Пешком по Усть-Сысольску: Зосима Панев, музтеатр и сыктывкарский университет

27 августа в Сыктывкаре состоялась очередная пешая экскурсия, организованная Коми региональным отделением Всероссийского историко-просветительского общества «Мемориал». Ее провел журналист Игорь Бобраков, который рассказал об истории Государственного театра оперы и балета Коми и Сыктывкарского государственного университета и тех людях, которые создавали их.

 

Только хорошее о Зосиме Паневе

Я начну с цитаты, которая не имеет прямого отношения ни к музтеатру, ни к университету, и вы потом поймете, почему. Слова эти банальные, но важно, кто их сказал и когда. «Мы с идеями развитого социализма, коммунизма зашли в исторический тупик. И из него теперь надо как-то выбираться. Тоталитарная система испортила душу народа. Народ потерял всякую заинтересованность в улучшении труда, потому что его отлучили от собственности». Сейчас этим никого не удивишь, все считают, что это нормально. Это было сказано 25 лет назад, когда это было новостью. И никто бы не удивился, если бы эти слова принадлежали Револьту Пименову, который всегда был диссидентом, против советской власти. Эти слова сказал член бюро обкома КПСС, председатель совета министра Коми АССР, председатель президиума Верховного совета Коми АССР Зосима Васильевич Панев.

Почему мы с него начали? Ни музтеатр, ни университет не состоялись, наверное, если бы не было этого человека. Процентов на 90 это его усилия, но и других. Он был главным, который все это пробивал. Начали мы здесь [у Дома печати], здесь его мемориальная доска. Он тут работал. Это здание строилось, как Дом печати, но когда оно было построено, газет было не много. Даже «Молодежи Севера» еще не было. Поэтому здесь был и совет министров, и президиум Верховного совета Коми АССР, пока не построили здание Госсовета на нынешней Стефановской площади.

Зосима Васильевич, как и любой руководитель в советское время, личность противоречивая. Наверное, если во время экскурсии в Кочпоне мы бы о нем вспомнили, то он был бы отрицательным героем. Но сегодня мы будем говорить о ней исключительно в положительном контексте. Речь пойдет о Зосиме Паневе-созидателе.

Родился он в деревеньке Кырс, рядом с Айкино. Родился в 1914 году в крестьянской семье. Всего было 14 детей, выжило восемь. Он был вторым ребенком. Отец был участником I Мировой войны. Он попал в госпиталь, там познакомился с большевиками, и они его сагитировали. Когда он вернулся домой, то сказал сыну, что он будет первым коммунистом в деревне. Тогда в деревню вошли белые, и какой-то родственник сказал, что доложит белым, что он первый коммунист в деревне и его быстро расстреляют. Он испугался, забежал в дом. Но это была шутка.

Дальше он учился в школе, а потом в Усть-Вымском педагогическом техникуме. Там он себя проявил, он был инициативный, азартный, ему все время хотелось что-то делать. Его поставили на комсомольскую деятельность, он был секретарем комсомольской организации техникума. А когда закончил, его в 20 лет поставили директором школы. Но его призвали в армию.

В армии он служил дважды: сначала 1936–1938 годы, а потом его призвали в 1939 году по мобилизации. Сказали, что нужны люди с образованием, тем более, он был человеком с образованием. А Советский Союз собирался вступить в Финскую войну, про которую сам Панев сказал, что это черное пятно в истории страны. Эту войну старались не вспоминать, потому что она была позорной. Все ее «прелести» Зосима испытал на себе. Он работал помощником в штабе по политической работе. Он видел, как армия в зимнюю войну вступила в летнем обмундировании. Морозы за 40 градусов, финны одеты хорошо, а наши замерзают. Голод был, ужасное снабжение, ужасное командование. Оно было вызвано тем, что в 1937–1938 году весь высший состав был уничтожен.

И хотя он был при штабе, его направляли на батареи. Он вспоминает такой эпизод. Уже вторая бессонная ночь, он мотался по батареям, объяснял, почему нужна эта война. И он зашел погреться в какой-то финский сарай. Встретил там другого солдата, и они решили хоть 20 минут поспать. Легли, накрылись какими-то лохмотьями. Солдат захрапел. Но Зосима услышал команду идти к комиссару, его снова направили на батареи. Когда он вернулся в сарай, чтобы вздремнуть, он увидел мертвого солдата. Замерз во сне. Его бы ждала такая же участь, если бы его не позвали к комиссару.

Когда он вернулся, его направили на работу не в школу, а в аппарат обкома партии. В это время репрессии прошли по всем партийным органам республики. Нужны были новые кадры. Его взяли. Когда началась война, он пришел в военкомат, но ему сказали, что он нужен здесь. Его направили на работу в Сысольский райком. Он стал первый секретарем стал райкома, а инструктором работал Иван Павлович Морозов, который был в его подчинении. При нем Сысольский район перевыполнил план по хлебозаготовкам в полтора раза. Он получил награды, это обеспечило ему карьеру. И в 1950 году в возрасте 36 лет он возглавил совет министров Коми АССР.

Первое, с чем он столкнулся, что ему было противно, — вертикаль власти. Он говорил, что тогда без разрешения Москвы нельзя было построить даже баню. А ему хотелось все. Прелести вертикали власти он ощутил в первый год. Пришло решение госплана АССР, что Коми выделяется 12 тысяч армейских лошадей. От этого «подарка» власти Коми пришли в ужас. Что с ними делать? Их нечем кормить. Как их использовать? Они не привыкли к северным условиям. Попытались отказаться, написали докладную, а им сказали — вы с ума сошли. Решение госплана — это закон.

В это время расформировывали кавалерийские части. И лошадей распределяли по регионам. И Зосима Панев решил узнать, кому принадлежит инициатива. Выяснилось, что инициатива принадлежит маршалу Будённому. Будённого поставили замминистра сельского хозяйства, он занимался коневодством. Зосима позвонил Будённому, стал объяснять, что лошади не нужны. А в ответ — не смейте нам перечить. Стало ясно, что не объяснить по телефону.

Он с трудом добрался до Москвы, прорвался к Будённому. Когда зашел, тот удивился: «Так вы Панев? А я разве не с вами говорил несколько часов назад? Вы что, из Москвы звонили?». Панев: «Из Сыктывкара». Будённый: «А как вы долетели? До вас же 10 тысяч километров». Панев: «Всего 1 200». Будённый: «А вы что, не на Дальнем Востоке находитесь? И почему вы, потомки татаро-монгол, в отличие от ваших родственников бурятов и башкир отказываетесь от лошадей? Ведь ваши предки были кочевыми». Панев: «Да не были кочевыми. Мы не потомки татаро-монгол. Мы финно-угорский народ». Разговор длился долго, но удалось каким-то чудом отказаться.

Через год произошло более важное событие, которое изменило облик Сыктывкара и Коми. В 1951 году на прием к Паневу пришел инженер Ленгипробума Николай Тюрнин и сказал, что еще до войны разработал проект, по которому недалеко от Сыктывкара в южной части можно построить крупный целлюлозно-бумажный комбинат. Он показал расчеты. И получалось, что это выгодное дело не только для республики, но и для государства. Масса плюсов. Сырьевые ресурсы находились близко. И это толчок для развития севера. Эту идею Панев принял, но на уровне обкома партии восприняли не с радостью.

В Москве приняли без особой радости. Когда им представили все плюсы, им выложили минусы. У нас не развита стройиндустрия. У нас нет железной дороги. И третий минус: в то время все лесозаготовки шли в Архангельск, где продукция перерабатывалась. Коми было выгодно, чтобы перерабатывалось здесь. Но в Архангельске хотели, чтобы у них. С другом удалось включить в пятилетний план, который стал семилеткой. И когда он был включен в план, его оттуда исключили. В Архангельске пролоббировали. Но когда началось строительство, был приказ заморозить.

Счастливым оказался 1958 год, когда строительство комбината, ЛПК, началось. Было две версии, где должны жить люди, которые там будут работать. Один вариант, за который был Зосима Панев, чтобы люди жили в Сыктывкаре, а к комбинату надо провести электричку. И хотели пустить троллейбусы. Вторая точка зрения — нужен город-спутник. Панев был против из-за экологии и воздуха. Но ему сказали, что учтут розу ветров, и победила вторая точка зрения. Думали, что Эжвинский район будет развиваться в сторону Сыктывкара, когда-нибудь они сольются и город будет с населением в 500 тысяч. А тогда было 50 тысяч. И это представлялось возможным, так как в начале 1930-х в городе вообще было 10 тысяч человек.

Строительство комбината дало толчок развитию Сыктывкара. Раньше где-то тут город заканчивался. В 1967 году мы уехали жить в Кишенев, а когда мы вернулись в 1970-х, появились новые районы. Сыктывкар стал промышленным центром, не только административным. Это все благодаря комбинату.

Зосима Панев прожил большую жизнь. Он ушел на пенсию накануне перестройки. Перестройку он принял всей душой. Та информация, которая обрушилась, была вновь. Он постарался осмыслить ее. Уйдя на пенсию в 70 лет, он стал писать книги. Написал три — «По ступенькам памяти», «Вехи пути» и «Крутые виражи». В них он попытался осмыслить все, что произошло. Но при этом он остался коммунистом. Он считал, что таким путем, через рыночную экономику, через демократию мы построим самое справедливое в мире общество. Он умер в 1994 году, прожив 80 лет.

 

Открытие театра без одобрения Москвы

 

 

Тот, кто помнит нашу предыдущую экскурсию, помнит, кто был инициатором создания театра. Это Борис Дейнека. Очень популярный в 1930-е годы певец, солист радио. До 1943 года всесоюзное радио начинало свои передачи с песни «Широка страна моя родная» в исполнении Дейнека. А с 1941 года сам Дейнека сидел в Воркуте, получив расстрел, а потом 10 лет. Ему повезло, что его не расстреляли. Воркутой тогда руководил генерал Мальцев, который решил создать музыкально-драматический театр, в котором Дейнека пел. Когда срок закончился, Дейнека переехал в Сыктывкар, работал в филармонии, ездил с концертами в поселки. Но он хотел успеха.

Он пришел к Серафиме Поповой, очень энергичная женщина, начальник управления искусств. Он предложил создать музыкальный театр. А это в начале 1950-х безумие. В городе 50 тысяч человек, сплошные деревянные дома, асфальтированы только отдельные улицы, а на Стефановской площади было поле.

В 1951 году в Сыктывкаре прошел первый республиканский праздник песни. На улицах пели хоры, народные коллективы. И в обкоме праздник понравился, решили каждый год проводить. А через год вышло постановление запретить все праздники песни. Я думаю, что такие праздники были популярны в Прибалтике, которые способствовали национализму. Видимо, власти это понимали и запретили везде.

Между тем Серафима Попова увлеклась идеей. Они пришли к Паневу, который отнесся скептически. Ему объясняли про репрессированных артистов, которые оказались здесь. Республика выиграла от двух вещей — войны и сталинских репрессий. Много людей попало сюда. И Панева уговорили, тем более, Попова сказала, что будет сама пробивать идею. Поехала на неделю в Москву, но получила отказ. Поехала еще раз, была там две недели. И каким-то чудом удалось получить принципиальное согласие. Здесь подготовили целевой набор, который отправили на учебу. Вернулась половина. Время идет, дело не двигается, подходит дело к 1957 году, тогда Панев поехал в Москву сам.

Интересный разговор был с министром финансов РСФСР. Он говорил, что здесь дыра. Но у Панева были аргументы. Он показал, как динамично развивается республика, и это министра убедило. Но был против некто Кочемасов, который курировал социальную отрасль.

И вот уже выпускники вернулись, надо что-то делать. Тогда Панев подписал постановление об открытии музтеатра. Помещения не было, договорились использовать зал областного профсоюза. Зал увеличили. И министерство культуры пошло навстречу. Они прислали консультанта, известного композитора Бориса Чайковского. Он поставил оперу «Евгений Онегин». В августе 1958 года состоялось торжественное открытие театра. И это при том, что никакого разрешения из Москвы не было. На следующий год собрался президиум совета министров РСФСР, чтобы пропесочить Панева. Он выдержал удар. Руководить театром поставили Дейнеку.

Труппа состояла из двух частей — молодого набора и тех, кто попал сюда не по своей воле. Через четыре года была одержана крупная победа. В Кремлевском дворце театра показали балет «Яг морт» на музыку Якова Перепилицы. Видимо, эта экзотика привлекла москвичей, музыка была мелодичной. Искушенные москвичи шли на балет. Это был в 1962 году.

Но театр испытывал финансовые трудности. Тогда решили музыкальный и драматические театры объединить. Но ничего хорошего не вышло, началась ревность. Приехала комиссия из Москвы, которая должна была решить — оставить музыкально-драматический театр или уничтожить музыкальную труппу. Первое, что они посмотрели, — опера «Русалка». И тогда они приняли единодушное решение, которого не было, — создать музыкальный театр. Эту оперу поставила выпускница Ленинградской консерватории Ия Петровна Бобракова. И тут я вынужден извиниться за нескромность, потому что это моя мама. Но без нее историю театра представить невозможно.

Ия Петровна родилась в селе Пажга, 30 километров от Сыктывкара. Детство ее было трудным. В 1934 году был репрессирован ее отец. Он был средне-зажиточный крестьянин. Был свой дом, но спали на печке. Почему его арестовали, я не знаю. Дом отобрали. И мама Ии Петровны осталась с четырьмя детьми, переехала в Давпон. Она не имела городской специальности, была неграмотной. Она устроилась сторожем в техникуме, брала что-то шить. И ей, как сторожу, выделили маленькую каморку, куда помещалась кровать, а дети спали на партах. Для них это была серьезная травма.

Ия Петровна после окончания семилетки поступила в педагогический техникум, нынешний колледж. Началась война, и их отправили на лесосплав. Ее поставили бригадиром, увидели, что у нее есть лидерские качества.

А в 1943 году в Сыктывкаре открыли музыкальное училище. Вроде странно, война идет. А причина простая: после эвакуации здесь оказалось много людей, связанных с музыкой. Их решили чем-то занять. Ию Петровну приняли на хоровое отделение, получила красный диплом. Потом она закончила и вокальное отделение. Ее направили в Ленинградскую консерваторию. И когда она уезжала, произошло важное для меня событие. В то время добраться до Ленинграда можно было на пароходе до Котласа, а оттуда поездом. Пароход отходит от пристани, и она увидела, как по лестнице вниз бежит офицер с чемоданом, добегает до конца. Пароход уже чуть-чуть отплыл, он бросает чемодан, прыгает, перелезает через бортик. Ее этот поступок восхитил. Звали этого капитана — Бобраков Алексей Петрович. Он прошел всю войну, остался служить в советской армии. Он приехал в отпуск в Сыктывкар, где жила его сестра. Они напоследок посидели с мужем сестры, но он опомнился, когда оставалось 20 минут до отхода парохода. И она ему сказала, лихо вы прыгаете, как вы умеете здорово. Они доплыли до Котласа, ехали до Ленинграда. Ия Петровна ничего не знала, а Алексей Петрович все знал. Он показал ей консерваторию, что и где. В общем, через год они поженились. Через три года, когда Ия Петровна была на последнем курсе после сдачи зачета по марксистско-ленинской эстетике, она отправилась в роддом, и там родился я. Но ее это не остановило, и она закончила учебу.

И тут Алексей Петрович «неожиданно» получил новое назначение в Коми республиканский военкомат. Если вдуматься, так ли нуждался военкомат в майоре Бобракове? Наверное, его мог другой майор заменить. А вот в выпускнице ленинградской консерватории нуждался. Я не знаю, как Зосима Панев умудрился договориться с министерством обороны. И в той опере «Евгений Онегин» она пела партию Ольги.

Когда она училась в консерватории, делала отдельные музыкальные отрывки как режиссер. И ее отправили снова учиться в ленинградскую консерваторию на режиссерский факультет. Она закончила, приехала сюда. Она ставила много — классику, местных авторов. При этом она много делала конъюнктурных вещей. Причем делала от всей души, и иногда мы с ней ссорились.

В 1967 году у нее был конфликт с главным режиссером Эрастом Поповым. И в итоге она прочитала в газете, что в Кишеневском институте искусств нужен преподаватель. Она победила в конкурсе. И мы переехали в Кишенев. Но через три года ее позвали назад, мы вернулись. А еще через три года ее сделали главным режиссером. Через какое-то время она стала замминистра, потом снова главным режиссером. Все 1980-е годы она руководила филармонией. И только в 1990-м она окончательно пришла в театр.

Я не скажу, что она была гениальным режиссером, но была крепким профессионалом. Она была блестящим организатором. При ней театр вышел на новый уровень. Она была инициатором фестиваля «Сыктывкарса Тулыс». Сюда приезжали артисты из других стран. При ней труппа стала выезжать за границу.

И только за год до смерти, ее проводили на пенсию. Я думал, что она и месяца не проживет без театра. Это был ее первый дом. В последний год ее стали загружать работой, просить ставить концерты; Артур Рудольф, который был руководителем администрации Сыктывдинского района, предложил поставить сказку по произведениям Калистрата Жакова. Она увлеклась. И это продлило ее жизнь. Как она работает, то здорова, как перестает — заболевает. И четыре года назад ее положили на плановое лечение, но эти несколько дней без работы сделали свое дело. У нее остановилось сердце.

Вернемся к театру. Когда его сделали музыкальным, то встал вопрос о помещении. Московской организации заказали проект здания. Хотели, чтобы это было украшение города. Но когда его принесли, все пришли в ужас — какой-то барак в центре города. Наши строители посчитали, что акустика будет плохая. Они попросили переделать, но проектировщик отказался. Спорить было сложно с Москвой. Но договорились переделать по ходу. Но все равно он не соответствует требованиям театра. Акустика плохая. Когда режиссеры ставят спектакли, то они мизансцены вынуждены строить не в соответствии со своим замыслом, а чтобы артиста было хорошо слышно, потому что в других точках голос мог не перелететь через оркестровую яму.

Когда Артур Рудольф стал министром культуры Коми, он сказал, что театр надо реконструировать. Реконструкция означала снос здания. Провели конкурс, нашли красивый проект. Два зала: один на 1 000 мест, один поменьше для экспериментальных постановок. Что делать с этим зданием, не знали, спорили. Но спор не закончился, потому что никто из тех, кто это замыслил, в Сыктывкаре уже не живет. Рудольф уехал в Калининградскую область, глава республики — сами знаете, где [бывший глава Коми Вячеслав Гайзер находится в СИЗО], мэр города тоже [бывший мэр Сыктывкара Роман Зенищев в тюрьме], главный архитектор города Заборский уволился. А новая власть про новое здание театра не заикается. Но я не стал бы кидать камень в их огород, потому что денег действительно нет. А когда все замышлялось, были «тучные годы».

Но театр живет, гастролирует. Есть свои звезды — Альфия Коротаева, Ольга Сосновская. И теперь город невозможно представить без театра. 

 

Витязева умела командовать мужчинами

 

 

Как ни странно, идея университета возникла еще в 1950 году, хотя это было, конечно, полным безумием. Вы, наверное, знаете, что во время войны здесь находился Карело-финский университет, в помещении пединститута. Потом в Коми филиале Академии наук было много ученых – кто, скажем, приехал в эвакуацию или еще по каким-то причинам. Активно развивалась геология и ряд других наук. И Зосима Васильевич как-то сказал, даже пообещал ученым, что мы здесь откроем университет.

В 1958 году к нему пришел один из ученых, который был проректором пединститута (видимо, он хотел стать ректором университета). Ну и этот проректор ему: «Что же вы? Обещали университет — восемь лет прошло!». И он ему показал на расчеты.

В это время начал строиться ЛПК, железная дорога. Оказалось, что строительство университета обойдется в ту же сумму, что строительство дороги Микунь — Сыктывкар. Денег таких у республики нет.

Снова встал вопрос о строительстве в 1960-е годы. Республика активно развивается, город тоже развивается, но специалистов не хватает. Не хватает юристов, не хватает врачей (до сих пор не хватает), не хватает преподавателей (хотя пединститут был, но все равно не хватает), не хватает экономистов. В целом кадров не хватает. Плюс ко всему, университет — престижное дело. Если в республике есть университет — то это какой-то престиж.

И тогда обком партии договаривается… Ну нужна же база какая-то. Главное — начать! С чего-то надо начать. Денег на какие-то новые здания тоже нет. Тогда решили передать строящиеся здания медицинского и педагогического училищ. Эти как-нибудь подождут, уж ладно. Потом как-нибудь что-нибудь для них сообразим. Исполнили обещание, но решили подождать. А где будет университет — потом как-то будет видно. Долго решали вопрос. Конечно, опять же необходимо разрешение Москвы. Зосима Панев говорил о том, что без разрешения Москвы даже баню нельзя было построить, а уж университет — тем более. К этому отнеслись не настолько скептически, как к театру, но в 50-е даже слышать не хотели. В конце 60-х говорили: «Ну хорошо, ну можно, если на базе пединститута». Нет, мы хотим отдельно. Тогда вообще идите нафиг. Сколько бы ни проходил кабинетов — везде такой стоял вопрос.

В конце концов когда пообещали: «Смотрите, у нас есть база, мы найдем сами финансы. У нас есть промышленные предприятия, они выделят на это средства. Ну хотя бы несколько факультетов». Решили, что будет пять факультетов, но открыли два — это историко-филологический и естественный. Потом естественный разделили на несколько, через год: физико-математический, химико-биологический и экономический. Можно сказать, что четыре этих факультета были с самого начала.

Встал вопрос, конечно, кого? Претендентов было несколько, но когда в Москву приезжали, спрашивали, то им везде был ответ: «У вас же есть такая Витязева Валентина Александровна. Ставьте ее — не прогадаете». И тогда решили, мол, да, действительно. И потом Панев писал, что никто никогда об этом не жалел.

Сейчас мы подходим к еще одной замечательной женщине, которая была с нами в нашем городе. Валентина Александровна родилась в маленькой деревне рядом с Яренском. Закончила Яренскую школу. Ее с детства увлекали карты. Наверное, живя в маленькой деревне, ей хотелось какого-то масштаба, как-то расширить рамки деревни, района, как-то увеличить. Карты давали такую возможность. Она поступила в Топографический техникум в Ленинграде, закончила с отличием. Ее направили в Московский институт инженеров геодезии, картографии и аэрофотосъемки.

Началась война. Институт перевели в Ташкент, но она в Ташкент не поехала, потому что в то время вышла замуж за человека, который был ректором сразу трех учебных заведений, в том числе пединститута, Карело-финского университета. И все они в то время находились в Сыктывкаре. Из-за этого она переехала в Сыктывкар и осталась здесь жить. Закончила Карело-финский университет, хотела заниматься наукой, но ее направили инструктором в обком партии. Первым секретарем обкома был тогда Алексей Тараненко — довольно жесткий товарищ. Бывший чекист. Он прекрасно знал, чем закончили его предшественники. Себе он такой участи не желал. Когда он принял ее на работу, то сказал ей: «Почему в своей анкете вы скрыли, что ваш отец арестован?» Она в ужасе: «Я не знала, что арестован… Как арестован, почему?» Вот иди и разберись.

Она пошла в кабинет, быстро позвонила. А отец ее работал на печорской железной дороге, был счетовод. Позвонила от обкома партии, спросила, работает ли у вас такой человек. Ей ответили, что работает и на хорошем счету.

Она вернулась к Тараненко и сказала, что он не арестован. «Да я знаю, — ответил он, — я тебя проверял. Вообще, имейте в виду, что можете работать с секретными вещами. Все писать от руки на карандаше, ничего не выносить из кабинета. Если где-то проговоритесь, все — сгною в тюрьме».

Ее отправили вскоре, в 1944 году, в Воркуту, с инспекцией. А там, я уже говорил, был генерал Мальцев Воркутлага. Он ей сказал: «Вам надо бы выступить перед шахтерами, уходящими на смену».

Собрали в клубе шахтеров. Она вышла и сказала: «Товарищи!». И подумала: «Какие же это товарищи, это враги народа, зеки». Поздно.

И понесло ее, в общем: «Благодаря вашему опыту, ваш уголь согревал в холодные блокадные зимы ленинградцев. На вашем угле строятся танки, пулеметы, артиллерийские орудия». Закончила под бурные аплодисменты. Спустилась на таких негнущихся ногах... Думает: «Все, хана». А Мальцев сказал: «Молодец, хорошо выступила».

Сколько она не просила, чтобы ее отпустили на научную работу, ее не отпускали, пока не сменился начальник. Тараненко что-то там проштрафился, его сменил Осипов, который, по некоторым мнениям, был человеком мягкотелым, что сыграло ей на руку.

Он ее отпустил. Она поступила в аспирантуру, познакомилась со своим будущим мужем, Витязевым. И она занялась активно наукой. Самое главное — докторская — была посвящена Печорскому угольному бассейну. Он был очень нужен во время войны. Война закончилась, закончились сталинские времена. В сталинские времена труд был рабский: не надо кормить, умрут — заменяли новыми. Сейчас были вольнонаемные. Им надо не просто платить, а платить гораздо больше — северные условия, районный коэффициент… Плюс ко всему — уголь находится глубоко, вечная мерзлота. И московские чиновники решили Воркуту закрыть. А зачем нам? У нас Донбасс есть, все нормально, мы обеспечены углем намного дешевле. Для наших, конечно, это было бы сильным ударом. Нужны были реальные аргументы. Эти аргументы подготовила Валентина Александровна Витязева, написав серьезную монографию, которую несколько лет назад, кстати, еще при ее жизни, переиздавали.

Она доказала, что все это, на самом деле, нужно. Она доказала, что коксующийся уголь в Воркуте — самый лучший в мире. Во-вторых, он дает возможность для развития энергетики и вообще всего севера. Благодаря этим аргументам Воркуту удалось сохранить.

Вторым моментом была идея московских чиновников повернуть северные реки на юг — Вычегду, Печору. Они считали, что Волга недостаточно питается, Астрахань как-то отодвинулась… Решили, что Волгу надо как-то подпитать. Даже говорили: «Нет таких рек, которые бы не смогли повернуть большевики». Когда она узнала, чем это грозит… Она топограф, океанограф, она знает. Она просто пришла в ужас: будут затоплены огромные территории, перемена климата, урон экономический, экологический — какой угодно. Она составила докладную записку — никто слушать не стал, ни здесь, ни там. Она нашла в Москве своих сторонников, которые тоже понимали весь этот ужас.

Но там уже защищали диссертации, докторские, снимались фильмы. Шла такая пропаганда, мол, мы такие великие, мы реки повернем, поэтому все ее доводы проходили мимо. Но ее вывели из игры, поручив ей создание университета. Конечно, здесь еще сыграли ее организаторские способности. Она не имела опыта создания вузов, но проявила себя, уже умела командовать мужчинами со времен обкома партии. Она использовала и женское обаяние, и все что угодно… Конечно, в первую очередь стоял вопрос кадров. Единственный человек, когда Зосима Васильевич и другие люди ездили в Москву пробивать университет, единственный чиновник, который полностью согласился и полностью принял идею, — Владимир Старовский, руководитель Центрально-статистического управления. Отчасти это понятно — он был уроженец Коми края. Он дал задание своим подчиненным: «А посчитайте-ка, сколько у нас есть по национальности коми докторов и кандидатов наук, живущих по всей стране». За два месяцев нашли 17 докторов и где-то 140 кандидатов. И в филиале Академии наук работало примерно столько же кандидатов и докторов. База была. Это было одним из аргументов, почему нужно открыть.

Поэтому первое, на что напирали и власти, и Валентина Александровна, что надо привлечь этих коми людей, мол, давайте, отдайте долг малой родине. Надо сказать, что на этом пути она потерпела поражение. По-моему, приехал только один. Правда, он был крупной величины — профессор Фролов, завкафедрой матанализа Московского энергетического института, автор лучшего учебника в Советском Союзе по математическому анализу. Он еще, плюс ко всему, был коми поэт. Он единственный, на кого подействовал призыв отдать долг малой родине, и он приехал и здесь возглавил кафедру. Представляете, студенты в университете, который только что открылся, слушали лекции автора лучшего учебника.

Остальные как-то так… Кто прямо сказал, мол, идите вы со своим патриотизмом.

Второе, на что напирала Валентина Александровна, — это на эгоистические чувства. Что здесь можно легче защитить кандидатскую и докторскую диссертацию. Не потому, что требования ниже, — требования везде одинаковые, но бюрократии будет меньше. И вот этот аргумент подействовал очень хорошо, особенно на молодых. Сюда сразу приехало очень много выпускников, в основном ленинградских вузов. Один из них — Яков Матвеевич Элиашберг, который сейчас преподает в Калифорнии, крупная величина в математике. Человек был такой энергичный, молодой. Преподавал вообще удивительно. О нем вспоминают, что он мог спокойно залезть на стол во время лекции, но слушали его интересно, с увлечением. У нас преподавала, например, Выходцева — дочь профессора Выходцева, автора учебника по советской литературе. Она у нас зарубежную литературу читала. Везде были такие молодые. Университет пропитался такой молодой энергетикой. Ну были и среднего возраста, которые готовились защищать докторскую диссертацию.

Как бы то ни было, 1 сентября 1972 года был сооружен постамент с факелом знаний. Вокруг стояли первые счастливые студенты. Среди них был я. Простите за нескромность, но я считаю это подарком судьбы за то, что я учился именно в это время. Эта молодая энергетика пропитала и нас, студентов.

Зосима Васильевич торжественно зажег факел знаний, а потом вручил Валентине Александровне ключ знаний. На этих ступенях она его подняла. Потом всех привели в актовый зал (сейчас там находится музей истории просвещения). Мне жаль, но музей тоже хорош. Вообще, надо сказать, что пока мы сдавали экзамены — эти здания еще не были достроены. Вот у того не было крыши. Принимали экзамены в аудиториях, в которых не было крыши.

Все стояли, а Валентина Александровна читала лекцию о перспективах развития Республики Коми, о промышленном потенциале для всех студентов вне зависимости от факультета. Студентов было всего 400 человек. Ее с самого начала все называли «мамой». Я не знаю, догадывалась ли она, что ее так называли, но она вряд ли бы обиделась.

Университет с самого начала зажил полноценной жизнью. Сразу был создано студенческое научное общество. С самого начала пошли спортивные состязания, через год открылся бассейн — первый бассейн в центральной части города. Стали проводить соревнования по плаванию. Уже после первого курса первые стройотряды поехали по республике. Витязева вникала во все, ездила по этим стройотрядам, спрашивала, как устроились, довольны ли бытом, не обижает ли начальство. Отчасти поэтому называли «мамой» — она старалась во все вникнуть. Преподаватели ее тоже любили, она и о них пеклась. Она знала почти всех по имени, даже студентов. Подходила, спрашивала, как дела. И художественная самодеятельность тоже была на довольно высоком уровне. Это была планка. Уже в первый год появился хор, а на третий год существования университета вообще появился легендарный студенческий камерный театр.

Витязева пошла навстречу, но первый же спектакль назвали антисоветским. Он вообще-то рассказывал о гитлеровской Германии, но настолько были сильны параллели с нашей жизнью, что эти параллели мы видели. Сначала спектакль играли не здесь, а в драматическом театре. Люди спрашивали лишний билетик. Я помню, что после первого спектакля нам минут 20 аплодировали стоя. Мы, студенты, были удивлены. Драмтеатр такого не знал. Мы тогда не знали таких понятий, как пропаганда, режим, что эти режимы так похожи. Когда его пытались запретить, то мы говорили, что спектакль антифашистский, а нам говорили, что антисоветский. Вы хотите сказать, что советская власть — то же самое, что фашизм? Может быть, спектакль бы запретили и театр бы разогнали, если бы не два фактора. Во-первых, в театр ходили дети руководящих чиновников. У меня мама в то время работала в министерстве культуры, а там было написано письмо в ЦК партии, что здесь ставится антисоветский спектакль. ЦК разбираться с каким-то там любительским театром не стали, а просто разослали по местам. В министерстве культуры попало на стол моей мамы, в обкоме партии попало на стол отцу моего приятеля по театру. В горкоме партии попало на стол маме моего друга Андрея Ручина. И они все, конечно, постарались замять.

Но одно письмо пришло сюда, Валентине Александровне Витязевой. Витязева пригласила режиссера, он пришел вместе со мной. Это был как бы вызов на ковер, за то, что ставили антисоветский спектакль, но закончилось тем, что она поинтересовалась, в чем же мы нуждаемся.

Университет продолжал расти, продолжал развиваться. Витязева пятнадцать лет руководила университетом, потом ее сменил Грищенко, потом Худяев… Она продолжала преподавать до последнего дня своей жизни. Сначала она была завкафедрой, потом из-за возраста она просто читала лекции.

Умерла она в мае 2010 года. Ее похоронили здесь. Если бы актовый зал сохранился, то, наверное, гроб бы поставили там. Но его поставили в спортивном зале. Пришло большое количество людей. Ей был 91 год.

В последние годы университет подвергся такой реорганизации. Его все же объединили с пединститутом. Шли большие споры — хорошо это или плохо. Сейчас у него сложная структура: там не факультеты, а институты. Он получил имя Питирима Сорокина. О нем можно отдельно рассказывать. Личность яркая, международного масштаба, но он не имеет отношения к нашему городу, но он не жил здесь никогда.

Сыктывкар стал серьезным культурным центром. Он стал им благодаря Зосиме Васильевиче Паневу, Борису Дейнеке, Ие Петровне Бобраковой, Валентине Александровне. Их биографии я вам рассказал. Я думаю, будет хорошо, если мы будем помнить о них много-много лет.