Я живу недалеко от объездной. Сегодня перед обедом шумели матюгальники и подвывали сирены — на тралах тащили технику покрасоваться в центре. У нас, как и в столице, некто, решивший, что он вправе, вещал на голубом глазу со скорбной личиной о величии и подвиге. Мимо шли ряженые и просто люди, искренно полагающие, что это величие и есть — участие в коллективном психозе. Сейчас четвертый час. Время от времени под окнами раздаются пьяные песни. Страна гордится.
Мой товарищ регулярно копал с поисковиками под Мясным бором. И на Невском пятачке — он родом из Тосно. Помню, как в его гараже лежало девять опознанных скелетов. Полтора года. В 2000-х. Чиновники не давали участка для их захоронения.
Кстати, кто знаком с поиском — тот знает. Если кости в братской могиле — это наши хоронили. У немцев процесс выглядел иначе.
В годы моего детства ветераны еще не казались стариками. Это были мужики лет пятидесяти. Вполне еще работоспособный возраст. И еще нет историй из серии «Я вылез из кустов с криком „Хенде хох!“ и автоматом, и рота фрицев сдалась в плен».
Я знал сына полка и штрафника, бойца-диверсанта и белорусского партизана. Даже бывшего полицая — того, который выдал Лизу Чайкину. Война делает мир тесным на много лет.
Бабушка по матери. Приехала в наши края из Псковской области. Всю многочисленную родню ее сожгли каратели в деревне Порховка. Выжила только моя бабушка с матерью и сестрой — потому что уехали в 1940-м.
У нее был жених. Женя. Погиб в Праге 8 мая 1945. И тогда она вышла замуж за деда моего. Того, кто ушел на фронт добровольно — чтобы с голоду в тылу не подохнуть.
Дед попал на Волховский. Сапером. Пробыл на фронте две недели — на память достался пустой левый рукав и народный рецепт по снятию воспаления из читинского госпиталя. Кстати, он был единственный из родни, кто чтил Сталина. Главное воспоминание о фронте: мерзлая картошка с нейтралки и жарка ее на саперной лопатке. Этой же лопаткой из окопов за бруствер выкидывали дерьмо.
Бабка по отцу. Жила в тыловом городе. Работала учительницей и санитаркой в госпитале. Вспоминала, что дров не давали совсем — ходили воровать уголь на станцию. Ее родители (мои прадед и прабабка) умерли в 1943-м. Разница в неделю. От воспаления легких. Оба. Потому что в доме стояла холодина.
Дед по отцу. Сын полка еще с 1921-го. Потом стал военным. Так что он вояка с 10 лет. С 1921-го по 1944-й. До ранения под Кеником.
Гонял басмачей, служил на границе. Участвовал в Польском освободительном (так официально называли раздел Польши), стоял в усилении на Финской.
В 1940-м в мае стал офицером. Младшим лейтенантом. Воевал с первого дня войны — их пограничная застава соседняя со знаменитой 13-й лопатинской. Дед обижался всю жизнь, что их гарнизон держался на трое суток дольше, да еще с оружием из окружения вышли. Но героями стали лопатинцы. А не они.
Как бывший пограничник (таких ценили) был отправлен в разведку. Так и прошел почти всю войну — в разведке. Четыре ранения, сильнейшая контузия. Под Кенигсбергом оторвало почти всю кисть руки — остался большой палец и половинка мизинца.
Меня удивлял факт, что он командовал ротой разведки, но во время ранения числился командиром взвода. Начал младшим лейтенантом. Закончил войну старшим лейтенантом. Это очень небольшое карьерное продвижение для фронта. Я спрашивал, но дед отмалчивался. После его смерти увидел среди наград орден Славы. Чуть позднее узнал, что офицеру Слава могла достаться только одним путем — в штрафбате. Потому что награда эта исключительно солдатская. Так все стало на свои места.
Дед не был святым. Он был уперто-партийным. Ярым, агрессивным атеистом. Отец мой — страстный любитель антиквариата и коллекционер — называл его «иконоборцем *****». Довольно метко, кстати.
Как-то на 9 мая пришли к нему поздравители из комсомольских активистов. Дед их напоил и сказал: «Передайте своим ******, что мне от них ничего не нужно».
Надо сказать, что такие истории есть у каждого в нашей стране. У каждого. У моей бывшей жены родители отца жили на границе — дед офицер-артиллерист, участвовал в финской. Кстати, зачем в непосредственной близости от границы в июне 41-го был развернут полк тяжелой артиллерии РГК (дед жены в нем как раз и служил) — вопрос любопытный. И вот этот офицер с женой тоже узнали о первом дне войны все.
У них был маленький сын — умер от голода ближе к августу. А они так хорошо запомнили то лето, что всю жизнь свою держали в подвале запас соли, спичек, электрических лампочек и мыла. Дед жены умер еще до нашего знакомства. Кажется, в 1994-м. А в 2001-м я с тестем вкручивал последние лампочки из их запаса. И по стенам подвальной каморки стояли ящики со слипшимся хозяйственным мылом и пачками посеревшей от сырости соли, перемешанной с расползшимся упаковочным картоном. Стен подвала видно не было.
И вот с той женой в мае 2001-го, когда процесс развала семьи уже шел вовсю, но слово «развод» еще не произносилось вслух, мы ходили и раздавали ветеранам подарки от ее работы. Нам достались девять адресов в районе площади Победы (у судьбы точно своеобразный юмор). Всего выдали девять дешевых пакетов с градусником, ватой, бинтиками и корвалолом. Кажется, еще пара пачек папазола или чего-то похожего. И это требовалось с торжественной рожей и какими-то речами раздать чуть живым старичкам.
Мы с женой переглянулись и, не сговариваясь, пошли покупать цветы. На последние деньги. По три гвоздички на подарок. Чтобы хоть как-то менее идиотски выглядеть среди этой всей показухи.
Так вот. Старики плакали. Все девять. И не было в этом ни величия, ни гордости, ни подвига.
Сегодня во Владимире проводили очередной парад. С ряжеными и песнями по громкоговорителю. Я не ходил, конечно — боже упаси. Да и что изменилось сегодня по сравнению с 2001-м? Или 1985-м? Или 1973-м? И сам себе ответил: немного сместился календарь.
