи, с которыми встречаемся регулярно. Глядя на их лица, я бы не сказал, что они очень этого страшатся. Хотя я, честно говоря, порой могу довести человека и до того, чтобы он прочувствовал, что что-то сделано им неправильно. Как правило, мои коллеги сердятся, видя, что со слишком довольными лицами дети выходят, после того, как им устроили выволочку.
Бывают вещи серьезные. И их нельзя пропускать. Есть вопросы, которые необходимо сразу к директору. Вопрос нанесенного оскорбления ребенку ребенком, сказанная учителю дерзость. Это нельзя пустить в затяг. Это требует немедленной реакции. Это требуется обсудить тут же, объяснить, что сделано неправильно. Как выйти из этой ситуации, как этого избежать. Обращаясь к Юрию Визбору: «Я верю, что разлука есть потеря, и честь должна быть спасена мгновенно». Бывают порой истории, которые надо достаточно жестко решать. И тут человек не обязательно выйдет из моего кабинета с сияющим лицом.
Есть ситуации, которые мне совершенно понятны, в которых мальчишки должны драться. В том случае, если в их присутствии обижают слабого. Если на их глазах совершается какое-то преступление. Если они должны защищать Родину. Они обязаны драться. В том случае, если они не дерутся, они как раз совершают против своей чести большее преступление, чем если бы они вдруг показались кому-то драчунами. Есть какие-то сугубо мужские вопросы, и порой мальчишкам драться просто нужно.
— Поэтому, если что-то случилось, вы разбираете?
— Конечно. Каждый конфликт. У нас долгое время была практика, когда я объяснял парням, выясняющим отношения начиная с пятого класса и старше, что недопустимо в школе устраивать драки и свалку, а вызвать кого-то на поединок — это верно и правильно. Поединок должен проходить без свидетелей, которые как жадные мухи будут доставать телефоны. Боксерские перчатки, ринг, рефери, по правилам.
— У вас даже есть на этот случай боксерские перчатки?
— Есть. Это бывает достаточно редко. Несколько лет назад последний раз происходило. Я считаю, что поединок можно придумать какой-нибудь иной. Можно побороться на руках, даже этого единоборства бывает достаточно, чтобы кто-то ощутил себя победителем или признал более сильной другую сторону. Как правило, когда даешь выход какой-то энергии, все решается. И я готов предложить подросткам разные варианты, если нужно выяснить отношения.
— Этот подход делает школу более безопасной?
— Что касается безопасности, то правильно бы знать приходящих в лицо. Это важнее, чем, скажем, иметь на входе металлодетектор. Любого человека, зашедшего в школу, пропустят, но обязательно проводят к тому, к кому он пришел. С ним поздороваются, попросят подождать. Для большой школы это сложно, для нас проще. Наши охранники знают всех в лицо, здороваются. Так же и в отношении детей. Узнать, что с ним происходит, в первый же день позвонить, если не пришел. Остановить ссору между детьми в тот момент, когда она началась, — любому взрослому. Поднять фантик, не дожидаясь уборщицы, — любому взрослому. Нельзя проходить мимо.
— За 25 лет через лицей прошло много людей. Они получили другой опыт, который их сверстники в других школах не получали. Например, опыт поединков, опыт конструктивного выпуска энергии. Отличаются ли взрослые ваши выпускники от других людей?
— Я не хочу сказать, что абсолютно все прошедшие нашу школу ученики вызывают у меня восторг и умиление, что всеми абсолютно горжусь. Хотя есть достаточное количество людей, с которыми я знаком с их детства, и я воспринимаю с тихой гордостью, что, быть может, мы имеем отношение к тому, кем они стали. Быть может, помимо родителей, собственных усилий, судьбы, божьего промысла, и мы тоже немножечко имеем к этому отношение. Это разные люди. Есть и неудачи, наверняка. Но мне хочется верить, что они не испытывают неловкости за школу, в которой учились.
