Когда внизу видны жёлтые цепочки огней автострад, и уже отчетливо - даже в темноте - вырисовываются вертикальные коробки спящих в темноте многоэтажных жилых домов, приятный голос стюардессы оповещает полусонных пассажиров о том, что мы начинаем посадку. Она одинаково внятно говорит на трёх языках, но в самом начале она произносит немного разные вещи.
По русски мы приземляемся в город-герой Москву, а по-английски и немецки - просто в Москву.
Сейчас оставляя за скобками иностранцев, подумаем минуточку о разнице в восприятии мира тех россиян, которые владеют иностранными языками, и тех, кто владеет и получает информацию только по-русски. Для них эта информация редактируется, где-то фильтруется, а где-то обогащается и даётся с приправой, когда с острой, а когда со сладкой или наоборот, горькой. По-английски же информация может проникать из самых разнообразных неконтролируемых источников, как бы от третьего лица, нейтрального комментатора. Единственное, что могут сделать невидимые глазу редакторы из города-героя Москвы - дискредитировать этот английский или немецкий источник информации, подкинув сногсшибательный "инсайд", что на самом деле всё контролирует 101-летний хитрован Рокфеллер, чтобы отторгнуть от России Якутию, и присоединить её к Китаю, прорыв под Сибирью гигантский тоннель. Это всё, конечно сообщается внутрь информационной барокамеры на русском языке, наполняя её информационным шумом до боли в ушах, как в самолёте, который наконец приземлился в аэропорту Шереметьево города-героя Москвы.
Недаром большие образовательные чиновники (не помню точно, кто и когда) уже поговаривают, что второй иностранный язык в школах - непозволительная роскошь, как бы перерезая один из шлангов, уравновешивающий давление в этой кириллически-мефодической капсуле, несущейся по звёздному небу по своей невезучей, хитро закрученной спирали.
?
Когда самолёт уже пробежал посадочную полосу, уже сбросил скорость, и уже подъехал к съезду с полосы в сторону сияющего в ночи аэровокзала, и замедлил обороты своих толстых и мощных турбин, он вдруг замирает в нерешительности на полминуты или минуту, и не сворачивает к будущей стоянке, а меланхолично глядящий в иллюминатор пассажир представляет, как командир запрашивает аэропорт - "Алё, Петрович, ну куда мне парковаться, вон там Люфтганза опять всю дорогу перегородила, а на пятой стоянке лужи какие-то и колдобины, не хочу я туда, дай мне нормальную парковку".
?
Кстати, не хлопали! В тишине сидели. А то как полетишь в Екатеринбург, прямо-таки опасаешься, что от изумления чувств по проходу проскачет вприсядку кто-нибудь радостный с гармошкой или сделает сальто-мортале в честь героических лётчиков, опять не сваливших самолёт в кювет.
?
И в этой тишине внезапно размышляю о том, что меня всегда раздражало в "Войне и Мире": Толстой для характеристики персонажа выбирает какую-нибудь деталь (пресловутые усики над женской губой, или морщины у дипломата Билибина, ну вы знаете, чего напоминать). Но один раз обратив внимание на эту деталь, Толстой ставит её на тяжёлую ротацию, и в разных вариациях так заигрывает эту деталь, что ты уже думаешь, хоть бы этого персонажа убило французским ядром, или он сгорел в самом пекле московского пожара, настолько уже невозможно терпеть эту "гениальную находку" Льва Николаевича.
А в школе ещё всё усугублялось тем, что по методичкам, которые в стародавние писал небось лично Иосиф Виссарионович (а то и Надежда Константиновна), ты был обязан именно эту и без того навязшую на зубах деталь ещё и "отвечать" перед школьной доской.
?
В общем, прилетели
:)
