Дед

Николаю Сергееву посвящается..

Увы, в этот раз, я покидал родной город навсегда. Маленький, пыльный, одноэтажный вокзальчик довоенной постройки окруженный высокими тополями, казалось, был зажат среди таежных сопок. Кандалепп – название станции, написанное аккуратными черными большими буквами на желтом забеленном здании, крытом металлической суриковой крышей. Это город моего детства и юности, город первой любви и друзей. В далеком детстве все это мне казалось таким красивым и огромным, а может, оно таким и было в послевоенной стране. Аккуратно беленые деревья на «первомай» и красные флаги на столбах от шахты до поселка. Рабочий гудок утром и вечером и голос Утесова из хрипевшего целый день динамика. Запах цветущей черемухи и девичьих волос. Все это было и прошло. Все осталось только в памяти немногих, теперь уже старых людей.
Я был единственным посетителем и пассажиром, ожидавшим на чистеньком перроне электричку. Послеполуденное солнце разливало свою негу и казалось, что все окружающее меня пространство и предметы просто купались в мягком и горячем солнечном мареве. До поезда еще была масса времени и я, удобно устроившись на перронной лавочке последний раз, вдыхал дурманящий, как мне казалось, аромат Родины.
Из памяти вдруг возник образ давно ушедшего человека. Почему возник именно он, я не знаю. Этот человек никак не повлиял на мою жизнь. Он песчинка в моем огромном, теперь уже, жизненном пространстве. Но он в нем был, и раз уж я вспомнил о нем, считаю необходимым рассказать об этом. Как звали этого человека, я не знаю, и фамилии не знаю, просто дед. Его все звали дедом, никто и никогда не обращался к нему по - иному. Я был молод, до неприличия молод, поэтому звание, которым наградили его до меня, повторял с удовольствием. Выглядел он своеобразно. Среднего роста, стоптанная по сезону обувь. Коричневые всегда заляпанные клеем, но глаженые брюки, кремового цвета нейлоновая рубашка и неизменная не по размеру стеганная черная фуфайка. Длинные волосы, казалось из одних морщин состоящее лицо и очки с оправой замотанной синей изоляционной лентой и линзами, от разных очков держащимися на пластилине. Руки у него постоянно находились в движении, ни на секунду не останавливаясь. Абсолютно добродушное существо, любящее выпить. Как сказал мой друг Коля, с уважением в голосе - Дед сидел семнадцать лет. Вся моя жизнь на тот период составляла немногим больше отсидевшего дедом срока, поэтому я без разговоров проникся уважением. Мы работали втроем я мой друг Коля и дед, поэтому общение с дедом было ежедневным и интересным.
Очки
У деда никогда не было родственников, а значит, подарков ему никто и никогда не дарил. Устав наблюдать за постоянно выпадающими, из дедовских очков линзами на пластилине, решили мы с Колей купить и подарить деду хорошие очки. Кто еще помнит, сделать это было не просто. Слава богу, все сложилось хорошо и на очередной день рождения деда мы ему их вручили. Следует сказать, что свой день рождения дед не помнил, поэтому было принято каждую пятницу после работы это отмечать. Это и был день рождения деда, каждая пятница. Выпили, поздравили, вручили, разошлись. Все честь по чести. Утро, понедельник. Заходит в цех дед переодевается и достает из кармана наши «новые» очки с разбитыми линзами и на резинке вместо дужек. Увидев это, Коля начинает оседать, задыхаясь от смеха. – Что это дед? – Выдыхаю я – что случилось? - Валька сука - хмуро отвечает дед. – На подарок села! - Дед!- захлебывается от смеха Коля – тебе очки купили для постоянной носки. - А интересно где они были, когда она на их села? Представив всю ту фривольную картину, мы, взвыв от хохота, катались по полу. Дед нисколько не смутился, продолжая работу. Больше с подарками в виде очков мы не приставали.
Курица
Дождь лил пятые сутки. В цеху мы втроем грелись у пресса в ожидании обеда. В столовую идти не хотелось. - Дед! Предложил я - Сходи на птичник к Вальке – принеси курочку, сварим и пообедаем. - Щас слётаю - ответил дед радостно, обрадованный хорошей идеей. Завернувшись в фуфайку, он нырнул за дверь в пелену дождя. Занявшись работой, мы с Колей забыли про деда и курицу, работа спорилась, и нам было не до него. Закончив смену, мы вышли из цеха. Дождь закончился, по дорожкам текли ручьи. - Что это? Коля вдруг показал в сторону птичника. Сгорбленная фигура человека идущего оседала под тяжестью другого человека. Но странность картины заключалась в том, что один нес другого, абсолютно голого, схватив за щиколотки. Голова последнего билась по асфальту, утопая в лужах. – Дед идет! Тоскливо заметил Коля. Он Вальку убил, что - ли? Громко спросил я. – Подойдет, посмотрим- с осторожностью заметил Коля. Приближающийся дуэт развеял наши опасения. Сгорбленной фигурой действительно оказался дед, а то, что мы принимали за голый Валькин труп, оказалось плохо ощипанным индюком гомерического размера, окровавленного со сложенными на груди крыльями. Голова индюка билась о бордюры и потому выглядела из рук вон плохо. То есть абсолютно криминально. – За что ты его? Хмуро спросил Коля. Что он тебе такого сделал? - Да ладно Коля! Справедливо заметил я. Ты посмотри на них, они бились на равных. Ведь мог победить и индюк! - Чего ржете, помогли бы, сами ведь послали! Зашипел под индюком дед. - Куда послали? - осторожно осведомился я, за курочкой? Этого птеродактиля ты называешь курочкой? - В дверь не пролезет - невозмутимо заключил Коля. - А мы его порубим - заискивающе произнеслось под птеродактилем. – Ну, это без меня – высказался я. - Нас арестуют раньше, за «расчлененку». - Хоронить надо -закончил диалог Коля. – Бери лопату, пошли. Я помню до сих пор место последнего пристанища бедного индюка.
Лагерь
- Дед расскажи, как сидел и за, что? Иногда донимали мы своего старшего товарища. Говорил об этом он неохотно и немногочисленные рассказы его сопровождались обычно возлиянием горькой. - После войны, голод, холод, родных нет - Первый раз - повествует он – Выпил с мужиками, проснулся, а у меня тюк материи из магазина вот вам и десять лет, а второй раз и того проще, пришел к другу домой. Вижу, он жену бьет, я и помог. Вот еще семь. А тюрьма напротив моего дома. В окно видно как соседи в огороде ходят. Потом работал в лагере на пихтолапке. Возил с просеки рубленые ветки пихты на смоловарню - Рассказывая о своей молодости, о годах, проведенных в лагере, дед преображался. Было видно, что его волнуют эти воспоминания. Эти беспутно проведенные годы и есть для него все то, что составляет его жизнь. – А коня мне дали – говорит дед – старого ленивого. Старые зеки приучили его, пока не трахнешь его в зад, не поедет! Вот я и мучился. - Как интересно ты мучился? Стонали мы с Колей сквозь хохот. Дед попивал горячий чефирь и на нас не обижался - молодые еще.
На какую- то минуту память вынула из своих закоулков воспоминание об этом человеке. Нет больше деда, умер и Коля, остался я один. Один свидетель и участник событий касающихся неизвестно, откуда и для чего промелькнувшего в моей жизни человека без имени и фамилии. Дед. Вдалеке, из таежного поворота, окутанного голубой дымкой, показалась электричка. Я уезжал из этого города навсегда. Оставляя в своей памяти Колю, Деда и понимание того, что мы все, в конце концов, мало чем отличаемся от дедовского, лагерного коня.