На «России» по России. День второй

Киров – Пермь

Просыпаюсь три раза. Первый – в 5.30 утра, дышу воздухом в Нижнем Новгороде. В соседнем купе солдаты-срочники в зеленой форме, на полу груда зелёных тапок. Парни травят байки, перемежают слова матюгами.

Второй раз, нехотя, просыпаюсь к 11 часам. Умываюсь, пью кофе, снова дышу воздухом в Кирове. 
Солдаты подшиваются, щёлкают семечками, смеются, травят байки, режутся в карты.

В следующем «отсеке», на плечиках и аккуратно, висит форма с нашивкой «полиция» – едут солдаты-росгвардейцы с нагловатыми молодыми лицами, щеголяют в тельниках в бордовую полоску, травят байки о том, «как однажды стояли в Кремле», тихо поют «Рота, подъем! Будет сниться страшным сном!» и другие армейские хиты под музыку из телефона.

Рядом со мной женщина с утра пишет на листах А4, до обеда смотрит в окно, после обеда весь день спит, потом ещё весь вечер спит и, кажется мне, всю ночь она тоже будет спать. Я ей почему-то завидую. Я так не умею. Хотя от мерного покачивания поезда рубит меня постоянно.

В купе рядом с туалетами беседуют две дамы, на их столе святое писание в красной обложке, вареные яйца, банки то ли с соленьями, то ли с вареньями. Я им тоже немножко завидую – у меня бичпакеты, тушенка, да огурец, заботливо выданный Валерушей, а у них есть все – пища мирская и пища духовная. 

Со стороны проводницкого купе доносятся слова: «пукнул» и «жопа». Это играет мальчик лет шести – после Кирова половина поезда и ребёнок со своей странной игрой высаживаются. 

В обед я давлюсь дошираком. Подходит девушка со смоленским говором, в руках ее меню, желает приятного аппетита 

– Нет, из ресторана мне ничего не надо, – говорю. Хотя хочется. Пожалуй, завтра схожу полистаю.

Проводник, обладатель грубоватого фальцета, суетится – убирает, прибирает, открывает, закрывает, моет пол, снова что-то открывает, носится туда-сюда метеором.

За окном задолбавшее порядком среднерусское полесье начинает перемежаться широченными равнинами и маленькими дачными домиками-коробочками. К 15 часам небо накрывает сумерками, в вагоне загорается свет. Так, видимо, тут наступает вечер. 

Дышу воздухом в Балезино. Стемнело. Мимо плывет товарный поезд, разносит клубы снега. Красиво, как в сериале Сергея Соловьева «Анна Каренина». Балезино – маленькая станция где-то в Удмуртии, недалёко от которой живут Бурановские бабушки. По платформе бегают собаки, в магазинах продавщицы продают необычным певучим говором. 

«Балезино́ — станция стыкования между переменным и постоянным током, расположенная на линии Киров — Пермь», – написано в «Википедии». Пожалуй, это все, что надо знать о Балезино. 

– Да ну-у тебя на х... – в который раз доносится от солдатского купе. 

Если честно, парни едут спокойно. Даже очень. Что подозрительно. Ну разве что говорят они, в основном, матом – как научили в армии, так и говорят.

Всю дорогу от Балезино до Перми какая-то жопа со связью. Ее практически нет, словно едешь по Карелии в «Ласточке». Остаётся только спать.

Просыпаюсь в третий раз – надо мной возвышаются трое росгвардейцев-срочников. Сквозь сон пытаюсь врубиться, за мной они, или по делу. Ну, думаю, дописался. Хотя я же про них ещё ничего не писал. 

Те тоже проглядывают на меня как-то вопросительно. И стоят подозрительно покорно. Это проводница попросила их закинуть на третью полку здоровенный мешок. Закидывают. Уходят. 

Перед Пермью проснулась женщина, которая утром писала, потом долго смотрела в окно. И рассказала, почему она спала и смотрела в окно. Эмоционально и не без слез. У каждого человека здесь есть история – жаль, что не с каждым успеваешь поговорить, пока созерцаешь.

Проводник

Проводник в тамбуре, по старинке, лопатой забрасывает уголь в топку. Сам худощавый, невысокий, с грубоватым фальцетом и скрипучей хитрецой в голосе. Говорит, в первый же день пути полетело электроотопление. И – вжух ещё лопату угля в печку.

В 1985 году он начал работать проводником на этом поезде. Потом два года в армии, и снова в проводники – поезда на Архангельск, на Пекин, на бог его знает что ещё, и снова на Владивосток. 

Однажды, в поезде на Усимск, дедушка ехал хоронить бабушку, да не доехал сам.

– Выносил, да – умер дедушка в дороге. Ой, мы когда узнали, я и искусственное дыхание... Ой, что я только не делал, – рассказывает проводник и разводит руками. – Что поделать, это жизнь. Самое интересное, напарница в дороге книгу читала под названием «Последний путь покойника».

От Москвы до Владивостока, в основном, едут военные и вахтовики. Остальные подсаживаются по дороге. Читают, смотрят фильмы в ноутбуке, едят да спят. Как пассажир, говорит, он не представляет, как это, ехать 6 дней. А так, работы хватает. Вот, электричество пробило – приходится состав углём топить. И – вжух лопату угля в печку.

– Иногда и чая некогда выпить, – буднично объясняет проводник. – То одно, то другое. То сортир, простите, обосрут.

Он застенчиво посмеивается. Говорит, нашему вагону повезло: «бывает всякий континент», и пьянки, и гулянки, и высаживают – это, видимо, в любом направлении. 

Пока я пишу этот текст, проводник раз пять проносится мимо. Работает много и вроде как старательно – типичный исполнитель. В сортирах, кстати, заметно похолодало, но в вагоне тепло.

С обеда на вахту заступила проводница с пепельной короткой стрижкой, грубым хрипловатым голосом и добрыми уставшими глазами – начала дежурство с разгрома:

– Так, ещё раз будет накурено в туалете, поедем с вами на улице! – это она солдатам, хотя те всю дорогу смолят в туалете и продолжают дымить. – А я тоже не при чем! Никто не при чем! Я предупредила!

Она работает на поезде Москва – Владивосток 8 лет. Говорит, это даже лучше, чем, например, на Архангельск ездить – меньше остановок, работай себе спокойно. А курильщиков, говорит, гоняют.

– Но ведь есть же, – говорю, – проводники, которые разрешают покурить? Чтобы у них купили что-нибудь. 

– Да где у нас тут курить? Последний вагон, неудобно. 

Однажды, рассказывает проводница, к ней в вагон села девушка на восьмом месяце беременности. Билет взяла на вторую полку. Всю дорогу, естественно, ей уступали место внизу. 

Оказалось, девушке то ли всерьёз, то ли в шутку билетёр на вокзале сказала: если родит в поезде – получит миллион. 

– Сколько езжу, о таком ни разу не слышала. Пускай, говорю ей, тот, кто вам сказал, миллион и выплачивает. Это ж надо! – удивляется она. – Я, например, считаю, что главное – здоровый ребёнок. А здесь что? Никаких условий. Врачей нет. 

– Вы же обучены первую помощь оказывать?
– Да что мы там обучены? 

Когда поезд приедет во Владивосток, все проводники поедут в обратный путь, тоже шесть дней. В Москве им могут дать выходной, 2-3 дня. А могут не дать и тут же отправить на север, например – работать некому. 

– Развалили железную дорогу. Чай, вон, все дорожает и дорожает, уже 45 рублей за пакетик. Ну если ты видишь, что чай не покупают, надо же его дешевле сделать, а не дороже. 

За окном, как любят говорить молодые поэты, густо намазали чёрным. К 17 часам темень. Так и едем – днём все белое, вечером все чёрное. В вагоне слышится знакомый хозяйский голос начальника поезда. 

– Здравствуйте, – подходит он к солдатам, которые режутся в карты. – Кто выигрывает?

Улыбается, посмеивается. Вслед за голосом появляется и его широкая со всех сторон фигура, широкое плотное лицо и приплюснутая стрижка.

– Здравствуйте! Как вам поездка? Проводники чай вам предлагают? 

– Конечно. Все хорошо, – говорит мужик, который сел в вагон 15 минут назад.

Тем же вечером, а точнее ночью по местному, хрен знает какому времени, со словами: «Суки, бросают бычки! Все, один туалет» – проводница закрывает один туалет на ключ. 

Солдатам, думаю, наплевать – где бы я ни ехал, они шкерятся в тамбуре или туалете, оттуда доносится запах сигаретного дыма, проводники возмущаются, солдаты курят. Я бы и сам шкерился, если бы не бросил курить. 

«Кальянный клуб» почти закрыт. Кое как действует подпольно. Но главное удивление произошло чуть раньше, вечером, в 23.40 по местному, хрен знает какому времени. Я стоял у туалетов, заряжал телефон – в новых вагонах туалеты в конце вагона. Из тамбура вышла проводница и закрыла за собой дверь на ключ.

– Как арестанты, блин! – сказала.
– Закрываете, что ли? 
– Не разрешают, – недовольно развела она руками.

Говорит, на ночь приходится закрывать на ключ двери в тамбур. Проводница возмущается: как-то, говорит, неприятно. Сама она раньше ездила с другой бригадой и новые правила ей в диковину. Да, в нашем вагоне едут дембеля, но их немного, и нет вахтовиков, от которых больше всего шума. 

– Одного высадишь, сразу успокаиваются, – говорит проводница. – На работе пить нельзя – работа. Дома тоже нельзя – семья. А тут как бы середина, билет купил и все можно. А на законы никто не смотрит. 

Наш вагон последний. Сразу за ним – еще один плацкартный, а следом вагон СВ, где едет пара человек и вагон-ресторан. Так что от мира нас могли отрезать и из благих побуждений – охранять покой пассажиров вагона СВ. Прям как на утонувшем «Титанике». 

Утром иду в вагон-ресторан – там говорят, что двери иногда закрывают, чтобы пьяные не ходили по поезду. Проводник признался – двери закрыла напарница, потому что в наш вагон кто-то приходил курить. А так все открыто, постоянно есть связь. В общем, ведут проводники нещадную борьбу с «кальянным клубом». И это легче, чем закрывать «коньячный клуб», но об этом расскажу позже.

Электроотопление, кстати, починили.

UPD: Начальник поезда работает на железной дороге 30 лет. На вопрос, сколько на поезде «Россия», буднично так ответил: «А, лет 25». 

Я, конечно, не унимаюсь, второй день всех достаю вопросом про двери. Вот и к нему пристал: «Почему двери ночью закрываете?»

– А вы что в тамбуре ночью забыли? – вопросом на вопрос отвечает опытный начпоезда.

– Я-то ничего. Но вдруг экстренная ситуация. 

– Для экстренной ситуации у нас связь есть, – продолжает он. – У нас, вообще, в 23 часа по составу отбой. И двери мы закрываем – мало ли что, кто-то посторонний пройдёт в вагон. А были случаи, люди белочку поймают, выходят в тамбур, разбивают окно и из поезда выпрыгивают, или своим ключом двери открывают и тоже выпрыгивают. Мы же не знаем, кто и что пьёт. А бывает и вещества какие употребляют. Все делается для вашей же безопасности. Раньше, в лихие девяностые, тут камеры были, но потом запретили – нарушение прав человека. 

Начальник поезда, такой с виду добряк, а присмотришься – все у него строго. К мужикам оставшимся подошёл, подколол: «Что пили-то? Первачок? Не надо пить». Мужики присмиревшие – одного уже высадили. А, я же об этом ещё не рассказывал!

Екатеринбург – Новосибирск

Небо стало бурым – и деревья видно, и снег, и холмы. 2.45 по уральскому времени (на этот раз точно). Пронёсся Первоуральск, и мистика расселялась, за окном снова черно – свет был от города.

После Екатеринбурга заваливаюсь спать. Утром проводник Михаил носится пчелой по вагону. Отопление починили, но он, один хрен, суетится. 

День в поезде летит сверхбыстро. Ещё и потому, что время при движении с запада на восток прибавляются. Проснулся, поел, посмотрел в окно, поел, поспал, посмотрел в окно, поел, поспал в окно... Включили свет – значит вечер. Свет вырубили – отбой. День пролетел. 

Ещё нападает жуткая лень. Не хочется ни читать, ни думать – только жрешь, спишь, и зыришь в окно. Для смены места бегаешь в туалет, потому что обпился кофе, или на остановке бродишь, как дурак, по платформе и пристаешь к проводникам с вопросами. Кто-то ещё сканворды разгадывает, вот. Я, понятно, весь день пишу, как дурной, слушаю и наблюдаю.

Забавно, как люди в течение дня делят бичпакетовый рацион. В обед они несут к котлу с кипятком коробку лапши (типа суп), вечером идут с баночкой сухого пюре, типа ужин – тоже «Доширак», кстати. Пока не видел, может, утром они растворяют водой кашу? Но ещё забавнее наблюдать, как весь день по вагону ходят с дошиками парни в футболках с надписью «полиция».

За окном, кстати, переключили канал – густые европейские леса и уральская горбатость сменилась азиатской бескрайней степью. Далеко-далеко отъехал горизонт. Мелькнул задумчиво стоящий человек с ружьем и исчез. Проплыли мимо невысокие дома, крупные, упитанные тюки сена, припорошенные снегом, завалившаяся, как пьяный, телега, ржавый трактор, новый трактор, дорога, шлагбаум и снова степь. 

Третий день на бичпакетах – это ту мач. Язык от перца полыхает. Иду в ресторан шиковать и питаться нормально. В вагоне СВ на меня подозрительно смотрит проводница. Оборачиваюсь – стоит в проходе, долго провожает взглядом.

В вагоне-ресторане трое мужиков в хорошем подпитии говорят о России, Ермаке, Тамерлане, русском мире и скрепах. 11 часов утра. 

– Пирожочки не желаете? – спрашивает у них работница вагона. 
– У нас на водку не хватает, а ты нам пирожочки.

Один кавказской внешности – невысокий, сутулый, с широкими ладонями-лопатами и пацанскими замашками. Второй высокий, худой, наглый, представляется ДВР (директор вагона-ресторана).

Третий – Олег, крупный мужик с внешностью боксёра из 90-х, похож то ли на бывшего мента, то ли на нынешнего бригадира, с чётками в руках, с тяжелым взглядом.

Высокий шантажирует работниц вагона-ресторана:

– В следующий раз я у вас буду ДВР и у вас будут жесткие условия труда, – и после, смягчившись. – Ну, девушки, чего вы такие злые? Дайте сигарету.

– Пирожки покупайте, – холодно отвечают девушки. 

– Она не понимает, – подходит ко мне мужик кавказской внешности в зеленой кофте, заправленной в спортивки, – она ему три пирожка предлагает, а ему уже другой пирожок нужен.

И хихикает, показывая глазами куда-то вниз. Я выжимаю улыбку, жду, когда принесут мой суп-лапшу и кофе, думаю – узнать у мужиков, куда они едут, или мне это совсем ни к чему?

Долго, очень долго мужики просят у девушек сигареты. Девушки молодые, ведут себя уверенно, спокойно и строго. Сами из Челябинска – я ошибся, не было там смоленского говора в помине, в их голосе просто звучит металл: мужики просят сигареты и водку, жаждут чего-то большего, а они знай себе – «пирожки покупайте». И ведь втюхали пирожки, налили водки – те выпили на последние деньги, ещё раз сказали друг другу: «нормальный ты мужик, оставайся всегда таким, чтобы жизнь тебя не гнула», – сожрали всухомятку по пирожку, и ушли. 

– У нас такие нечасто, поезд-то фирменный. За месяц это второй случай. – говорит работница вагона-ресторана. – Стыдно, знаете, за таких, когда пассажиры сидят, а они тут вытворяют. Но одного снимешь, остальные успокаиваются. 

Она работает на «России» год – в конце 2016-го, когда приехала в Москву, не понимала, куда и зачем приехала. До этого работала в магазине, возвращаться туда не хочет. У работников вагона-ресторана условия лучше – два месяца работают, два месяца отдыхают. Думаю, лучше и зарплата. Путешествуют, как я, в поезде «Россия» только зарубежные гости. 

– Раз иностранцы ехали, вагоны бизнес-класса взяли. Так здорово, мы даже им прощальный вечер сделали, – вспоминает она с теплом. – Не представляю, как можно тут шесть дней ехать? Мы раз с подругой сутки в купе провели, я думала эти сутки никогда не кончатся, ужас.

Подъезжаем к станции Ишим. 2393 километра в пути. На платформе молодой полицейский разговаривает с проводником. В дверях появляется начальник поезда в зеленой майке, утомленно ругается:

– Снимайте с поезда! – говорит начальник поезда. – Его уже один раз сняли – он ехал на Барнаульском поезде, вроде. В Омск. 

Рядом с вагоном толпа росгвардейцев, перекуривают. Олег, который едет в Омск, выходит на платформу с сумкой в руках, его сопровождает полицейский. Из Олега на росгвардейцев в изобилии сыпятся понты:

– Да я в полиции служил пять лет! Я, знаешь, где был, а вы тут пальцы гнете, – говорит мужик, взятый в кольцо служивыми.
– Да мы тоже много где были и преступников задерживали, – отвечают парни.
– По вагонам! – командует проводница.

Состав гремит сцеплениями. Неравный бой, невзирая на понты, проигран. Олега снова сняли с поезда.

В вагоне стабильность и покой. Хотя покой ненадолго. Проводник Михаил суетится в тамбуре с энергичностью робота. Солдаты от скуки начали показывать фокусы. К концу второго дня я понял, что это дембеля. 

Один, в футболке с надписью «Армия России», зелёных тапках и трусах несет по вагону чашку кофе. В другую сторону чешут двое оставшихся от компании в вагоне-ресторане – грустные, присмиревшие. Оказывается, они из моего вагона, с мужиком, которого сняли с поезда, познакомились ночью – пока я дрых. 

Остаток дня мужики сидят тихо в своём купе, иногда высокий куда-то выходит. Невысокий, сделав далеко идущие выводы, спит, уткнувшись в подушку. Следующая станция – Омск.

В Омске подсаживаются дети, школьники-баскетболисты. Наконец-то умиротворенно-пансионный покой сменила подростковая оживлённость, визги и смешные разговоры о несерьезных, но очень серьёзных проблемах. На верних полках в моей «келье» теперь поют и треплются, смотрят видеоролики. А мужики весь вечер героически сражаются с сушняком, ходят куда-то, отрешенно сидят на боковушке и смотрят в пустоту. К вечеру, вроде, оживают, с аппетитом ужинают. Кажется мне, что скоро пойдут на второй (или черт его знает какой круг).

В Барабинске назойливо продают пауэрбанки и копченую рыбу. Цыгане уговаривают купить пуховые платки и меховые пушистые шапки. Потом снова уговаривают купить пуховые шапки и меховые платки. Заходят две тётки с оранжевым чемоданом – врачи. Кому-то поплохело. Я так и не понял, зачем они приходили – через пять минут тётки сваливают.

В вагоне играет попса, смеются подростки и поют. Ночью Новосибирск, да и хрен бы с ним – буду спать.