В Екатеринбурге из-за эмиграции сотрудников закрылся проект, помогавший жертвам домашнего насилия. Это была организация «Стигма», проект, на самом деле, очень классный и разнонаправленный: они работали и непосредственно с пострадавшими женщинами и много занималась просветительской работой, вела телеграмм бот, выпускала материалы, но сейчас это все стало очень плохо реализуемым. Мне очень печально откликается эта история, потому что это распространенная проблема фемактивисток. Не эмиграция, хотя и она тоже, скорее, общий психологический контекст.
Очень сложно заниматься профилактикой какой-то конкретной формы насилия в мире, где насилие резко приобрело статус нормы и общественно одобряемого поведения. Да и в принципе сложно заниматься классической фемактивностью во время войны. Это не значит, что она стала не нужна, но все твои привычные темы, углы и взгляды резко развернулись на 180 градусов. В прошлом ноябре ты писала текст о проблемах с легализацией проституции и незащищенности секс-работниц, сегодня… ты такой материал не пишешь, потому что секс-работницы, будем честными, не волнуют сейчас вообще никого. Хотя исчезла ли эта проблема? Нет. Не исключаю, что даже стала куда хуже и острее в тех самых приграничных территориях, куда свозят толпы озлобленных мужчин. Вот! Опять. Все сквозь призму СВО.
Ты не можешь писать о проблеме изнасилований и о том, что полиция не принимает заявления, потому что читаешь с десяток материалов об изнасилованных женщинах на тех территориях. Все радикализировалось, все обострилось, все стало жестче. Мы годами говорили о другом и иначе. Раньше нашим коллективным дискурсом было: посмотрите, вы не обращаете внимания на проблему, вам кажется, что ее нет, а она есть. Все плохо, женщины страдают. Сейчас дискурс изменился. Люди и так особо не хотели думать о домашнем насилии, об изнасилованиях, о репродуктивном насилии, но сейчас, это ушло даже не на второй план, а откровенно отдано в архив до лучших времен, если они вообще наступят. Сколько женщин пострадает и погибнет до этих лучших времен?
Я уже не говорю о дискурсах так называемого феминизма третьей волны. У нас и так он особо не приживался, потому что со второй-то волной не разобрались, но как, какими словами и, если честно, уместно ли сегодня в принципе говорить о таких вещах, как бодипозитив, адаптивные бьюти-практики, концепции внутренней мизогинии, и других материях, очень тонких и очень… мирных. Они отпадают сами собой, некогда думать о своем теле, когда нечего есть, нет бьюти-практик, если на них нет денег. Хотя, с другой стороны, откровенно: у тех, кто был целевой аудиторией этих разговоров, все еще есть деньги, там проблемы другие. Какой бодипозитив и неприятие себя, когда у тебя уже больше полугода депрессия и с твоим телом она никак не связана?
Феминизм, как и все в России стал военным. Антивоенным. Так или иначе, он стал совершенно другим, в нем действительно стало невозможно делать все то, что ты делала раньше, а ты и раньше немногое могла. Просвещать? Всем не до того? Помогать? Нет ни моральных, ни физических ресурсов. Мне, впрочем, кажется, это проблема не только феминизма, это в целом проблема всех гражданских инициатив: от зоозащиты до помощи больным детям.
Фактически традиции и принципы работы фемсообщества в России практически уничтожены. При этом, разумеется, жива инфраструктура, связи, активистское сообщество, оно даже стало несколько прочнее, по крайней мере давно я не видела никакого внутреннего переругивания интерсекциональных феминисток с радикальными. СВО нас объединила, хоть и многое сломала. И я точно знаю, что нам удастся, и даже без особых сложностей, возродить мирный феминизм снова, и он будет только лучше. Но еще раз, сколько женщин пострадает и погибнет за это время?
