Искусствовед Глеб Ершов о современном искусстве и национальных традициях:

Если Россия откажется от мультикультурализма, как это предполагает новый проект культурной политики «Россия — не Европа», то в ближнесрочной перспективе, возможно, выиграет, но стратегически проиграет. С одной стороны, это даст возможность регионам представить в новом свете их этнические особенности, «вытянуть что-то свое — почвенное, местное, доморощенное». С другой стороны, у современных российских художников останется мало возможностей обогащать свое творчество артефактами из других культур. Такое мнение в беседе с корреспондентом «7x7» высказал искусствовед из Санкт-Петербурга, кандидат исторических наук Глеб Ершов, принявший участие в V российско-норвежском культурном форуме, который состоялся 11-12 июня в Сыктывкаре. Там Глеб Юрьевич модерировал секцию «Визуальное искусство», перед началом работы которой выступил на тему «Современное искусство и национальные традиции».

В своем небольшом докладе искусствовед вспомнил Василия Кандинского, который приезжал в Коми, где, как он сам описывает, ему посчастливилось побывать в зырянской избе. И то потрясение от соприкосновения с этническими особенностями, которое испытал художник, во многом повлияло на его дальнейшее искусство.

Также Глеб Ершов вспомнил Михаила Ларионова, который придумал термин «всёчество», такую модель искусства, где сосуществовали бы на равных разные национальные представления о красоте, предвосхитив тем самым идеи мультикультурализма. Включение различных артефактов из разных культур в свое творчество, по его мнению, только обогащало работы художников.

В постсоветский период произошел всплеск интереса к этнике и народному промыслу, потому что люди чувствовали потребность в самоидентификации. В итоге появилось отдельное направление этнофутуризм.

Эти тезисы и стали предметом беседы Глеба Ершова с корреспондентом «7x7», которая состоялась после заседания.

— В своей вступительной речи на открытии секции «Визуальное искусство» вы говорили про Кандинского, который был в Коми. Посещение нашего края произвело на него очень сильное впечатление и отразилось на его творчестве. Насколько сейчас сильно влияние народного творчества на то, что делают современные художники?

— Современные художники давно научились грамотно обращаться с этим материалом. Для них это уже такая хорошо протоптанная дорожка. Они знают возможности материала. Родилось уже целое направление — этнофутуризм. Оно является неким реконструирующим подвидом массива народного творчества. И современные художники достаточно прагматично распоряжаются тем, что у них есть в наличии. Это довольно большая область, связанная с разнообразными возможностями приложения творческих сил. Здесь присутствует декоративное направление, сувенирный фольк или фольклорный сувенир — можно и так сказать (улыбается). Но всегда опасаешься возможности скатывания этого обращения художников в кич. Хотя я смотрю на это снисходительно. Пусть это будет некая псевдореконструкция, которая может привлекать тех, кто в это все играет, хотя бы мыслью о том, что они что-то сохраняют и приумножают. Но той ситуации, в которой был Кандинский в свое время, уже невозможно представить. Потому что он столкнулся с почвенным, материковым, целостным культурным явлением, о котором тогда знали только несколько этнографов. А он тогда первый к этому отнесся, как художник, увидевший в этом некую мощную, золотоносную жилу. Идея заключается в том, что, может быть, на данном этапе вся эта область народного творчества была уже много раз прокатана и в период авангарда, и в последующее время, и что-то новое изобрести очень трудно.

— Как много среди авторов тех, кто создает свои работы на потребу, кто ставит желание заработать во главу угла?

— Есть глобальный рынок, где такого рода искусство вряд ли возможно. Я имею в виду эти этнические стилизации. И есть внутренний рынок. Внутренняя сфера распространения такого искусства достаточно широка. Во всем том, что делают художники, которые ретроспективно и реконструктивно работают с этим материалом, есть востребованность. Пускай нарастет некий культурный слой благодаря этому явлению. Мы можем скептически или критически к этому относиться, но пройдет какое-то время, и это тоже станет некой культурой. Пусть не той народной, которую мы мифологизируем, но это тоже часть традиции. Тем традиция и жива, что в ней появляются странные побеги. В ней что-то происходит. Пусть уже на другом уровне, прагматичном виде. Но есть глобальный контекст, где национальное также востребовано, но не как фольк, а как некие глобальные идеи концептуального порядка, связанные с национальным. Проблема обращения к любым этно формам неизбежно связана с вторичностью. Когда художник в сотый раз «перепевает» какие-то орнаменты и узоры, заполняет все работы точками, штришочками, то возникает досадное ощущение дежавю. Но, повторяю, мы же не сетуем, когда смотрим 101-й вариант народной вышивки. И здесь то же самое. Просто мы сами немного модернизируем традицию. Нам хочется что-то из нее извлекать. Новое. Но это новое не так уж легко извлечь. Для этого нужны большие идеи в искусстве, которые позволят этот материал куда-то двинуть.

— Вы сегодня отмечали, что после распада СССР в 90-е годы прошлого века у художников, авторов появился большой интерес к вопросу самоидентичности. Этот интерес за последний 20 лет увеличился? И какова глубина рефлексии авторов на эту тему?

— Это по-прежнему достаточно актуальный вопрос, потому что он так и не решен, хотя большинство современных художников интернационализировались. И часто по языку их искусства невозможно отличить, например, российского мастера от поляка, француза или американца. Но в некотором глобальном контексте, даже если ты говоришь на абсолютно конвенциональном, вменяемом интернациональном языке современного искусства, у тебя должна быть своя очень точно опознаваемая национальная особенность — в смысле идеи, стратегии, иначе высказанных идей и форм. И, как правило, это востребовано. Тут есть такой момент, когда художнику надо это сделать не буквально, а тоньше, острее, изобретательнее.

— Сегодня же вы говорили о творчестве Михаила Ларионова [один из основоположников русского авангарда], который провозгласил мультикультурализм: введение в свое творчество артефактов из других культур. Сейчас обсуждается проект новой культурной политики страны «Россия — не Европа», где одним из важных пунктов является отказ от мультикультурализма. Как вы это оцениваете?

— Стратегически я не оправдываю это. Мне кажется, это нехороший лозунг в целом. Достаточно скептически отношусь к этому. Но может быть, это даст возможность регионам каким-то образом вытянуть что-то свое — почвенное, местное, доморощенное. Может быть, это и не плохо. Вот существовал Советский Союз как будто несколько изолированно. Был оторван от многих процессов современного мирового искусства. Но что-то в этой культуре было свое. Я говорю к тому, что в чем-то эти времена возвращаются. Хотя их уже точно не вернуть полностью. Мне кажется, что я бы избрал другую стратегию, если быть более дальновидным. Наоборот, какого-то размыкания. Есть такой тезис — «Если у тебя есть что-то свое, не бойся его потерять». Поддерживай свое, но не бойся чужого. Эта боязнь чужого сейчас какая-то печальная. Мне она кажется нехорошим знаком.

— Почему боятся?

— Потому что у нас сейчас опять псевдовеликодержавность. Мы сейчас сами по себе. Есть какое-то странное желание на уровне государственных институций демонстрировать отличность России от другого мира.

— В этом тренде больше государственной политики или интересов общества, сугубо культурных интересов?

— Мне кажется, что это некоторый момент реванщизма. Был такой пораженческий момент, момент безысходности, когда казалось, что мы культурно проиграли в холодной войне. И теперь нам остается быть только в арьергарде культурных событий. Но то, что сейчас происходит, это псевдоутешение, что у нас может развиваться что-то свое. Но я повторюсь, что у нас есть чем гордиться, есть то, что родилось в нашей культуре и стало достоянием всего мира. Что такое русский авангард — это то, что родилось на слиянии новейшего современного западного искусства и национальных традиций. Если это сочетание вернуть в современную ситуацию и не бояться, что национальное будет говорить на языке интернационального искусства, это будет самое лучшее. Все-таки приоритеты в современной культурной политике несколько неправильные. Я понимаю, что нужно поддерживать свое, с этим работать и оберегать. Но мы же не индейцы в резервации. Нам не нужны лишние барьеры. Обязательно будут появляться художники, которые будут совершать прорывы. Уже невозможно вернуться в прошлое, хотя и существуют две волны или две разных культурных модели развития. Одна — почвенная, традиционалистская, охранительная, которая цепляется за этническое, как за спасительный якорь. И другая, которая говорит на современном языке общемировых ценностей, но при этом не противопоставляет себя национальному началу. Эти противопоставления, например, национальное — космополитичное могут счастливо разрешаться в одной культуре, если в ней нет ксенофобии. В записных книжках Вяземского есть такой замечательный эпизод: «Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью, и по наклонностям. Он горячо оспаривал мнения Пушкина, наконец не выдержал и сказал ему: «А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек». Пушкин расхохотался и хохот обезоружил его». А вообще, то, что сейчас снова оживает риторика эпохи холодной войны, когда все западное объявляли космополитичным, очень опасно. Пускай поддерживают свое, но ставить барьеры очень опасно — туда нельзя, там плохо. Как раз туда можно, и там хорошо. Вопрос в том, будет ли заинтересован современный художник в том, чтобы понимать, что свое, местное нуждается в транслировании, но в умном транслировании.

— После присоединения Крыма общество условно раскололось на две части. Многие подчеркивают, что искусство и культура — это пристанище и убежище, где можно выстраивать диалог. Там можно говорить об общественных проблемах, задавать вопросы. Но очень многие театральные критики, работники культуры, искусствоведы преимущественно либерального толка говорят о том, что вмешательство государства в культурную политику опасно. Государство все больше решает, какой спектакль разрешить, а какой запретить, какой фильм снять, а какой — ни в коем случае. Это попытка прекратить диалог о проблемах общества. Вы согласны с такой оценкой?

— Если государство снова хочет выступать заказчиком, пускай выступает. Если оно готово давать деньги на то, что хочет видеть, пускай дает. Пускай вмешивается, если оно так себя позиционирует. Но я бы на месте госчиновников не проводил запретительную линию. Есть возможность для того, чтобы работать с художником в нужном направлении, подстегивать его, поощрять в плане нужного направления — ради бога. Тем более у нас люди некоторое время страдали от того, что государство не поддерживает культуру и искусство. Люди старшего поколения говорят, что в советское время была цензура, но государство поддерживало искусство, и это было хорошо. То есть, как ни странно, многие будто бы ждали и хотели такой одиозной политики государственного патернализма. Посмотрим, как дальше будет. Другое дело, что у нас так частный капитал построен, что он смотрит, что государство делает, и это плохо. Государство выступает не только в роли бизнес-игрока, но и неким «авторитетом», старшим бизнес-братом, который подает пример, и все должны делать так же. И тут много зависит от обоюдных усилий. Практика последних событий показала, что художники не должны бояться прогибаться, делать лакейские жесты, потому что от них тоже требуется некий умный маневр.

— Вы кого имеете в виду, когда говорите про лакейские жесты?

— Я имею в виду общие места.

— Вы смотрели открытие Олимпиады в Сочи?

— Да.

— Как оцениваете блок, где был представлен русский авангард, супрематизм?

— Это произвело сильное впечатление. Неожиданно для себя я увидел очень ловко, изобретательно сделанный экспортный вариант русского искусства, у которого как будто собственная гордость. Вдруг государство транслирует идеи авангарда, с которым оно никогда не солидаризировалось, а только гнобило и запрещало его. Меня порадовало, что этот экспортный вариант был сделан очень качественно и осмысленно, хотя он и одноразовый, и это, увы, ничего еще не означает.