Юлия Латынина, "Код доступа", радио "Эхо Москвы"

Я хочу напомнить о круглой дате, о том, что 25 августа 1941 года началась в России война, война с Ираном. Об этой дате мало кто знает, что 25 августа Сталин ввел советские войска на территорию Ирана, потому что все знают, что, вот, 22 июня началась война с Германией, и всем известна дилемма, которая заключается в том, что, вот, с одной стороны, Сталин готовился к войне, а с другой стороны, Сталин не готовился к войне оборонительной, которую он стал проигрывать. Вопрос: к какой же войне готовился Сталин? Ответ на этот вопрос дают в том числе 2 войны, которые он начал после того, как Германия напала на Советский Союз, обе войны были наступательные. Первая война началась 25 июня 1941 года, это была война с Финляндией. Началась она так, что накануне Красная армия заявила, что финские бомбардировщики, немецкие бомбардировщики бомбардируют город Ленинград – а это было вранье, никаких бомб тогда еще на Ленинград не падало ни финских, ни немецких. Уж, тем более финских. Финны соблюдали на тот момент нейтралитет, и Сталину было бы наиболее выгодно, чтобы они продолжали соблюдать нейтралитет, чтобы они не лезли в эту кашу, чтобы они не угрожали Ленинграду. Но это было 25-е июня, еще ничего не было ясно. Еще Сталин думал, еще Сталин отдавал приказы «Вперед, вперед», еще он насаживал Красную армию как медведя на рогатину германского наступления, если пользоваться словами Виктора Суворова. Еще царил такой бардак, что никто не понимал, что все вот эти вот замечательные комиссары, которых поставили руководить армией, что они драпают первыми, забрав свои фикусы. Что все те сталинские чекисты тоже драпают первыми, не забыв расстрелять подведомственных им людей. Когда немцы вскоре после войны вошли во Львов, то они увидели, что чекисты-то убежали, но из 400 заключенных в львовской тюрьме они не только всех повесили, но у женщин успели отрезать груди. Вот, у женщин груди они успели отрезать, а сражаться они не сражались.

Еще не было понятно, что российский народ, изнасилованный Сталиным, бежит, бросая оружие, потому что он не хочет сражаться за кровавого тирана. Еще что связи не было не потому, что ее физически нет, а потому что нету объекта связи, потому что все эти генералы побросали трубки и разбежались.

И еще 25 июня Сталин начинает войну с Финляндией, якобы, в ответ на финские бомбардировки. Наши бомбардировщики сбрасывают бомбы, причем не на финские военные цели, что имело бы максимальный смысл, а на финские города, что имеет, в основном, максимальный резонанс. И 26 июня, соответственно, финское правительство, которое вынуждено все делать гласно и вынуждено как-то реагировать на эту бомбардировку, говорит: «Ну, мы объявляем войну Советскому Союзу».

Так вот это произошло 25 июня, когда было еще непонятно, что происходит между Сталиным и Гитлером. Весь ход этой войны описан Марком Солониным в его замечательной книге «25-е июня», которую я вам крайне рекомендую, потому что это книга о том, что происходило бы между Сталиным и Гитлером в значительной степени, как действовали бы советские войска, если бы Сталин успел напасть первым.

Но 25 августа происходит еще более невероятное событие. 25 августа... 19 июля Гудериан захватывает Ельню, до Москвы 300 километров. 21 августа Гитлер отдает Гудериану секретный приказ из-под Ельни двигаться на Киев. Начинается вот это страшное киевское окружение. По стоянию к концу сентября, там, спустя скоро, Красная армия теряет 15 тысяч танков, 10 тысяч самолетов, 67 тысяч орудий и минометов, почти 4 миллиона единиц стрелкового оружия. И в это время 25 августа в 2 часа ночи Красная армия переходит границу Ирана, и начинается операция по присоединению, видите ли, азербайджанской части Ирана к Азербайджану.

Туда, на минуточку, туда присылаются деньги, туда присылается продовольствие, которого так не хватает на фронт. В качестве помощи в Иран прислано 800 тонн сахара, 360 тонн муки. В целом, отправлено товаров общей стоимостью 2 миллиона рублей. Отправляется группа некоего товарища Алиева, которая там организует крестьян. Крестьяне говорят: «Да мы за советскую власть, мы хотим колхозы, мы очень хотим присоединиться к советской власти». Они печатают какие-то газеты, грохают на это невероятные деньги, листовки, докладывают, что в Иране полностью созрела революционная ситуация, особенно среди азербайджанцев – они очень много на азербайджанское население опирались.

Командующий российской армией, вторгшийся в Иран, по наблюдениям лиц, по докладам пьет беспробудно и российские офицеры грабят. Просто грабят. Это не мешает всем сталинским соколам докладывать, что в Иране сложилась революционная ситуация и что местное население с удовольствием ходит на балет «Лейли и Меджнун». Балет «Лейли и Меджнун» тоже вывезли и тоже в тот момент, когда Гудериан рвется к Киеву, показывают в Иране.

И только в 1942 году, поскольку часть Ирана также оккупирована англичанами, и поскольку англичане не очень понимают, как это? Вот, Красная армия требует открыть второй фронт, говорит, что ей тут тяжело против Гитлера, а сама в это время занимается установлением советской власти в Иране и раздает оружие партизанским группам, которые требуют организации колхозов. И вот тут, значит, вся эта свистопляска кончается, советские войска из Ирана уходят. Группу товарища Алиева разоблаченную тайно вывозят, товарищей партизан, которые требовали организации колхозов, объявляют аж гитлеровскими диверсантами и вся эта история кончается. Но еще раз, господа, дата: 25 августа в момент тяжелейшего положения на фронтах Сталин, тем не менее, начал захватническую войну на юге Советского Союза.

Еще у меня вопрос. Вопрос: «А почему «Единая Россия» поддержала протестующих против строительства автомагистрали через Химкинский лес?» Ответ очень простой: потому что 5 тысяч человек вышло на площадь. И нельзя даже сказать, что они вышли на площадь слушать Юрия Шевчука, потому что у Шевчука специально отобрали аппаратуру. Поэтому Шевчука было не слышно, как он пел. И 5 тысяч человек стояли. Теперь мы знаем, какой порог принятия решений для этой власти – 5 тысяч человек. Она уже боится.

Другая удивительная особенность этой власти, конечно, заключается в том, что, вот, при Сталине, когда тогдашняя «Единая Россия», которая называлась КПСС, или когда орган какой-нибудь, «Правда» публиковал какую-нибудь статью типа «Головокружение от успехов», и выяснялось, что, вот, коллективизировать куриц – это перегиб, и куриц надо отдать обратно, то не возникало председателей колхозов, которые среди колхозников под дулом автомата собирают подписи о том, что надо продолжать коллективизировать куриц.

Эта система – она, на самом деле, не работает на Путина, она заставляет Путина работать на себя. Поэтому те люди, которые убивали Бекетова, те люди, которые насылали ОМОН на мирных химкинских демонстрантов, те люди, которые разбежались и забились в норы при виде анархистов, громящих химкинскую администрацию, им на «Единую Россию», на Медведева и на Путина, и на совещание у Суркова, где все это было решено, судя по всему, накласть, потому что им важны бабки. Если Путин вдруг ради каких-то политических соображений не дает им пилить деньги, то, соответственно, им, видимо, накласть и на Путина, и это отличие нашей системы от сталинской. Потому что во главе этой вертикали не находится насилие – во главе этой вертикали находится оффшор.

Хочу вам рассказать замечательную историю моего на этой неделе путешествия. Путешествия сначала в город Кириллов, где находится Кирилло-Белозерский монастырь, а потом в Кижи. Потому что я очень хочу рассказать о том, что происходит с церковью в Кижах, с Преображенкой знаменитой деревянной. На мой взгляд, это такой символ того, что происходит сейчас с Россией. И начну свой рассказ с истории о том, что жил-был на свете москвич, которого звали Александр Попов. И в начале 80-х он окончил Московский институт электронного машиностроения, то есть программист, и уехал в местечко, которое называется Великая Уфтюга реставрировать церковь.

Великая Уфтюга – это где-то в Архангельской области и это погост. Погост – это вот что такое. На севере, где природа очень скудная, крестьяне до советской власти – до советской власти там крепостного права не было – жили не деревнями, а избами. То есть в лесу стояла огромная изба, такая целая изба-комбинат, в которой все было – теплые помещения, холодные помещения, скот, сено, сено сушили тут же, хранили тут же, даже колодец иногда был, чтобы зимой никуда не уходить. И изба была на одну семью, а земля была такая скудная, что когда от семьи почковались дети, то они всегда уходили от этого места и ставили свою избу где-то подалеку. Вы спросите, а как же этот народ плодился, если он жил в одном доме в единственном экземпляре? А, вот, недалеко от каждой избы был погост с церковью, туда сходились в воскресенье, там знакомились и плодились. И, вот, до коллективизации местные крестьяне жили в этих своих избах-комбинатах, после коллективизации их всех согнали в одно место – обычно это был как раз погост – и в Великой Уфтюге той же, например, был мельник Борис Голдин, работал утром, днем, вечером и ночью. Было у него 2 мельницы. Когда началась коллективизация, он взрезал себе живот. И так трое человек только в Великой Уфтюге из вот этих свободных, бежавших всегда от государства крестьян, когда государство их, наконец, настигло, покончили собой, потому что мир перевернулся.

И на место вот этого справного архангельского мужика, порождавшего когда-то Ломоносовых, вылезла неработь. Вот, председателем колхоза в этой самой Уфтюге в 30-х годах был один такой человек (не буду его даже называть), вот, расскажу, что этот человек делал. Тогда вышло постановление сталинское о том, что крестьяне имеют право косить свое сено только после колхозного. А в средней-то полосе косят с Петрова дня – это 12 июля. А на севере только после Ильина дня – это начало августа. И причем, сено-то сразу косьба кончается, потому что начинаются дожди. Сушить даже сено нельзя. Его в средней полосе сушат в обыкновенных волках, а на севере, вот, как раз под крышей этих изб и стоят сушилы, потому что сено иначе невозможно высушить. И косят, опять же, на севере не как в средней полосе. Там есть такая коса горбуша – а это просто такой серп с ручкой. Ею косят, нагнувшись, в положении «зю» и перекидывая с руки на руку, чтобы кочку обкашивать. Адская работа.

И, вот, после этого постановления крестьяне в Уфтюге днем косят колхозное сено, а ночью, потому что ночи белые, идут на самые дальние болота, косят свое. А председатель колхоза ездит целыми днями по этим самым дальним болотам, и где увидит стожок, сжигает. И, вот, однажды он видит, идет глухой старик и несет на себе стожок. А у Никипелова сигарета в зубах. Он так сигарету раз – и в этот стожок воткнул. Стожок сгорел. Вот, в этой Уфтюге прописался бывший москвич Попов, чтобы отреставрировать церковь.

Работящих мужиков нет, деревня спивается, потому что из нее вынули остов, в бригаде одни бывшие зеки, еды нет, ни мяса, ни молока, ни масла за все время своей жизни в этой Уфтюге Попов не видел ни разу. Бревна они рубят сами, ходят на лыжах по снегу, выбирают бревна на замену церкви, сами валят, жрут копченую медвежатину, у Попова цинга. Один раз прораб приехал к ним из Архангельска, сбежал, когда по нему пробежала ночью крыса.

Жена у Попова, естественно, сбежала еще раньше, потому что он москвич, прописался в Великой Уфтюге. Ну, вот, дура она что ли в Уфтюгу из Москвы ехать? После реставрации церкви в Уфтюге Попов уезжает в Нёнокса – это на берегу моря. Перебирает там еще 2 церкви и колокольню. Кстати сказать, к этому времени он закончил МАРХИ, потом на некоторое время – уж совсем нет денег – возвращается в Москву и при первой возможности опять уезжает на север, на этот раз в Кириллов. Там Кирилло-Белозерский монастырь, великая государева крепость. Как совершенно правильно писали в советских учебниках, оплот московской колонизации севера.

И там начинает реставрировать уже тоже несколько объектов. В числе прочего Ильинскую церковь в местечке под названием Цыпино. Кстати, когда он приезжает в Кириллов, от него сбегает вторая жена, потому что она тоже остается в Москве с раскрученной реставрационной фирмой, с деньгами, с Мерседесом. А у Попова появляется третья жена, которая директор Кирилловского музея и такая же фанатичная, вот, фанат русской истории и того, что у нас есть своя история как и он.

Ну, самое время объяснить, как Попов реставрирует церкви. Он их перебирает. Это когда деревянную церковь раскатывают по бревнышкам, на земле оставляют окладной венец, бревнышки метят в строгом порядке, собирают опять, сгнившие выбрасывают, находят им замену. Если бревно не очень сгнило, то делают в него вставку. Собственно, так делали, перебирали церкви в XVIII и XIX веке. Кстати, японцы – они вообще идут дальше, потому что есть 3 страны деревянного зодчества – Япония, Норвегия и Россия. И, вот, японцы строят деревянный храм, рядом сажают рощу. Когда храм начинает подгнивать, они эту рощу в рамках концепции вечного обновления срубают и из нее строят точно такой же храм.

И, вот, когда в начале 80-х бывший москвич Попов берет в руки топор и начинает реставрировать Великую Уфтюгу, он понимает, что не то. Ему все говорят: «Вот, то». А он говорит: «Нет, что-то не то». И в какой-то момент он понимает, что для реставрации старых церквей нужны старые инструменты. Он добывает откуда-то из археологических раскопок старый топор, там, XVII века, потом XVI века, смотрит, как он устроен, начинает тесать этим топором. И топором, теслом, чертой – все полы в этой Ильинской церкви, они потрясающее производят впечатление – вытесаны топором. Все бревна обтесаны топором. Кстати, такие нормы реставрации деревянных памятников стали общемировыми, в том числе благодаря Попову. А, вот, когда Попов впервые обтесал старинным топором по старинному рецепту доску, то это был фурор, это норвежцы бегали вокруг и говорили: «Вот, теперь, наконец, мы понимаем». И, вот, никогда там никакой пилы, потому что «пила рвет бревно, - говорит Попов, - а, вот, топор поры закрывает».

И восстанавливали, как я уже сказала, Цыпино 7 лет, стоило это где-то 30 миллионов рублей. Церковь, кстати, была разрушена еще советскими реставраторами. Им, ведь, всегда нужно было осваивать деньги, а самое лучше в смысле освоения денег – это неинвентарные леса. Вот тогда в 70-е годы у церкви рухнул купол, вокруг поставили леса. Это все равно что в камеру тюремную завести больного чахоткой. На лесах завелся жучок, рухнул еще верхний восьмерик. Поставили еще одни леса. Потом эта церковь достается Попову и он вынимает нижние сгнившие венцы, восстанавливает вниз все, что осталось по оставшимся, работает только топором.

Они нашли старые фотографии церкви, загнали их в компьютер, вычислили то место, откуда велась съемка. Поставили поверх церкви модель купола, сняли ее, загнали в компьютер, посмотрели, соответствует ли. Правили модель, пока не получилось точное соответствие с фотографией. Тогда поставили купол, покрыли его вырубленным топором лемехом. И вот это главная фишка Попова. Вот, он говорит: «Опыт XX века показал, что как только мы бросаем ремесла и переходим на современные технологии, памятника нет». Он говорит: «Меня ведет материал. Как только я своими мозгами начинаю думать за них, я попадаю пальцем в небо». Он говорит: «Деревянная архитектура – да, я себя максимально приблизил к их условиям. Вот, у них не было наружных лесов, и у меня не будет наружных лесов. Они сидели на бревне, и поэтому рубили чашу с зазором, и я буду сидеть на бревне». Неудобно работать, да. Но тогда ты понимаешь, почему это было сделано так. Ведь, каждое бревно в деревянной архитектуре – оно чуть-чуть другое. Эстетика была другая, и она вытекает непосредственно из технологий. И, собственно, ну, вот это известная фраза Лё Корбюзье: «Хорошую архитектуру от плохой отделяет 10 сантиметров».

И, вот, ты попадаешь в эту перебранную церковь и понимаешь, что эти 10 сантиметров находятся в правильном месте. Это феерическое впечатление, и парадоксально то, что когда директор музея-заповедника Кижи Эльвира Аверьянова приехала в Кириллов на конференцию, она на Цыпинскую церковь даже не заехала посмотреть.

А, кстати, бензопилу Попов при строительстве церкви использовал один раз. Это было в Великом Уфтюге. Дело в том, что я сказала, что у него в бригаде тогда работали только уголовники, потому что других просто не было желающих туда ехать. И, вот, однажды эти уголовники за спором в карте похватались за топоры – это были еще старые советские топоры, не средневековые, но все равно рубили хорошо. А Попов вышел в сени и вернулся со включенной бензопилой. Вот так ему бензопила пригодилась при реставрации церкви.

Ну, собственно, это предисловие к тому, что я хочу рассказать. Это, вот, история человека, который это делает. И я Попову говорю: «Ну, а слушай, ну, вот, я на севере, поедемте в Кижи, вы мне покажите Кижи, потому что я никогда не видела Преображенки». И уже по приготовлениям ко всей этой истории я понимаю, что там что-то не так, что у Попова с Кижами какой-то страшный нарыв, потому что там, в Кижах я слышу немедленно начинается суматоха, что едет Попов, у него начинают выяснять, с кем он едет. И мы едем эти 450 километров от Кириллова до Петрозаводска. Дорога, которая соединяет 2 областных центра, ее, естественно, нету. Вместо дороги, ну, как? Иногда асфальт, если это можно назвать асфальтом, а иногда грунтовка. На реке вместо моста паром, а на пароме, не могу не отвлечься, на пароме умеет ездить голубь. Вот это было для меня такое потрясение, что я когда приезжают, смотрю, около нас, когда мы грузимся на паром, голубь трется. Ну, трется и трется, почти такой ручной, можно его погладить. Смотрю я одним глазом. Когда паром подошел, голубь запрыгнул на этот паром и едет. Осталось метров 5 до следующего берега, голубь снялся и полетел. Я паромщику говорю: «Слушайте, у вас тут вообще, безбилетник». А паромщик смеется, что «да, он у нас уже тут как талисман, у него абонемент». Так вот это я к тому, что, вот, голубя в России можно научить использовать паром при переезде с берега на берег. А российские власти, видимо, нельзя научить строить дороги. 1,5 триллиона мы получили нефтедолларов и построили 0 километров скоростных дорог. По 5 тысяч километров скоростных дорог строил за все эти годы Китай, сейчас обладает второй по величине в мире дорожной сетью после США. Но это лирика, я возвращаюсь к Кижам.

Вот, приезжаем мы в Петрозаводск. А, кстати! По поводу паромов. То есть человек в свое время, когда он жил в этих местах – он жил там с IX по XX век, в XXI веке он там практически не живет, его там вывела советская власть – и, вот, человек когда заселял эти места, он двигался по воде, поскольку дорог не было. Вот, он по-прежнему там двигается по воде. Турист заезжает в эти места с воды, а больше там никого нет.

И, вот, в Петрозаводске садимся мы на Метеор, который 1,5 часа идет до Кижей. И мне необыкновенно везет, потому что я думаю, как? Потому что я понимаю уже, что у Попова какая-то напряженка с Кижами. Знаю, что была реставрация церкви 30 лет назад... А, впрочем, перерыв на новости

НОВОСТИ

Ю.ЛАТЫНИНА: Добрый вечер. Юлия Латынина, «Код доступа». 985 970-45-45. Вот, мне тут Ульяна пишет: «Юлия, по-моему, все-таки, Великий Устюг (мужской род)». Ульяна, есть город Великий Устюг, а есть село Великая Уфтюга, расположенная совершенно в другом месте, в которое уехал в Попов.

Ну так, возвращаясь к Кижам, потому что это самое главное. 30 лет назад Церковь Преображения в Кижах как аккуратно говорят, были в нее поставлены металлические конструкции, чтобы она не упала. И, вот, сейчас только что прошел конкурс на новую реставрацию церкви, в нем победила фирма, которая выиграла его – собственно, у нее не было альтернатив. Реставрация практически начинается. Я знаю, что там есть какие-то проблемы между Поповым и дирекцией музея. Я предполагаю, что они чисто технические, потому что я знаю, что Попов считает, что церковь надо восстанавливать переборкой, то есть раскатать по бревнышку, вынуть эту металлическую конструкцию и собрать. А дирекция считает, что это надо делать методом лифтинга, то есть, вот, на этой железяке, которая внутри церкви, надо сначала снять первый ярус, потом восстановить этот первый ярус, потом также сделать со вторым и с третьим. И я думаю наивно, что чисто технический вопрос. И, вот так оказывается, что мы едем на этом Метеоре на Кижи, и с нами вместе на этом Метеоре едет директор музея Эльвира Аверьянова. И с нами едет новое руководство Кирилло-Белозерского музея. Потому что жену Попова из этого музея тоже уже турнули, потому что они все там неуживчивые люди и все ищут какой-то правды. И новый директор – он хороший человек, но, понятно, что там есть большая личная проблема, если старого директора убрали, нового поставили.

И, вот, я подхожу к госпоже Аверьяновой и говорю: «Слушайте, вот, меня – Юлия Латынина, я из Москвы, я приехала посмотреть Кижи. Я знаю, что внутрь Преображенки не пускают абсолютно никого, но я очень прошу мне ее показать, потому что я-то вообще просила Попова показать мне Кижи и не знала, что у вас тут такое троянское сражение.

И случается чудо. Потому что несмотря на то, что при слове «Попов» Аверьянова меняется в лице, она присоединяет меня к этой музейной делегации, мы все заходим в ее кабинет, эта, вот, делегация, я. А Попова я тащу за собой.

И вдруг тут Аверьянову прорывает. Она говорит: «Музей всегда готов к конструктивному сотрудничеству. Нам нужна оппозиция, но это должна быть конструктивная оппозиция. А тут некоторые пишут письма, а тут некоторые подбивают академика Орфинского, и нам нужно объединиться всем вместе и помогать друг другу». И тут, значит, одна из сотрудниц музея улыбается, на нее Аверьянова накидывается со словами: «А вы чего улыбаетесь? А вы чего перемигиваетесь с этим Поповым? Некоторые, кого зовут Александр Владимирович, пишут письма...» И я как-то прерываю этот поток и говорю: «А, можно, вот, вернуться от писем к практической проблеме, и вы мне объясните, почему должен быть лифтинг, а не переборка?» - «А вам специалисты объяснят», - говорит директор музея.

Дальше начинается экскурсия по музею. Ведет нас специалист в лице ученого секретаря, говорит она, на минуточку... А дирекция другого музея, я и один из лучших реставраторов России, и экскурсия происходит так. «Перед вами церковь Преображения – уникальный памятник эпохи». И еще что-то там о красных партизанах, которые то ли в этих местах были, то ли где-то рядом. И я возвращаюсь, значит, к практическому вопросу и прошу мне объяснить, почему лифтинг, а не переборка. И ученый секретарь мне отвечает, что, вот, «никто в мире так не делал реставрацию. Это уникальный проект для уникального памятника». Ну, у меня такой вопрос: «Ребята, а, может, лучше на мышах сначала потренироваться?» И тут ученый секретарь мне опять говорит: «Вам специалисты все объяснят».

И, вот, я смотрю на церковь в Кижах – она выглядит, кстати, снаружи достаточно страшно, покосившаяся. И собственная территория музея не очень хорошо выглядит. Мы идем, нам объясняют про красных партизан. В этот момент звонит директор и происходит чудо – она готова пустить нас на территорию церкви. Не в саму церковь – в саму церковь вообще никого не пускают – а в заборчик, за которым идет реставрация. К нам подходит Андрей Ковальчук – это человек, который реально занимается реставрацией, у него такая, ковбойская шляпа. Действительно, замечательный совершенно мужик, который очень хочет реально восстановить Кижи. К нам подходит еще один человек, его зовут Виталий Скопин. Это, кстати, ученик Попова.

А вообще, они такие... Как раз они вот те самые специалисты. И возникает проблема. Потому что когда я их спрашиваю, почему надо реставрировать церковь лифтингом, а не переборкой, они мне отвечают: «Потому что так приказало начальство». То есть, да? Замечательный такой круг. Начальство говорит, что «почему лифтинг, а не переборка, вам объяснят специалисты», а специалисты говорят, что «это потому, что так приказало начальство».

И вообще нормальные люди в отношении Кижей, как выяснилось потом, делятся на 2 рода. Значит, вот, представьте себе хирурга, которому говорят, что есть гланды и их надо достать через задницу. Вот, нормальный человек, один вид нормальных людей скажет, что «я гланды через задницу не буду доставать» - вот это Попов. А есть тоже нормальные люди, которые говорят: «Так. Ну, конечно, гланды через задницу доставать очень тяжело. Но, ведь, без нас сделают еще хуже. Поэтому давайте попробуем с минимальным вредом для пациента. И, вот, нам нужны такие-то инструменты, и этот вопрос».

И Ковальчука я беру в оборот и говорю: «Пошли в Преображенку». Он говорит: «Ой, там грязь, там шумно». Ну, я просто его хватаю и туда тащу. И как только мы попадаем внутрь, я понимаю, почему никого не пускают в эту церковь – потому что церкви нет. Там нечто неописуемое. Вот, металлические конструкции совершенно не передают того, что находится внутри Преображенки. Потому что, ведь, человечество умеет строить металлические каркасы, в которых можно жить. А еще там они называются «пятиэтажками». И, вот, представьте себе противотанковые ежи, которые идут во всех направлениях. И на этих ежах как на кресте распята изнутри Преображенка. Церкви нет – есть чучело церкви, которое выпотрошено и натянуто на этот каркас. Все несущие конструкции уничтожены. Полы выпилены бензопилой. А, ведь, в этой церкви часть полов играет роль несущих балок, намертво зажатых между стенами. И, вот, когда ты на это смотришь, ты просто понимаешь, что все разговоры о том, что мы с этой церкви снимем нижний ярус, а потом его полностью восстановим, а в это время в церкви останется этот металлический еж, это полная ахинея.

Потому что вопрос первый. Как можно восстанавливать церковь по ярусам снизу, если место несущих балок занимают металлические конструкции, на которых держится верхняя, еще не снятая часть? Вопрос второй. У Преображенки сгнил окладной венец. Ну, нету его. При переборке вопрос решается просто – берешь второй или третий венец целый. под него подводишь еще 2 венца. Как подвести под церковь 2 новых венца, если металлическая конструкция стоит и под ней нету для окладного венца места, она намертво приварена к фундаменту?

Третье. Металл зафиксировал церковь в уже деформированном положении. Соответственно, если вы не убираете металл, то вы можете восстановить церковь только в том положении, в котором она зафиксирована, то есть деформированном.

И, вот, понимаешь, что Преображенка – это такой символ России. Выпотрошили, убили и вставили в чучело этого железного сталинского ежа. Я не зря рассказывала об этих сожженных стожках и председателе колхоза, и неработи.

И, вот, я разговариваю с нормальными людьми, и Виталий как раз Скопин рассказывает мне, что, вот, все-таки, у него есть план, как без вреда для пациента вытащить гланды через задницу. Вот, он недавно предложил этот план музею. Даже, вроде бы, он одобрен. И Скопин говорит, что, вот, сначала они разберут первый ярус церкви, перевезут его в ангар. Не получится собрать его при наличии металла, соберут этот ярус в ангаре. Потом разберут второй ярус. Если он не встанет, тоже его поставят в ангаре. Третий ярус – тоже поставят в ангаре. То есть фактически вернутся к переборке, только разбирать церковь будут снизу. И так, вот, в ангаре они соберут все ярусы, а церковь в это время закроют рекламными баннерами, чтобы турист все это видел... Не отпугивать туриста. А, вот уж когда дело дойдет до луковок, то там быстро металл разберут, ярусы перетащат на место, луковки над ними как можно быстрее построят... То есть, еще раз. Когда спрашиваешь чиновника: «Почему лифтинг, а не переборка?», он говорит: «Это вам специалист объяснит». Когда спрашиваешь специалиста, он говорит: «Потому что так решено начальством».

И, вот, на следующее утро я встречаюсь с двумя самыми главными специалистами... И я еще раз повторяю. 2 вида нормальных людей: одни говорят, что нельзя гланды доставать через задницу, другие говорят, что давайте лучше мы, чем кто-то другой. И у меня нет вопросов ни к тем нормальным людям, ни к этим нормальным людям – у меня есть вопросы к начальству: зачем оно решило гланды доставаться через задницу?

На следующий день я встречаюсь с двумя людьми, которые должны мне дать ответ на этот вопрос, потому что именно они определяют метод реставрации. Это главный архитектор проекта, его зовут Рахманов, еще один человек – вы знаете, его тоже зовут Попов, только Николай Леонидович. Там вообще Поповых совершенно какое-то немеренное в этой истории человек. И, вот, они ученые люди, они мне должны объяснить, почему лифтинг, а не переборка. И разговор наш начинается совершенно феерически.

Я спрашиваю, простой вопрос технический: «Почему лифтинг, а не переборка?» И Николай Попов мне отвечает: «Потому что музей продолжит работать и люди продолжат ездить в Кижи». Но, простите, это аргумент бюрократа, а не архитектора. Да, вот, музею как бюрократической структуре выгодно, чтобы турист шел. Но интересы реставрации тут причем? И на это мое замечание Попов говорит: «Почему вы говорите «бюрократия»? Мы говорим от имени людей». Я спрашиваю, где проект реставрации, потому что из того, что мне рассказывал ровно накануне вот этот Виталий получается, что проекта нет. Ведь, если после выигранного конкурса Виталий представляет проект, который фактически ставит крест на первоначальном проекте и сводится к той же переборке, только через задницу, то, значит, проекта нет. «Проект есть, - говорит господин Попов Николай, - потому что он утвержден». Потому что было много комиссий. Я говорю: «Ну, вот, есть академик Орфинский – это человек, который сначала был страшным противником Александра Попова, а теперь, наоборот, является его страшным сторонником. И, вот, - я говорю, - академик Орфинский очень много времени просит этот проект посмотреть и ему отказывают». «Орфинский врет!» - говорит Николай Попов. «Ну, давайте, - говорю я, - позвоним ему. И вы вручите ему проект, и я увижу, что он врет». «Я не буду звонить Орфинскому». Это мне говорят ученые люди, которые отвечают за проект. Я говорю: «Хорошо. Тогда дайте мне проект, перекачайте его на CD – я его сегодня передам Орфинскому». «Вы что думаете, - говорит Попов, - я вру? Я никогда не врал. Я – взрослый человек, я не собираюсь участвовать в тестах». И, собственно, я спрашиваю: «Как Рахманов собирается решать самую главную проблему? Как можно ставить деревянные опорные конструкции, стягивающие церковь изнутри, если их место в это время занимают металлические балки, на которых держится верх? Вот как, если у вас есть тело, из него вынули все кости, как вы обратно будете вставлять кости, если их место заняли металлические штыри?» «Это технический вопрос, - отвечает мне Попов. – У нас куча вариантов. Я – профессиональный реставратор».

И, вот, этот феерический разговор, и во время этого феерического разговора мне Николай Попов вдруг произносит фразу, которая ставит все на свои места. Он говорит: «Нам некуда торопиться». И я вдруг понимаю, что все, что я принимала за технический спор, лифтинг или переборка является техническим спором. Это вопрос целей, вопрос человека и вопрос бюрократии. Александру Попову нужен результат. Он готов за 3 года раскатать церковь и собрать. А этим нужен процесс. Нам некуда торопиться. Чем дальше, тем лучше. Потому что процесс лифтинга – это такая штука, которая отвечает трем главным требованиям бюрократии. Первое, чем дороже, тем лучше. Второе, чем дольше, тем лучше. И чем меньше ответственности, тем лучше. Вот, они будут это по ярусам снимать и по ярусам развешивать. А потом через 10 лет выяснилось, что не получится. И скажут: «Ой, ребята, ну, это же не получилось еще 10 лет назад».

И, в общем-то, лифтинг или переборка – это можно сказать про все наши реформы. Вот, как проводить реформу МВД? «Лифтинг, - отвечает Медведев. – Вот мы оставим костяк, а мы тут заменим вывеску, милицию переименуем в полицию, заменим сгнившее бревнышко, через некоторое время заменим еще сгнившее бревнышко». А знаете, потом оказалось все то, что есть. А, вот, в Грузии произошла переборка – все здание МВД раскатали до бревна, все гнилые бревна выкинули. Кого выкидывать, решил архитектор.

Да, кстати говоря, к вопросу о профессионализме. Так получается, что на обратном пути мы едем из Петрозаводска и мы останавливаемся у церкви, которую реставрировал Рахманов, профессионал. Который мне на вопросы, как он будет решать технические вопросы, отвечал: «Ну, я же профессионал». Это единственная деревянная церковь, насколько я знаю, которую Рахманов отреставрировал. Вот, она отреставрирована 30 лет назад и до сих пор не сняты леса. Старые гнилые бревна поставили на место – они уже поползли, уже после реставрации их стягивают такие безобразные жимы, от бревен не отодраны плашки от лесов. Там в одном месте жердь такая висит, остаток от лесов. Два нижних венца забыли поставить, вход в подклетье напоминает кошачий лаз. Между бревен окладного венца рубероид вместо бересты, бревна стесаны электрорубанком. То есть, ребята, ну, если б так ремонтировали квартиру нового русского, то, вообще, архитектора бы замуровали в подвале. И, вот, Попов на это смотрит, он мне, естественно, указывает радостно на все эти замечательные черты. А! Там еще бревна взяты негодные для переборки – там они выбиты морозом. Попов говорит: «И эти люди мне запрещают ковыряться в носу».

И как я уже сказала, вот, то, что происходит с Преображенкой – действительно, национальное достояние России, уникальный памятник – мне кажется ужасно характерным для всей нашей истории, для всего, что происходит сейчас. Потому что абсолютно мелочные бюрократические интересы, технические реализованные в том или другом проекте, приводят к эпидемии абсолютной безответственности, при которых побеждает бюрократия, побеждает процесс, а не побеждает результат. И здесь нет даже больших денег. Ну да. Слушайте, ну, этот дурак Попов хочет перебрать церковь за 3 года и, вот, свою, Цыпино он перебрал за 30 миллионов рублей, а тут только на выдирание гланд через задницу выдали только первым заходом 300 миллионов рублей. И еще, наверняка, потом разъяснят, что «вы знаете, ребята, надо же больше – у нас тут уникальный памятник». Кому нужен Попов, если он хочет что-то сделать?

И сейчас я вижу только один выход, кстати, из положения. Это если Русская Православная Церковь заберет Преображенку себе и отдаст ее Попову на реставрацию. И через 3 года Патриарх Кирилл сможет отслужить там молебен. Я не поклонник РПЦ – она там все метет, музеи справедливо упрекают ее в том, что памятники культуры в руках РПЦ, мягко говоря, не становятся сохраннее, но тут, извините, клин вышибают клином. Потому что за 30 лет вокруг Кижей сложилась мощная бюрократия, выражающаяся вот этим поразительным новоязом «нам нужна оппозиция, но оппозиция конструктивная». И заинтересована в том, чтобы процесс восстановления Кижей длился бесконечно и был как можно более затратен. Вот, для РПЦ это хороший способ нанести ответный удар. «The (НЕРАЗБОРЧИВО) is a big fish», как сказал герой моих любимых «Звездных войн».

Еще меня спрашивают про поездку... Слова Путина доехать на «Калине» до Москвы, чтобы посмотреть, какие у нас прекрасные дороги, спрашивает Леха из Уфы. Напомню, что Путин пропутешествовал только что на Ладе «Калине» в тех самых местах, где обыкновенно пользуются японками, и которые фактически бунтовали против позапрошлогоднего уже решения Путина ввести повышенные пошлины на импортные автомобили. То есть можно сказать, что у АвтоВАЗа появился новый пиар-менеджер, его зовут Владимир Владимирович Путин. И самое смешное во всей этой рекламной поездке заключается в том, что, насколько можно судить, ведь, никакой сквозной асфальтированной дороги от Москвы до Владивостока не было. И судя по тем сообщениям, которые идут от пресс-службы, это не то, что Путин открывал новую асфальтированную дорогу, то есть это такой абсурд в квадрате. Нету дороги асфальтированной, которая связывает в XXI веке Москву и Владивосток. Но по части этой дороги – а часть этой дороги отремонтирована очень хорошо, там есть даже замечательные развязки, которые кончаются ровно в 200 метрах от шоссе и ведут в никуда – по части этой дороги едет Путин на желтом чуде отечественного машиностроения.

И, вот, если Путин заходит в аптеку, он спрашивает Арбидол, эффективность которого не доказана, но к которому зато имеет отношение госпожа министр здравоохранения Татьяна Голикова. А если Путин рекламирует машины, он рекламирует Ладу «Калину», но при этом на работу ездит на Мерседесе.

Но вообще-то я должна сказать одну положительную вещь. Я думаю, что не случайно Путин поехал на Ладе «Калине» именно сейчас, а не 2 года назад во время кризиса. Потому что за 2 года на АвтоВАЗе произошли существенные изменения. Это бесспорно изменения к лучшему. Они не могут быть революционными, потому что единственная революционная вещь, которую можно сделать с АвтоВАЗом, это взорвать там атомную бомбу. На место прежних генеральных директоров назначен человек, которого зовут Комаров. Его, насколько я понимаю, пролоббировал зам Чемезова по имени Завьялов. Комаров – это человек, который был Chief financial office в Инкомбанке, который потом был замом у Прохорова в «Норильском Никеле». А это уже просто можно говорить знак качества. И назначен был господин Комаров так, что когда у АвтоВАЗа было совсем плохо и предыдущие директора от Ростехнологий довели объем убытков по тысяче долларов с каждой выпускаемой машины, господина Комарова пригласили сделать доклад о боевых проблемах АвтоВАЗа. Он сделал доклад в присутствии главы «Renault». После того как Комаров сделал доклад наступило такое, продолжительное молчание. Потом глава «Renault» глубоко вздохнул и сказал: «Спасибо, господин Комаров, теперь мы хотя бы понимаем, где мы находимся». И на следующий день Комарову поступило приглашение возглавить АвтоВАЗ. Явно не ради бабок, потому что у человека, я думаю, бабки достаточные есть. Понятно, что он должен решать какие-то политические проблемы. Понятно, что он относится к той категории людей, которая вынуждена доставать гланды через задницу. Но делают они это безумно профессионально. Он получил некоторые политические санкции. Господин Комаров уволил 30% рабочих – это правильно. Он вывел АвтоВАЗ на точку безубыточности. То есть вот эта тысяча долларов убытков с машины исчезла. Понятно, что это сделано благодаря программе утилизации старых автомобилей, которая сейчас заключается в том, что если ты сдаешь свою старую машину, ты получаешь чек на 50 тысяч рублей, которые ты можешь истратить только на новую машину. Причем, не только на АвтоВАЗ. Ну, понятно, что, естественно, люди сдают машины, которые стоят меньше 2 тысяч долларов. В основном, они сдают старые «Жигули». И из тех 10 миллиардов рублей, которые потрачены на эту программу, 7,5 миллиардов рублей фактически субсидированы в «Жигули». Ну, это гораздо лучше, чем субсидировать процентные ставки. В принципе, так сделано и в Германии, так сделано и в США. США потратили на такую же программу 3 миллиарда долларов. Более того, они это сделали за первую неделю – вот, 3 миллиарда было выделено и за неделю потрачено.

То есть очень важным достоинством этой программы, хотя это все равно доставание гланд через задницу, является то, что вы даете деньги не заводу, вы даете деньги людям. А люди делают выбор, на какую именно продукцию его истратить, хотя, еще раз повторяю, 3/4 этих людей выбирают продукцию АвтоВАЗа.

Более того. Втрое снизился процент обращений во время гарантийного срока на АвтоВАЗе. То есть втрое поднялось качество. Это грандиозный результат за год. Насколько я понимаю, Комаров – он, по-моему, назначен в мае прошлого года. То есть, вот, я хочу обратить внимание, что, собственно, система никого не заставляет быть негодяем. Статистически она так устроена, что бóльшая часть людей, которые работают на систему, оказываются гнилыми как вот эти сгнившие бревна XVI века. Но это вовсе не обязательно. И, вот, грандиозный пример АвтоВАЗа, казалось бы, достаточно такой, египетской пирамиды, которая при прежних менеджерах и том же хозяине господине Чемезове давала убыток в тысячу долларов, а сейчас вышла на точку безубыточности и Путин может позволить себе проехаться на этой желтой Ладе «Калине». Ну, скажем, это не так смешно, как 2 года назад. Всего лучшего, до встречи через неделю.

 

Источник