Кинокритик Антон Долин: У нас вместо идеологии — сплошная эклектика и дыры в памяти

25 ноября в Сыктывкаре с лекцией «Год кино: что это было?» выступил кинокритик Антон Долин. «7x7»поговорил с ним о патриотических блокбастерах, преувеличенных слухах о смерти кино и культурном экстремизме.

 

«Наше кино без поддержки государства будет совершенно другим»

— Так чем же был Год кино?

— Это была государственная инициатива, созданная исключительно для отчетности, для того, чтобы показать, что в нашем кино, в котором на самом деле начался откат назад и которому зритель доверяет все меньше, — все окей, что государство держит руку на пульсе. Инициатива эта странноватая, потому что кино — это не только индустрия, но и искусство, а в случае с искусством держать руку на пульсе, как ни странно, не получится. Это штука неконтролируемая, и это явление, которое не может регулироваться реальной государственной политикой. Единственное, что важно для государственной политики, — это существуют ли фонды для поддержки кино. И второй момент: может ли государство оказывать эту поддержку без условий содержательно-идеологического характера. В нашем случае государство второе условие не выполняет, поэтому сколько годов кино ни объявляй, ничего от этого не изменится.

 

 

— Во время лекции вы уверенно говорили, что отечественное кино все-таки может выжить без государственной помощи. Почему вы в этом так убеждены? Ведь у нас практически нет «подушек безопасности» вроде негосударственных институтов, специально созданных для поддержки кино.

— Абсолютно уверен, что это возможно. Другое дело, что наше кино без поддержки государства будет совершенно другим. Может быть, эти изменения будут к лучшему, а может, и нет. Нашему кино была необходима поддержка государства в 90-х, когда ее толком не было, потому что не было проката. Искали спонсоров, где-то крали деньги и вообще выкручивались как умели. Но сегодня система проката есть. Сейчас по большому счету хороший российский фильм, снятый с поддержкой государства или без, имеет все шансы быть прокатанным в огромном количестве кинотеатров. Уверен, что новый фильм Фёдора Бондарчука «Притяжение» снят с участием государства. Также я знаю, что бюджет он уже отбил за счет предварительных продаж. Это значит, что даже если бы он не брал денег у государства, он уже был бы в плюсе, и это до начала проката в России. Значит, в России можно снять блокбастер без поддержки государства. Что же касается малобюджетного кино, то уж сегодняшние условия позволяют сделать кино за сто тысяч долларов. А собрать в прокате эту сумму для хорошего авторского кино — задача более чем реализуемая. И сто, и двести, и даже больше. Другое дело, что гораздо проще полагаться на государство и брать у него невозвратные деньги, чем идти на сумасшедший риск. Но я хотел бы напомнить, что кино — это искусство, а искусство — это всегда риск. Риск — дело благородное.

— Что касается идеологической стороны дела, насколько я понимаю, вы смотрите все отечественные блокбастеры, включая патриотическое кино.

— Не все, я пропустил «28 панфиловцев», например.

— Так или иначе, вы хорошо знакомы с такого рода кино. Можно ли выделить какие-то общие лейтмотивы, реконструировать по этим фильмам идеологию, которую нам пытаются навязать?

— Нет никакой идеологии, у нас вместо нее сплошная эклектика и дыры в памяти. И это основная проблема государственных идеологов: они не могут придумать ничего вменяемого и внутренне непротиворечивого. Поэтому люди за как бы идеологическими фильмами всегда чувствуют фейк. Эта идеология ничем не подкреплена. За ней нет ни «царя, бога и отечества», ни Союза Советских Социалистических Республик. Есть только желание сделать конъюнктуру, чтобы угодить начальнику. Вечная ошибка наших халтурщиков-конъюнктурщиков — это считать публику дебилами, которые не в состоянии отличить хорошего от плохого, а искреннее — от фальшивого. А публика, конечно, может, причем я имею в виду самую наивную публику. Даже ребенок способен отличить фейк от не-фейка.

— Получается, вся эта поддержка идеологического кино проходит для государства впустую?

— С моей точки зрения, любая подобная идеология всегда враждебна искусству. Более того, даже если говорить о советском кино, все идеологические потуги были брошены на то, чтобы не было крамолы. Она действительно вымарывалась, ее замечали даже там, где ее вроде бы не было. Возьмем хотя бы фильмы «Проверка на дорогах» или «Комиссар» — там нет крамолы, объективно, если смотреть по прямым указаниям. Но ее почувствовали и фильмы не пустили. Но при определенности советской идеологии сама по себе она была выражена на экране в очень редких фильмах. Те фильмы, которые нравились советскому руководству и на которые делались ставки, чаще всего вовсе не были идеологическими агитками. Такими агитками не были даже «Александр Невский» и первая часть «Ивана Грозного» Эйзенштейна, хотя по всем приметам они ее напоминали. В послесталинское время, начиная с 1956 года, кино разнуздалось и стало позволять себе совершенно невероятные вещи.

 

«Не нужно выращивать никаких Шариковых из Шариков, все вырастут сами»

— Вы сегодня много и с оптимизмом говорили об отечественном кино — о Манском, Серебренникове, Твердовском. Можно ли из этого сделать вывод, что русское кино выбралось из того места, в котором его обнаружил персонаж известного фильма Серебренникова?

— Эта чудесная цитата из «Изображая жертву» на самом деле никогда не отражала реальности. Российское кино всегда было в порядке. И в 90-е годы не было проката, но существовал фестиваль «Кинотавр», была премия «Ника», снимались очень интересные фильмы. И сейчас они снимаются каждый год. У нас народ талантливый и очень неравнодушный к кино как к виду искусства. Другое дело, что мы регулярно принимаем себя за кого-то, кем не являемся. То мы принимаем себя за СССР, то за Голливуд. А потом, посмотревшись в зеркало, жестко обламываемся, увидев, что мы не те, кем себе казались. Главное здесь, мне кажется, — это попробовать, наконец, найти какую-то адекватность, черт побери. Не нужно выращивать никаких Шариковых из Шариков, все вырастут сами как-нибудь. Просто надо адекватно себя воспринимать. И с кино будет все окей.

 

 

— Журналист Брайен Рафтери в нашумевшей колонке для журнала WIRED предположил, что 2016 год, возможно, станет годом, когда кино утратило свою значимость, уступив другим поп-культурным явлениям вроде сериалов, видеоклипов и даже мемов. Кинематограф становится все более нишевым.

— А кто сказал, что кино когда-то было самым популярным видом искусства? Мода приходит и уходит, какие-то фильмы как влияли, так и будут влиять на матрицу сознания или ее видоизменять, а какие-то — нет. Были ли в этом году фильмы, видоизменяющие эту матрицу в мировом масштабе? Я не уверен. Но это не значит, что их не будет в следующем году. Я очень четко помню, как такие же умные аналитики в прекрасных американских изданиях за год до появления «Аватара» писали о том, что кинотеатры обречены, скоро останутся только лэптопы и плазменные панели. Вышел «Аватар» и побил рекорды кинопоказа за все времена существования кинематографа, и изменилось все. Потому что искусство так устроено — оно все время удивляет и все время меняется. Как любит говорить Питер Гринуэй, кинематограф умер с изобретением пульта телевизора. Да хрена с два. Конечно, он не умер, он, может, еще и не родился, ему всего сто лет. Сравните его с театром, литературой, живописью. Кинематограф — ребенок, он только учится стоять на ногах.

— Тем не менее сегодня стали почти банальностью замечания о том, что серьезные драматические истории уходят на телеэкран вместе со сценаристами и режиссерами, тогда как на больших экранах, если говорить про голливудскую продукцию, мы все больше видим какие-то франшизы про супергероев.

— Это и так, и не так, потому что, на самом деле, драма стала жанром для взрослых, а кинотеатры перестали быть местом для взрослых уже в момент изобретения блокбастера в 1975 году с выходом «Челюстей». И ничего, кинематограф жив, драма оказалась вымещена в область авторского кино, и от этого ни жанр драмы, ни авторское кино не умерли. Фильмы снимаются, люди их смотрят. И вот уже «Любовь» Михаэля Ханеке получает «Оскар», а не только «Золотую пальмовую ветвь». Как можно в этот момент говорить об упадке драмы? Как можно говорить об упадке драмы, когда абсолютно экспериментальный фильм «Игра на понижение» с голливудскими звездами в главных ролях, идет как блокбастер и получает «Оскар» за самый лучший сценарий? Все в порядке! Драмы существуют на «Оскарах», на фестивалях и в мире сериалов. А рядом с этим существуют попкорновые блокбастеры для подростков. Они больше всего ходят в кино, поэтому фильмы, которые требуют и приносят больше всего денег, снимаются для них. Это все равно что, посчитав количество выпускаемых скейтбордов, говорить: люди скоро перестанут ездить на автомобилях и носить двубортные костюмы. Или говорить о том, что популярность Канье Уэста свидетельствует о смерти рок-н-ролла, а также утрате значимости Баха и Моцарта. Бах и Моцарт в порядке. Канье Уэста послушают ближайшие двадцать лет и перестанут. Ничего в этом страшного нет.

 

«Сегодня положение масс-медиа в России довольно удручающее»

— Я довольно часто слышу от студентов, что они предпочитают любительские отзывы на «Кинопоиске», куда пишут такие же пользователи, как они, с таким же бэкграундом, рецензиям искушенных кинокритиков. Для кого пишут критики, когда они лишились многих своих привилегий, включая, может быть, даже статус культурного арбитра? Не для самих ли критиков?

— Иногда для самих критиков, иногда для режиссеров, продюсеров и других кинематографистов, которые очень активно их читают. Вообще, мой эмпирический опыт свидетельствует о том, что люди очень нуждаются в критиках, экспертная критическая оценка сегодня интереснее, чем когда бы то ни было. И первая категория нуждающихся в этом — именно молодежь и подростки. Я потрясен в свои 40 лет тем, что самая многочисленная моя аудитория — молодежная. Я сегодня в зале это видел. Это факт. И речь совершенно идет не о каких-то моих особенных талантах, а о том, что все время надо искать какие-то новые формы. Наверное, видеоблогинг является одной из таких форм, хотя критики профессионально им не занимаются. Но сегодня не занимаются, а завтра будут.

 

 

Другая форма — это участие в поверхностно-юмористическом шоу на национальном телевидении, где вся критика сводится к нескольким фразам. Но это не значит, что за ней нет того интеллектуально-аналитического бэкграунда, который есть за длинной подробной рецензией, потому что все равно все это не сводится к простому «смотреть или не смотреть». Я вижу по своей аудитории, насколько у молодых людей, во всяком случае в России, это востребовано. Я выступаю среди студентов, в школах, им это ужасно интересно. Им нравится диалог со мной. Безусловно, они видят во мне, как вы говорите, арбитра. Еще раз, я говорю не о себе, а об их потребности в фигуре критика. То, что многие критики не желают идти тем путем, которым по стечению обстоятельств иду я, это, скорее, говорит о них, а не о судьбе профессии критика в целом.

— Вы работаете и на Первом канале, и на «Вести FM», и в «Афише», и даже редактором в журнале The New Times.

— Я оттуда уже ушел.

— И все же: работа на столь разнообразных площадках не вызывала у вас ощущения, что все это фрагменты одной расползающейся сегодня социальной ткани?

— Да, безусловно, так и есть. Я был бы счастлив работать в одном единственном месте, получать там зарплату, которая кормит меня и мою семью, и избежать той внутренней противоречивости, которая есть сегодня в моей деятельности. Эта противоречивость никогда не связана с моей системой взглядов на кино и вкусов, но связана с теми видами профессиональной жизни и с теми средствами выражения, которыми я пользуюсь. Однако сегодня положение масс-медиа в России довольно удручающее. Оно просто обязывает к тому, чтобы складывать яйца в разные корзины и работать одновременно в разных СМИ, где-то удовлетворяя свои творческие амбиции, где-то имея возможность углубленного, почти научного изучения кино, где-то интегрируясь органичнее, чем в другом месте, в общую информационную картину мира, где-то имея возможность писать о политике, не прибегая к самоцензуре.

 

 

— Несколько лет назад, когда закрывали отдел культуры в «Московских новостях» и пятничное приложение к «Ведомостям», вы, помнится, писали, что культурная журналистика пребывает в кризисе и рецензии никем не востребованы. С тех пор что-то изменилось?

— Изменилось. Рецензии сегодня востребованы больше, чем интервью. Меня самого это шокирует, но это факт. Доступность звезд, их существование в соцсетях привели к тому, что эксклюзивное интервью с Аль Пачино вовсе не является более желанным для читателя и даже для редактора, чем нарезка мнений Аль Пачино, которую можно бесплатно сделать из интернета. В то же время индивидуальное мнение, которое всегда является стержнем любой настоящей рецензии, и анализ произведения искусства, а также установление связи этого произведения с окружающей реальностью, с историческим, политическим, социальным, экономическим контекстом сегодня востребованы как никогда. И это, по-моему, прекрасно.

 

«Публика пусть спорит, кричит и плюется ядом»

— Культурная журналистика сегодня все больше поляризуется, становится более ангажированной. В газете «Культура» и «Литературной газете» принято клеймить условных Богомолова и Серебренникова, а то и вовсе сбрасывать с реакционного парохода современности Набокова с Мишелем Фуко в придачу. На «Кольте» приоритеты совсем другие, и современное искусство здесь жалуют. При этом за различием эстетических вкусов скрываются политические разногласия. Есть ли что-то общее между этими враждующими лагерями?

— Я против культурного экстремизма, даже если он проводится с позиций близких мне или моим вкусам. Я за примирение и согласие, кроме шуток. Возможно, с этой стороны я выгляжу идиотом, но я вижу в такие вечера, как сегодня в Сыктывкаре, что мои мысли о кино, органически связанные с моей политической позицией, одинаково интересны и близки самым разным людям. Половина из них, вполне возможно, голосовала за Путина, а вторая половина выходила на протестные митинги. Я уверен, что если разговаривать с людьми не высокомерно, если не требовать от них понимания того, чего они не желают понимать, если открыто объяснять им причины, по которым противная для них вещь может быть приятна для кого-то другого и наоборот, то, во всяком случае в области искусства, мы можем прийти к консенсусу. Такой консенсус сегодня существует в европейских странах или в Америке, где есть группы оскорбленных верующих и экстремистов, и нигде это не препятствует функционированию искусства, а только иногда его подстегивает и стимулирует к радикализму, что только хорошо.

— То есть такой возможной площадкой для сближения, по-вашему, может стать кинематограф?

— Площадкой может стать что угодно. Недавно я в этом убедился, гуляя по Эрмитажу по замечательной выставке Яна Фабра. Должна быть культурная институция, готовая на это пойти и готовая отстаивать свою позицию. Особенно если эта институция облачена достаточным авторитетом, а он бывает разным — бывает мой авторитет, а бывает авторитет Пиотровского или Гергиева. Понятно, что они не сопоставимы. Но как только Гергиев дирижирует Уствольской, а Пиотровский пускает к себе Фабра, я понимаю, что все возможно и в сегодняшней путинской России.

— Но реакция на выставку в Эрмитаже демонстрирует скорее обратное.

— Пусть реакция будет, и приятно, когда она настолько живая и протестная. Лишь бы не доходило до выстрелов и судебных дел. Я зачитался книгой отзывов на выставку Фабра. Половина из них предлагала «сжечь художника», «подвесить за яйца», «убить» и «расстрелять», а другая половина — «я рыдал», «я испытал катарсис», «я никогда не был так потрясен в музее». Это то, что надо, то, о чем мечтает каждый художник, каждый режиссер, каждый писатель. Пусть государство только не подзуживает, не подкидывает поленья в огонь и помогает защищать права художника на его самовыражение. А публика пусть спорит, кричит и плюется ядом.

---

Реклама 18+. Какой фильм посмотреть на досуге? На портале ymkatv.com вы найдете ответ. Огромный каталог различных жанров и последних новинок удивят своим разнообразием. Отличного настроения.

---