50-е годы. Война не ушла еще даже из городов. Только разобрали руины и жители, а кое-где пленные немцы возводили на месте уничтоженных домов, заводов и фабрик новые. Как они были жалки эти вчерашние хозяева жизни. Как усердно трудились, с немецкой педантичностью и качеством возводя то, что недавно с такой же педантичностью уничтожали. Города можно восстановить, сожженные дотла деревни воссоздать вновь. Нельзя лишь вернуть время и убитых, погибших людей.
Поля боев уже как могли очистили от железа войны, и их пахали, чтобы кормить страну. Сначала таскали плуги на себе, на чудом уцелевших коровах и еще более редких лошадях. Потом к работе подключились лишенные орудий и башен танки, которые использовали как трактора, позже появились первые трактора мирного времени, построенные на новых заводах. А земля принимала и укрывала тела оставленных на полях погибших.
Там, где были леса и болота, где и в мирные, довоенные времена кроме редких охотников, грибников никого не было, там война еще лежала во всей своей страшной "красоте". Обломанные снарядами деревья, изрытые воронками подлески и рощи.
Перепаханные гусеницами предболотья. А кругом черные, сгоревшие остовы машин, танков и самолетов. И тела, тела, тела, обглоданные расплодившимся зверьем кости в истлевших обрывках обмундирования, белеющие, расщепленные взрывом прикладов, подернутые ржавчиной винтовки и пулеметы. Вот здесь война отступать не желала, каждый месяц унося жизни подорвавшихся на минах и неразорвавшихся снарядах. Дороги в леса зарастали. Лишь отчаянные одиночки рисковали сунуться в недавние долины смерти, а долины эти такими и оставались.
Николай Орлов. Именно Николай, на тот момент уже не Колька, но еще и не Николай Иванович, он один из тех немногих, кто не боялся Долины. И единственный, кто ходил туда с конкретной целью. Он ходил читать войну. Читать и отбирать у нее сгинувшие имена и судьбы. Он читал ее и рассказывал ее истории людям, и эту историю он рассказывал, но своему младшему сыну Сашке он рассказал ее отдельно, а смышленый пацаненок запомнил даже интонации отцовского голоса и пронес их через десятилетия.
Очередной поход на войну ничем не отличался от предыдущих. Нужно было войти в лес, найти, может быть, что-то для дома и быта, инструмент, посуду и собрать у найденных убитых документы и медальоны, чтобы потом по вечерам, разбирая нечеткие уже записки, писать письма о судьбе пропавших солдат.
Брошенная и частично разбитая позиция немецкой тяжелой 105 мм батареи, здесь не должно быть наших солдат, зато здесь можно разжиться хорошим шанцевым инструментом. Ведь артиллеристы всегда что-то строят и копают. Артиллерийские обозы, как обозы саперов, всегда набиты лопатами, кирками и топорами всех размеров и форм. Начав обход орудийной позиции от центра, Николай вышел на окопы боевого охранения и уже было собрался уходить с бесполезного в его поиске места.
Ну что может быть в окопах охраны? Вдруг заметил торчащий за окопом наш солдатский ботинок. Откуда он тут, в немецком ближнем тылу? Николай подошел, внимательно посматривая себе под ноги и выискивая среди ржавого металлического хлама такие знакомые очертания немецких "шпрингов". Он подошел к начинающимся кустам предболотья и увидел, что под палой травой и листьями лежит солдат.
Их было несколько. Скорее всего, небольшая разведгруппа, посланная кем-то из командиров для поиска немецкой артиллерии. Нарвались они на крепко сидевшее здесь боевое охранение из сытых, да понюхавших пороху, немецких артиллеристов. Немцы не бездельники. Часовой открыл огонь на звук, на слабый, неосторожный шорох в тихом лесу. Еще не остыли немцы после гибели целой армии в этих лесах. Еще свежи были воспоминания об изнуренных, но не сломленных болотных солдатах Второй ударной. Очередь трассерами в упор толкнула разведчика в грудь и откинула в болотные кусты. Группа, огрызаясь огнем, откатилась к передовой. А тело погибшего так и осталось лежать укрытое травой предболотья. Батарея, видно, спешно снялась с обнаруженной позиции. Вот и лежит солдат так далеко от своих и передовой.
Стертые солдатские ботинки, лопнувшие высохшие ремни с винтовочными подсумками, проросшие мелкими корнями и истонченные гниением нити гимнастерочного и шароварного сукна, портсигар и единственный на всех солдатский медальон. Вот, это главное. А вас, куда вас? Николай смотрел на человека, человек смотрел пустыми глазницами в серое небо. Да никуда. Не хоронят вас. Говорят, все похоронены. Не до вас пока, мужики, подождите, придет время.
Дома, закончив с делами, при тусклом свете лампочки он раскрутил записку и прочитал имя солдата, адрес семьи и, вздохнув, сел за письмо.
"Уважаемые.... Ваш сын, пал смертью храбрых, мною обнаружены его останки и его смертный медальон" — и дальше: кто и как обнаружил, "если сможете приехать, я покажу вам место его гибели и его тело. Николай Орлов".
Ответ, полученный Николаем, был еще страннее: "Здравствуй Вася, мы знаем, что ты жив и, наверное, стал инвалидом, не хочешь нас обременять и поэтому придумал свою гибель. Мы ждем тебя любого, возвращайся домой. Мама, сестра". Было второе письмо, в котором Николай Иванович еще раз убеждал родных, что их сын и брат погиб в бою, а он нашел его тело и документы.
Родные приехали, так и не поверив Орлову. Они везли с собой несколько сумок продуктов, одежду и вещи для сына. Не поверили и когда пришли в дом Орловых и выслушали рассказ Николая. Сестра потребовала: "Не верю. Ведите в лес, я узнаю его!"
Военный лес, лес Мясного Бора поразил. Поразил до глубокой тишины в душе эту видевшую многое женщину. Тогда война прошла через каждого, но увиденное здесь нужно было просто пережить, перемолчать. Они пробирались к немецкой позиции, только Николаю известными тропами. Он лично снимал и обезвреживал здесь мины, здесь, подорвавшись на немецкой мине, навсегда остался его брат, и чудом выжил он сам. Вот оно, место скоротечного, неравного боя. Вот он, торчащий из-под жухлой листвы солдатский ботинок с истлевшими лентами обмоток вокруг голой кости.
- Вот он! - Николай кивнул в сторону убитого.
Женщина опустилась на колени и лихорадочно стала разгребать покрывавшую тело листву и траву, исступленно отбрасывая в сторону оторванные ногтями клочки.
Николай хотел помочь, нагнулся, но женщина, отмахнулась от него и продолжала рвать ногтями землю вокруг тела. По ее белому, ничего кроме боли не выражающему лицу, засыпанному мелкими черными песчинками земли, двумя неровными дорожками текли слезы. Вдруг женщина замерла. Начала активно раздирать какой-то обнаруженный ей предмет, чуть убрала голову в сторону, что-то разглядывая на земле. Вскрикнула и упала в обморок, обняв тело погибшего.
Николай метнулся к женщине, перевернул ее начал бить по щекам. Схватил валяющуюся рядом солдатскую каску, зачерпнул из болота черной торфяной воды и вылил женщине на лицо. Она тихо застонала, встряхнула головой и села, привалившись спиной к стволу дерева. Ее глаза смотрели в лесную даль, а в них была пустота.
Внизу на земле блестели кировские часы на ремешке, одетые на кость предплечья.
- Я ему их передала, когда уходил эшелон на фронт. При мне он одел их на руку и обещал не снимать до победы, - выдохнула одним разом женщина, не отрывая пустого взгляда от леса.
Она чуть повернула голову, ладонью смахнула с лица, как наваждение, воду и слезы.
- Здравствуй, Вася, мы с мамой дождались, - глядя в пустые глазницы, прошептали ее губы.
Из леса они выходили втроем.
На долгие годы семья найденного Николаем солдата стала для Орловых родной. И только новое время и новые поколения прервали эту, подаренную проведением, связь.
