Редакция интернет-журнала предлагает своим читателям обсудить новый текст журналиста Дмитрия Губина, который он написал для агентства «Росбалт». В нем идет речь о сносе памятника Ленину в Харькове, фантомных болях и определению фашизма. Редакторы издания вычеркнули из него абзац про итальянский фашизм, именно поэтому автор опубликовал у себя в ЖЖ оригинальную версию статьи.
На «Росбалте» вышел мой текст про сваленный памятник Ленину в Харькове.
Из текста предсказуемо снят коротенький абзац про итальянский фашизм середины ХХ века.
«Предсказуемо» — потому что во всех моих текстах всегда, во всех изданиях, последние года полтора вычищается все, что связано с объяснением того, что же фашизм из себя представлял. Либо тексты не публикуются вовсе. С немецким нацизмом почти та же история — но фишка в том, что современная Россия наследует все же скорее дуче, чем фюреру.
Вот оригинал текста.
ХАРЬКОВ, ЛЕНИН, ФАНТОМНЫЕ БОЛИ
Который день слышу про сваленный в Харькове памятник Ленину — кажется, самый большой в Европе.
В парихмахерской бубнит «Первый» канал — про памятник.
Позвонили со «100 ТВ», попросили об интервью — про памятник.
Действительно важнейшее мировое событие, мятеж в Гонконге, бунт на автономной территории и, не исключено, репетиция нашего будущего, — вот это от нас далеко-далеко, на периферии зрения.
А Харьков — в самом центре, он как бы наш, как и #крымнаш.
И, разумеется, большинство возмущено. Фашисты, варвары, вандалы, террористы! Как будто Ленин велел охранять памятники царям…
Впрочем, вечный идеализм чистильщиков в том, что они не верят в чистильщиков чистильщиков. А те неизменно приходят. Хотя порой и с отставанием в век — как в Харькове.
В Питере слышать крики про «харьковских вандалов» особенно забавно. У писателя Сергея Носова есть книжка «Тайная жизнь петербургских памятников»: горячо рекомендую. Там Носов разумно замечает, что по продолжительности жизнь памятника в Петербурге редко превышает человеческую, что питерский памятник не оседл, а кочует, и что пьедесталы обычно переживают свою нагрузку. То есть для увековечения памяти памятник — худший вариант. Скажем, памятник великому князю Николаю Николаевичу прожил в Петербурге всего 4 года: детская смерть. Так что жителю северной столицы, которую за последний век переименовали с частотой, достойной не всякого африканского государства, жителю города, где памятники крушатся (в том числе и бытовыми вандалами) регулярно, лучше бы по поводу Харькова помалкивать в тряпочку. Носова, вон, лучше лучше прочесть, потому что средний питерец — он не из читателей.
Но нет: помалкивать не получается.
Потому что Украина, Харьков — это фантомная боль. Страна давно чужая, — а болит, как своя. В Харькове сковырнуть Ленина — как свой живой ноготь сковырнуть…
Людям, страдающим от фантомных болей, я бы порекомендовал книги другого автора, Вилейанура Рамачандрана: «Рождение разума» и «Мозг рассказывает». Рамачандран — американский нейробиолог, специалист как раз по лечению фантомных болей. Такая боль, утверждает он, — это результат сенсорного голодания, когда мозг не получает от ампутированной конечности информации, которую мог бы сопоставить с информацией, «вшитой» в мозг, и потому «придумывающий» объяснение: рука зажата, повреждена, болит. (У вас, кстати, много информации о происходящем в Харькове? Ах, вы смотрите госТВ…)
Для лечения фантомных болей Раманчандран придумал коробку с зеркалами, благодаря которым на месте культи как бы образуется живая рука. Нейронные связи переключаются, боли стихают.
Вот я и думаю, что сегодняшнему россиянину, искренне страдающему от разгула «фашистов», «бандеровцев» и «варваров» в Харькове, было бы неплохо кое-какие зеркала поставить перед собой. Разобраться, например, с термином «фашизм», который сегодня в России означает все, что не нравится. И тогда выяснится, что фашизм, официальная идеология Италии при Муссолини, — это идеология безоговорочного подчинения личности государству в лице его лидера. Перед этим зеркалом, несомненно, следует поискать ответа на вопрос, кто же сегодня наследует этим идеям.
Стоит и заглянуть в зеркало увековечения, так сказать, памяти исторических линостей. В нем, несомненно, отразится тот факт, что в российских городах сегодня существует 22 улицы имени террориста Степана Халтурина и 26 улиц имени террористки Софьи Перовской, не говоря о сотнях топонимов с именем Ленина, не брезговавшим для захвата и удержания власти ничем — ни заложниками, ни концлагерями, ни террором. Каково это — возмущаться украинскими «карателями» и одновременно возмущаться сносом памятнику идеологу террора?
Ну, а для меня самое интересное зеркало — это то, в каком отражается эстетика памятников. Меня интересует не то, что харьковский Ленин свергнут (это было ожидаемо и предсказуемо. Толпа всегда меняет то, что может: не основы, но символику), а то, что с ним будет. И уничтожение памятника, и его восстановление на прежнем месте (что при определенном раскладе возможно) было бы одинаково скверно. Я вот радуюсь, что, например, в Петербурге Ленина на броневике у Финляндского вокзала окружили фонтанами, отразив (кажется, неожиданно для самих устроителей) в полной мере эстетику стеба, постмодернизма и того, что Сьюзан Зонтаг называла «кэмп», «camp». И крайне скорблю, что этого водно-броненосного Ленина отреставрировали после того, как пробили насквозь в 2009 году взрывом. Реставрировать, то есть делать вид, что не было, нельзя! Вот тогда бы срослось все: и Ленин-террорист на броневике, и Ленин-гриб, поливаемый фонтанами, и Ленин-жертва новых террористов, — и мы бы имели самый потрясающий памятник в мире.
Но поскольку мы этого не сделали, то и не нам, повторяю, по поводу Харькова шуметь.
