Это письмо Илья Шакурский передал из мордовской колонии через мать Елену Богатову для своего блога в «7х7» 3 ноября 2021 года.
Предисловие
Данный цикл коротких очерков является квинтэссенцией моего начального периода заключения в лагере строгого режима. Я намеренно пока что избегаю конкретизации картин, не включая в свои описания окружающих меня людей, диалоги и ситуации, дабы не лишить происходящее должной объективной оценки и анализа. Но при этом я все же стараюсь оставить отпечаток моего нахождения в настоящей реальности, сопровождающийся попытками спастись от мрака повседневности, в том числе путем погружения в светлые грезы и воспоминания.
Противостояние неподвластных кому и чему-либо явлений природы с материальным строем конструкций – есть олицетворение моей внутренней борьбы свободы и заключения. Вжиться в эти стены, став их составляющей или же быть ветром, несущимся сквозь все преграды? Мое существование стало сопровождаться нескончаемым трипом ежедневной борьбы за спасение своего внутреннего мира против поглощения, сводящей с ума ограниченности. Бег моих мыслей и наблюдений все чаще растворяется в творческой медитации, хотя мои истоки вдохновения порой пытаются задушить расписанием режима. Но я пишу, значит, не сдаюсь, значит, живу.
Сегодня, когда те, кто не принял действительности созданной системы, погрузились в ее самую сердцевину, где и содержится ее основная задача подавления воли. Главная наша особенность – это неистовое свободолюбие, которое позволяет увидеть все тонкие нити лишения и гнета, из которых состоит структура системы. Нам остается лишь не запутаться в этих сетях и, являясь репортерами, отражающими истинную сущность режима, показать ядро несвободы, дабы в очередной раз обличить его противоречивую лицемерную суть.
Пусть будущие поколения знают, что мы не согласились с правилами этой системы, не приняли ее «правды».
Посвящается политзаключенным России и Беларуси, а также всем, кто искренне стремится к свободе.
Мой маршрут
Как кони медленно ступают,
Как мало в фонарях огня…
Чужие люди точно знают,
Куда везут они меня.
(Мандельштам)
Все произошло внезапно, хотя все мы знали, что этот день рано или поздно наступит. Открылась кормушка (отделение для выдачи еды в двери камеры), и продольный сообщил мне: «Сегодня ты нас покидаешь». Кажется, молодому уфсиновцу и самому не верилось в сказанное. Три года в этих стенах. Еще, может быть, немного, и я бы мог стать, как тот персонаж из фильма «Пираты карибского моря», «частью команды, частью корабля».
Этим вечером наступил тот самый момент моего отбытия из места, в котором за последние годы мне пришлось многое пережить, понять, увидеть, узнать и переосмыслить. Но я без какого-либо трепета отношусь к уже ставшей привычной мне обстановке. Я ненавижу это место также, как ненавижу все тюрьмы и подобные им учреждения. А впереди неизвестность, грядущая тень, в которой меня ждут все новые и новые события.
Началась суета, сбор баулов, прощальный крепкий чай с сокамерниками и наилучшие пожелания в грядущий путь.
Отбой, но глаз не сомкнуть. Внутри будто что-то движется, переворачивается, ударяется. Очередной жизненный этап порождает множество чувств, раздирающих душу. Нужно писать. В темноте, допивая холодный горький чай, сквозь волнительный мандраж, я делаю то, что стараюсь делать всегда – в очередной раз оставляю отпечаток своей души на бумаге.
Сотри все песни, что не вызывали слез.
Строки сожги, что не довели до мурашек.
Найди в себе силы понять, что всерьез
Гор не заменит вид многоэтажек.
Сними с себя цепь, дай волю свободе.
Чувствуешь ты? Полной грудью дыши.
Посмотри мне в глаза. Найди всю мою фальшь,
Забери, растопчи, разорви ее в клочья.
Оставь лишь любовь, мою боль лишь оставь,
И пусть она будет такой днем и ночью.
Возьми мою руку. Почувствуй все то,
Что я оставляю сейчас на бумаге.
Я падаю вниз, и мне все равно,
А ты наблюдай, не теряя отваги.
Смотри на всю злость в моих кулаках,
Стекает с них алая кровь безнадеги.
Обломки брусчатки на кандалах,
И вот я стою на пороге.
Потерянный взгляд, не мой и не твой.
С облаком птицы летают беспечно.
Стоит эшафот над смиренной толпой,
Лишь шепот сквозь страх «Мы здесь не на вечно».
Я крепче сжал руку. Закрыты глаза.
Прости меня, Боже, за все злодеянья,
За глупость, отчаянье, грех на устах.
Прими, я прошу, мое покаянье.
Нет смысла в притворстве и камне сердец,
В угрюмом молчанье, закрытости судеб.
С ролью бунтарской вечный беглец
Делает шаг, иных шансов не будет.
Из комнаты прочь, совершая ошибки,
Чтобы луч солнца резал глаза.
Сквозь стон вырывая из губ своих нитки,
О любви, о свободе, о том, что тревожит,
Что дух возрождает затухших огней.
Искренность слов до дрожи доводит,
Словно лирика белых ночей.
Я сделал, что мог, а ты же решай.
Понять и принять все это не просто.
Радость, счастье, грусть и печаль –
Наша награда, души производство.
Читай эти строки на площадях,
В лесах, у Арбата, на Марсовом Поле,
Пропой их хоть песней, озвучь их в стихах,
Только помни одно – оставь их на воле.
(ночь 13.11.2020)
Дверь открылась. Я выхожу из камеры, в которую никогда больше в своей жизни не вернусь. За порогом я оставляю множество терзаний, надежд и дум. Но даже в тесноте этих стен я встретил людей, которые своей добротой, пониманием, поддержкой делали будни радостнее и ярче. Наверное, это самое важное, что я забираю с собой из трехместной камеры под номером 129. Стук захлопнувшей двери поставил очередную точку.
Сборное отделение. Сигаретный дым режет глаза и заставляет откашливаться. Множество сумок и баулов на грязном полу и скамейках. Ожидание грядущего шмона и нескончаемая череда предположений на устах арестантов о том, куда повезет нас Столыпин.
На сборе сотрудник вручает мне две присланные книги, которые не успели попасть ко мне в камеру со стола цензора. Библия от мамы и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург от Ивана Асташина. Название книги на обложке заставило меня задуматься и о моем предстоящем маршруте, и о его возможной продолжительности. Выдержу ли я все это? Дойду ли до конца? Наступит ли он, тот самый конец?
Глубокая ночь. Мы грузимся в автозак в окружении камуфляжной формы и пристального взгляда овчарок. Через маленькое окошко автозака я прощаюсь с городом. Он провожает меня морганием светофоров, яркими расцветками вывесок магазинов и проблесками фар одиноких такси. Город спит, и мы, тихо и медленно, украдкой, покидаем его, будто нехотя беспокоить его местных жителей своим уходом. Проснувшись, город продолжит свою повседневную жизнь, не заметив нашего отсутствия и забыв о том, что мы когда-то были здесь.
Напротив меня, в соседней клетке автозака, находится мой друг, с которым мы обмениваемся прощальными напутствиями. Но выдавливать из себя слова все тяжелее, хотя и хочется вдоволь наговориться перед долгой разлукой. Внутри каждого из нас, кажется, непрерывный наплыв мыслей и вопросов «Куда? Зачем? За что?»
Мы смотрим друг другу в глаза:
- Держись, братан.
- И ты держись, брат. Все пройдет.
Вопреки всем ожиданиям вагон поезда оказался полупустой и относительно комфортный. К примеру, одной из приятных неожиданностей для меня было то, что спустя несколько минут после того, как поезд тронулся, нам открыли окна, через которые я мог наблюдать пролетающие огоньки в темноте. Они убаюкивали, внушая иллюзию того, что я мчусь в электричке к своим друзьям, и у меня просто села батарейка в плеере.
В вагоне в основном находились москвичи, которые и сообщили нам о направлении поезда, но и это никого не утешило. Впереди множество городов с десятками самых разных зон, и далеко неизвестно, где каждый из нас окажется через несколько часов, дней или месяцев. Будешь ли уже слышать голоса родных и пить кофе, а может, будешь крепиться в изоляторах или еще что пострашнее, о чем в такой момент и думать не хочется. Как правило, многое в таком случае зависит от места, в которое ты попадешь, нежели от самого человека.
За окошком вырисовываются первые контуры пейзажа, и я всем своим взором прикован к быстро сменяющимся картинкам. Деревья, одно за другим, то приближаются, то уходят вдаль. А я же ловлю себя на мысли, что за несколько лет я впервые вижу такое количество деревьев. Небо раскрывает в себе пылающую лаву солнечного света. Я улыбаюсь. Улыбаюсь солнцу, небу и деревьям. Улыбаюсь жизни, стремительно проносящейся за решетчатым окном столыпинского вагона. От придорожных домиков веет утром. Бывало, в ходе моих путешествий, прохаживаясь по пыльной обочине в поисках более удобного места для остановки попутки, я часто заглядывал в окна этих аккуратных избушек, представляя обстановку комнат, быт жителей этих домов, которые еще спят или уже ранним утром заняты хозяйством.
Первый, совсем тонкий слой снега, покрывает огороды, обнесенные мрачными ветхими заборчиками. Все это кажется таким родным и приятным, добрым и теплым, что я мысленно пытаюсь остановить движение поезда, чтобы еще больше наслаждаться этими видами.
Проходит пару часов, и нас ожидает первая остановка – Мордовия. В числе выходящих в этом регионе звучит и моя фамилия. Интересно, по каким все-таки критериям выбирается место отбывания для каждого из нас? Ответ на данный вопрос пока мне неизвестен, и я продолжаю свой путь навстречу назначенному мне наказанию. Собираю сумки и в быстром темпе покидаю вагон, наблюдая сочувствующие взгляды оставшихся этапников. Многие надеялись, что их фамилии не прозвучат в этом месте, но повезло не всем.
И вот мы уже стоим на перроне, сцепленные одним тросом, связанные одним маршрутом по ветке мордовских лагерей. Местные жители Саранска толпящиеся неподалеку от нас, все без исключения устремили свои взгляды в нашу сторону. Для них мы словно персонажи, сошедшие с кадров сериалов на телеканале «Россия». Зэки… Все это кажется таким далеким и неизвестным ровно до тех пор, пока не вспомнится русская народная пословица «от сумы и тюрьмы…». Эти слова по сей день несут в себе неутешительную истину, поэтому зашивайте свои карманы, уважаемые прохожие, не думайте лишнего, и не стоит надолго задерживаться на одном месте, а то можете показаться подозрительными.
После очередной поездки на автозаке меня встречает, кажется, будто постепенно провалившийся под землю рузаевский корпус местного СИЗО. Когда-то Рузаевка была частью пензенской губернии, поэтому можно в какой-то степени считать, что я остаюсь на родине, хотя и за решеткой. Вокруг поля, заросшие высоким, уже высохшим бурьяном, а вдали – железная дорога с застывшими на ней ржавыми грузовыми вагонами. Идеальное место для съемки клипов на песни Егора Летова.
Меня поселили в двухместную убогую камеру, где на протяжении нескольких дней я находился один. Пошли первые весточки от друзей и родных, появилась первая информация о возможном месте отбывания и мысли, нескончаемый поток разных размышлений. Неужели все это правда? Моя ли это жизнь? Оглядываюсь по сторонам и не могу свыкнуться с неизбежной реальностью.
Снова вечерний этап. Автозак, конвой, овчарки, наручники, холод, сух паек, полосатые (заключенные, отбывающие срок на особом режиме), и через несколько часов я прибываю на потьминскую пересылку. Снова в связи с режимом наказания и цифрами статьи сижу один. На этот раз задерживаясь надолго из-за карантина в колониях. Сижу будто в закрытом сундуке. Но хотя бы с книгами. Открываю страницы «Крутого маршрута». «Много разных чувств терзало меня за эти годы. Но основным, ведущим, было чувство изумления. Неужели такое мыслимо? Неужели это все всерьез? Пожалуй, именно это изумление и помогло выйти живой. Я оказалась не только жертвой, но и наблюдателем», - пишет Евгения Гинзбург, чей маршрут был длиной в 18 лет. Каким же будет мой маршрут, покажет время, но а мне остается также быть наблюдателем.
(ноябрь 2020)
