«Женщина может дать сигареты, и другая согласна за это лечь с ней». Как живут лесбиянки в российских тюрьмах

Статья о мужеложстве и лесбиянстве была исключена из Уголовного кодекса ровно 25 лет назад, 29 апреля 1993 года в связи с вступлением в Совет Европы, но прочно засела в Уголовно-Исполнительный кодекс и остается там по сей день. УИК тянет за собой многочисленные приказы для служебного пользования, а также официальные и неофициальные способы наказать заключенных за отношения. Чаще всего, чтобы не портить статистику, к женщинам применяют дополнительные «хозработы» или отправляют в ШИЗО под разными предлогами.

Но «тебя как бы не за секс наказывают, а наказывают за то, что находишься на чужом шконаре». Российская исправительная система имеет в своем арсенале много способов подавления личности заключенного. Отношения в тюрьмах тоже становятся базой для преследований и шантажа. Но если в мужских колониях одно из самых серьезных наказаний — стать петухом, то в женских колониях и изоляторах все намного сложнее. Однако и там гомосексуальность является одним из тех факторов, которые могут значительно ухудшить качество жизни. Тюремная администрация находит способ сделать личную привязанность инструментом для достижения своих целей. Мы встретились с четырьмя бывшими заключенным, которые рассказали о своем опыте, как это — любить в тюрьме.

Наталия

Наталия освободилась в сентябре 2010 года, общий тюремный стаж у нее — более 15 лет. Впрочем, она и сама сбилась со счета, сколько лет отсижено. Первые сроки получила за карманные кражи, потом двадцать лет дали за наркотики... А когда завязала, освободилась бешеная энергия, которая раньше уходила на поиски денег и дозы. Энергия осталась, и нужно было ее на что-то хорошее потратить. Сейчас Наталия — ЛГБТ-активистка, ставшая известной благодаря ролику «Питерские пенсионерки в поддержку курсантов летного училища», который набрал более полумиллиона просмотров. 

— Твой первый опыт случился в тюрьме?

— Я считаю, что мне повезло, так как у меня были связи с женщиной еще до первого срока. И я все про себя поняла. Вообще-то, в этих скотских условиях, возможно, ничего и не случилось бы. Не то что продолжения, но и опыта бы не было. Потому что все на виду, и секс тоже. В колонии очень плотно стоят кровати, в два яруса. Там бывает и по 150 человек в одной секции. Но это лучше, это хорошо, на самом деле, когда много людей, есть какая-то автономность, когда двадцать человек в одной комнате, ты все время на виду.

— Тебя не за секс наказывают, а наказывают за тот факт, что ты находишься на чужом «шконаре»?

— Формально отношения считаются нарушением, но это же вещь сложно доказуемая, то есть все все знают, и начальники отряда «вписываются». Но доказать могут, если вас ночью застанут вдвоем. А больше вариантов нет. И формально это наказывается, а неформально — поощряется. Так как администрация считает, что это мощный инструмент воздействия.

У меня были разные отношения. Многие мои подруги любили делать прогнозы на будущее: выйдем, будет вместе жить. Но мне это неинтересно было. Я вообще не понимала, как с одним человеком можно долго жить. Позже, когда мне уже 30 исполнилось (это было уже на свободе), дали направление в Волхов. Там познакомилась с женщиной, она работала у нас на фабрике мастером, мы в общей сложности были вместе 23 года. И знаешь, меньше всего мне в жизни доставляло то, что я лесбиянка.

— Как думаешь, в чем разница ЛГБТ-сообщества в закрытых учреждениях и на воле?

— Субкультура на зоне и лесбийская культура на свободе очень отличаются. На зоне распространено приспособленчество, в цене женская маскулинность, словом, мужеподобные тетки там в цене. Сама тетка может быть и гетеросексуальна, но другие ее быстро захомутают. И тогда она начинает ходить так, как будто у нее там килограммовые яйца в штанах. Я этого не понимаю, это не женщина уже получается, а мужчина.

Истоки приспособленческих отношений просты — чаще всего у женщин, которые отсидели большой срок, родителей уже нет. Передачки присылать некому. Выжить проще, когда есть подруга. Тем более, во многих российских учреждениях имеются проблемы со средствами гигиены: прокладками, зубной пастой. Например, согласно докладу Людмилы Альперн в сборнике «Положение уязвимых групп в местах принудительного содержания в Российской Федерации» (Обзорный доклад, Москва, 2016 Penal Reform International), в ИВС гигиенические прокладки выдают в пяти регионах, а в СИЗО — в 10 из 19 регионов, где работали члены ОНК. Ситуацию усугубляет то, что заключенные женщины просто не знают, что им, например, положено получать средства гигиены, поэтому ничего не просят. А раз не просят, то и не дают.

— Было, что сотрудница в заключенную влюблялась?

— Однажды начальница воспитательного отдела влюбилась в девчонку. В противную такую. И поставила ее завклубом. Началась катастрофа, ведь за выступления же можно поощрения получать, чтобы по УДО выйти. И получалось, что весь народ от этой девочки, понравившейся начальнице, зависел. Это для заключенных плохо и для администрации плохо. А начальница делала все, что та скажет. Но ее терпели и терпели… А другая история вообще мама-мия. Сотрудница оперотдела влюбилась в женщину, маскулинную такую, Аньку. Таскала ей героин. Причем все знали. Смотрели на все это как верблюды из рекламы «Кэмэл». Мы тогда начали думать, что вся администрация торчит.

Такие истории — не редкость. Есть такая поговорка: все бабские зоны — красные (сейчас в России отбывают наказание около 47 тысяч женщин).  Заключенные часто соглашаются на выгодные предложения, чтобы облегчить условия содержания, чтобы уйти побыстрее по УДО.

Катя и Оля

Всеволожск. 38-летняя Ольга недавно освободилась из мордовской колонии, она сирота, родом из Башкирии. Сейчас нашла приют у своей бывшей девушки Екатерины. Теперь в трехкомнатной квартире живет пара — Катя и Вита, плюс сама Ольга. У Оли нет ни гражданства, ни документов, ни жилья, ни работы. Эта история началась почти 15 лет назад. Катя и Оля познакомились в Петербурге, прожили вместе шесть лет, расстались. Все это время она находилась в розыске. Поссорилась с Катей. Ушла с вещами в парк… и снова появилась в жизни бывшей через два года. Неожиданно Кате пришло сообщение в соцсети: «Привет. Я в Мордовии...» У Кати тоже есть тюремный опыт, она сидела в колонии в Саблино Ленинградской области в начале 2000-х.

— Ассоциируют ли себя женщины, которые живут с женщинами в тюрьмах, с ЛГБТ-сообществом?

Оля: Там тех, кто в теме и по воле живут с женщинами, были я и еще пара человек. Все остальные жили с мужчинами, имеют детей. Я опять же скажу, что я осознала свою ориентацию с детства, и я точно знаю, чего я хочу. 

Катя: У нас вообще не было такого понятия, как лесбиянка. Никто не считал себя лесбиянками. Ну, такой писи, как я хочу, нет, а моя-то пися хочет: куда деваться, для здоровья. Я вообще понятие ЛГБТ услышала недавно. Хотя встречаюсь с девушками с 14 лет, а сейчас мне 38. 

— Бывает, что отношения продолжаются и после тюрьмы?

Катя: Я освободилась раньше своей девушки. Она освободилась, приехала ко мне, отец ее не впустил. Я искала ее, пришел ответ на письмо, что дом сгорел. Не знаю, где она сейчас.

Оля: Я со своей первой девушкой долго находилась на карантине. Она сначала меня долго стебала, то по работе, то по «продолу» что-нибудь скажет. А потом стала по работе помогать. Когда у меня произошла крупная драка и мне отвертку в голову кинули, будущая пассия пошла мне голову промывать, так и отношения завязались. Она младше меня была на пять лет. Началась повышенная ревность: «А какого хрена общаешься с той и пьешь чай с этой?» Ну а дальше: «Дорогая, как все з***** [достало], останемся общаться на дружеской волне». Там сложность в том, что у кого-то остаются чувства, и это очень сложно, потому что все на виду всегда. На воле можно уйти там от этого, а здесь никуда не денешься. А первые мои отношения закончились тем, что она освободилась.

— А есть в зонах, где вы отбывали наказание, кастовая система? 

Оля: Такие термины «кобёл», «ковырялка» у нас не были распространены. Если и могли кого-то назвать «кобёл», то чисто в прикол. У нас были половинки. Без пар был только низший слой. «Чепушила» – та, которая за собой не следит, хреново работает. Обычно они на «ручных» работах. Как правило, если они не хотят мыться, им оставляют горячую воду. Они семейничают только с себе подобными, и с ними никто не сядет пить чай. Таких спокойно можно бить, со стороны сотрудников был дубинал, если «не отшился», «на ленте» вообще много рукоприкладства. Били до крови. Сильно. Жестко.

Катя: Насчет коблов. Нам как-то на пионербол привезли ребят с мужской колонии, и все наши коблы, которые говорят «я пошел», «я потек», нарядились в какие-то непонятные шмотки, накрасились. Я говорю: «Ах, вы мои пацаны п******* [крутые], пацаны с п***** [женскими гениталиями]». Вот она вроде мужик: «Я не Юля, я Юра». Чуть ли не до драки дошло, когда ее с 8 марта поздравили, а как привезли мужиков...

Основное отличие мужской зоны от женской — наличие у мужчин кастовой системы. И если «чепушила» может отмыться и стать «нормальным человеком», в мужской зоне из касты «обиженных» обратной дороги нет.  Женщины могут меняться ролями, в мужских зонах это исключено. Если пассивный гомосексуалист, то он остается всегда таким, и его нельзя ни погладить, ни пожалеть. Почему насилуют? Хотят унизить, опустить, перевести в касту опущенных, которым никто руки не подаст. Это делается, чтобы можно было вымогать деньги в обмен на какое-то человеческое отношение. Например, так было в деле о пытках Пшеничного — секс-насилие используется как средство давления и получения материальных выгод. 

— С чего начинаются отношения?

Оля: Отношения начинаются с банального: «Хочешь конфетку?» Бывает, на карантине оказываешься, присматриваешься. Вот так внезапно не бывает — я взяла и тебя захотела.

Если обе симпатичны друг другу, то дальше идет приглашение чай пить. А потом идет «малявня» — переписка. Дальше развиваются отношения. Там такой прикол, если увидят, что вы пьете чай раз пять вместе, вас могут причислить к половинкам. И относятся к этому спокойно. А вот если ночью подойдешь к чужому «шконарю», можно и рапорт получить. Секс происходит на той же «промке», в «бендежке» (помещение, где продукция хранится), в клубе, в сушилках. Если выходной ночью, то ночью на «шконаре». Есть «шконари», которые не просматриваются камерами. Ну, находили где.

Катя: Занавесились шторкой, и понеслась. У нас камер не было, и везде сидели дежурные по этажу. И если что, кричали: «Милиция в дом!» И все раз, такие, примарафетились.

— Как наказывали, если ловили?

Оля: Хозработы — это тяжелый труд на улице после работы. Ну то есть ты два часа поспал и снова выходишь на улицу работать. Зимой это снег убирать, летом — таскание труб. Это подметание плаца, вычерпывание луж. У нас относились лояльно. На строгие условия содержания вообще было сложно попасть, даже если захочешь — там работать не надо. Наказывали половинок как? Их разделяли. Переводили по разным отрядам, сменам и т. д. Там нет территории, на которой все встречаются, только локальные участки. Мы умудрялись пробираться в чужой отряд, обходить «локалку». Рапорта — ну и пофигу.

«Хочу вернуться в зону, там куча баб, и все в теме»

Катя: У нас в помещении, куда родственники приходят, были стенды «склонна к сожительству». Приходит такая бабулька, передачку передать, и видит свою дочку с такой надписью. И полосы лепили. Мы знали, что у этой полоса за побег, у этой полоса за это. Вообще, у нас с этим очень было строго, могли и в ШИЗО отправить. Там сидело человек 40, и большинство — за однополые связи. И мою половинку тоже туда отправили, правда, поводом стала драка. Я когда вышла, одно время думала пойти что-то сделать, в тюрьму вернуться, чтобы не видеть все это. Работы не было, Оля меня кинула. Подумала: хочу вернуться в зону, там куча баб, и все в теме. Еще у нас сотрудница была, все знали, что она водит девочек в ДПНК, моя отказалась, и ее сразу после драки на СУС. Я помню эту охранницу до сих пор, она такая мерзкая, как охотничья собака. Водила к себе девочек, и хотя никто ничего не говорил, там все было понятно.

О таких неформальных формах воздействия на заключенных женщины говорят достаточно часто. Скорее всего, администрация учреждения не хочет портить «отчетность», поэтому не применяет официальных форм наказания. Формально женщины попадают в ШИЗО или СУС или на дополнительные хозяйственные работы не за отношения и не за секс. Повод может быть любым, не только нахождение на чужом шконаре, но и драка, невыполнение рабочего плана и так далее. На самом деле, любая необоснованная трудовая нагрузка — форма насилия, это дискриминация. Если за свою любовь люди работают потом сверхурочно, это как ты на свидание сходил и должен работать еще восемь часов смену. Так как меры воздействия в основном применяют неофициально, то есть наказывают за секс, но и в то же время повод другой, очень сложно говорить о том, каковы на самом деле масштабы преследований в исполнительной системе за гомосексуальные связи. Это сильно усложняет исследования. А значит, нет понимания того, как работать с этой категорией заключенных и каким образом им можно помочь в реабилитации и ресоциализации.

Ксения

Ксения называет себя «воровайкой». У нее много сроков, и все 158-я: пять ходок, полгода — год. Небольшие сроки. Последний раз Ксения освободилась в 2015-м. Отбывала наказание в Саблино Ленинградской области и в Самаре. Сейчас Ксения живет в браке со своим мужем, он тоже бывший зэк. Познакомились на воле, но объединил их криминал. Отношениям 23 года. У Ксении двое детей, сейчас они находятся в детском доме. Мечтает восстановить с ними отношения. О женских связях рассказывает как очевидец, хотя порой оставаться в стороне было очень сложно…

— Как думаешь, почему многие гетеросексуальные женщины в колонии начинают жить с другими женщинами?

— Вот любовь, я считаю, она только у старшего поколения, у старой гвардии, у женщин, которые отсидели много, и у них был мотив для этой любви. А все остальные, это больше «в ролях», у первоходов вообще нет обычно такой любви. Первоходы отсидели полгода, зашли на второй срок к многоходам, у них передачки, сигареты, кофе, чай, сахар. Женщина может дать сигареты, и она согласна за это лечь с ней.

Такая «ролевая» модель ­— основное отличие мужских колоний от женских. Если женщины могут поменяться ролями, то мужчина, если он пассивный гомосексуалист, он навсегда останется в касте опущенных. Поэтому насилуют — хотят опустит, унизить, перевести в касту опущенных, которым и руки никто не подаст, чтобы потом вымогать деньги взамен хоть на какое-то человеческое отношение. По субъективным данным тюремных экспертов, в российских тюрьмах каста опущенных составляет около 10–15 % от общего мужского тюремного населения.

— А были в зонах, в которых ты сидела, коблы и ковырялки?

— Настоящих коблов… слово звучит грубо и некрасиво, но это чисто феня… так вот настоящих коблов очень мало, и они на вес золота. Тогда табуретки не были прикручены, они убивают из-за этого кобла. Он был с кем-то и переметнулся. Эти все курицы увидели, что он может уйти к другой, и началась война. Если бы не мусора, они бы убили друг друга.

Я объясняла, коблы старшего поколения, они уже по жизни такие, а есть такие, которые в ролях, они «играют роли» в лагере, девиз кобла «кто е*** [занимается сексом], того и мясо». То есть тебе чай, сахар, сигареты... все перед тобой сами девочки. Мужик — от него пахнет одеколоном, он говорит как мужик, мимика, внешность, в семейных трусах, груди нет в основном. Вот они настоящие, их единицы.

— Бывает, что отношения продолжаются и после тюрьмы?

— Девочки выходят и прямо около зоны п**** [бьют] что-нибудь или бьют кому-нить е*** [лицо], чтобы обратно заехать. А пока она на тюрьме, он, конечно, уже с другой. Они, дурочки, не понимают это все. Кобел за девочку никогда не пойдет, потому что этих девочек целый лагерь.

— Как наказывали за секс, отношения?

— Когда ты сидишь в лагере, там в секцию пришли вечером проверить, ночью никто не ходит. Камер локальных не было в хатах. А зайдут, посмотрят в шнипс — занавеска — рапорт. И по УДО не уйдешь. Чтобы рапорт писали за секс, такого не было. В лагере шантаж. Администрация этим пользуется, там, где есть семья, чувства. Они [тюремная администрация] говорят: не будешь стучать, или кобла твоего или твою девочку в ШИЗО отправим, будем гнобить, то есть они шантажируют этим. Просят в основном, чтобы стучали: телефоны, наркота, поверь мне, все доходит.

— Женщины, которые живут с женщинами в тюрьмах, считают себя лесбиянками?

— Они не говорят слово «лесбиянка», там называется «половины». Тебя зовут Вася, я считаю тебя своим мужем, то есть они не считают себя лесбиянками, они считают коблов своими мужьями. То есть они говорят «я замужем».

Тема о гомосексуальных отношениях в тюремной системе, за исключением громких дел о насилии в местах заключения, остается табуированной. И даже правозащитники, от которых ждешь понимания разных аспектов жизни заключенных, задавали всего один вопрос: «А зачем вы вообще занимаетесь этой темой?» Их гораздо больше волнуют передачки или свидания. Сами заключенные тоже не видят в подобных притеснениях нарушений своих прав. Большинству кажется, что было бы уместнее говорить о неудобных косынках, о форме, о том, что во время 12-часового рабочего дня не выпускают в туалет. Женщины не понимают, что их права нарушены, и они не сопротивляются. Именно повышение уровня правовой грамотности среди заключенных должно стать основой для изменений исправительной системы, считает правозащитник Леонид Агафонов:

— Сначала женщины должны понять, что это их права, и никто не должен нарушать эти права. Вообще, когда декриминализировали гомосексуальные связи и убрали статью из УК, она должна была быть убрана из УИК. Там по-другому все должно регулироваться, если это изнасилование, то это преступление, статья Уголовного кодекса. А если все по согласию, по любви — то почему нет. Да, в тюрьме, как и на свободе, люди любят друг друга, причем не только заключенные, но и сотрудники. Сейчас, к сожалению, в России предпосылок к изменениям нет. И более того, даже если изменится законодательство, еще несколько десятилетий заключенных будут продолжать наказывать за это, но уже без законных оснований.

Команда проекта: Леонид Агафонов (автор проекта «Женщина. Тюрьма. Общество»), Алексей Сергеев (верстка), Наталия Донскова (текст), Ольга Холодная (фото), Наталия Сивохина (редактура), Вадим Лурье (фото). Волонтеры: Марианна Гельман (организационная помощь), Лидия Симакова (помощь в работе с текстом).

При поддержке «7x7»