«До сих пор кажется, что кто-то постучит в дверь и скажет: „Пойдемте“». Сыктывкарская мать-одиночка — о жизни после двух лет в статусе террориста

«Нелицеприятно высказаться о власти страшнее, чем убить человека»

— Что вы чувствуете теперь, когда вашей фамилии нет в списке террористов и экстремистов Росфинмониторинга?

— Ничего. Я бы даже и не знала, что меня оттуда исключили, если бы банк не прислал уведомление о разблокировке моей карты. Точно так же я узнала о включении в реестр — случайно. Для меня это [исключение из списка] не было особенным событием.

— Чем вы занимаетесь?

— Ухаживаю за пожилым человеком. Сын во второй класс пошел. Работать я больше не собираюсь. Не хочу платить налоги, чтобы они непонятно куда уходили. Мне на следующий год на пенсию выходить — у меня двое детей, я всю жизнь прожила на Севере и заработала северный стаж. Уход за пожилым человеком тоже идет в стаж.

— Когда и почему вы решили не платить налоги с заработка?

— Меня всегда смущало, что я не вижу, куда именно уходят налоги, которые я плачу. А когда стала более-менее интересоваться политикой, поняла, что львиная их часть уходит на государственный аппарат. Депутаты, правительство, эшники и эфэсбэшники ничего не производят, они живут за счет налогов. А если их критиковать, то тебя же еще и штрафуют. И эти деньги опять же идут на их содержание.

Когда меня внесли в список террористов, я поняла, что на работу мне не устроиться. С другой стороны, это дало мне право больше не платить неизвестно куда налог с зарплаты.

Я смотрю приоритеты властей: сколько они тратят на образование, сколько — на военные [нужды], на Росгвардию. В приоритете-то вообще не дети и не здоровье нации. Так что я не хочу [платить налоги]. Я уже свое отплатила — пусть теперь они мне платят.

— Как вы адаптировались к жизни со статусом террориста? Вы рассказывали журналистам, что были проблемы с получением алиментов на ребенка из-за заблокированной банковской карты.

— После обыска [по уголовному делу] мне было противно находиться в квартире — я сделала везде ремонт, чтобы стереть воспоминания об этом. По алиментам — написала обращение в Минобороны [отец ребенка служит по контракту в Мурманской области], чтобы алименты приходили почтовым переводом наличными. Но первые несколько месяцев на почте были странные ситуации. Деньги приходили из расчетного центра Минобороны, но мне их не выдавали. Росфинмониторинг сначала проверял, не является ли перевод финансированием терроризма.

— Росфинмониторинг проверял Минобороны на причастность к финансированию терроризма?

— Да. Причем на переводе было написано, что это алименты на такого-то ребенка, там был указан отправитель. Ну это комично, нелепо звучит: а вдруг Министерство обороны террористов финансирует?

— Были ли еще такие нелепые ситуации?

— Как-то заказала игрушку ребенку — фигурку Капитана Америки. Пришла на почту за посылкой, а мне сказали, что я не могу ее оплатить, потому что нахожусь в реестре террористов. Я говорю — а игрушка здесь при чем? Так мне ее и не отдали. Потом сосед помог — оформили заказ на него.

— Такие проблемы возникали на протяжении двух лет?

— Только в самом начале, потому что я не знала, что могу делать, а чего не могу. Ограничений было в моем случае немного, потому что я не работала и не искала работу. В этом смысле мне было проще, чем другим людям из списка [Росфинмониторинга]. Я заходила в него, смотрела — там есть и старики по 70-80 лет, и дети по 16 лет.

Надо было этот реестр назвать «список нелояльных действующей власти».

Включение в реестр пошло мне даже на руку — я сейчас прохожу процедуру банкротства из-за долгов по кредитам. Часть из них я брала на бизнес [продажу цветов]. При пандемии пришлось закрыть ИП, а долги остались. Все мои счета заблокированы, никаких действий по картам нет, не приходится объяснять, почему я не работаю — я террорист!

— Вы так и объясняли, почему не работаете?

— Я нигде не заявляла [в органах власти], что нахожусь в реестре террористов. Но люди спрашивали, как я туда попала. Отвечала, что нелицеприятно высказалась о действующей власти. Оказалось, это страшнее, чем убийство человека.

— Как, по вашему опыту, россияне относятся к людям со статусом террориста?

— Мои знакомые за эти два года поняли, что список террористов имеет мало общего с терроризмом. Ну какой из меня террорист — я оружие в руках не держала.

— Некоторые говорят про иноагентов, что этот статус — знак качества. В вашем случае такие параллели уместны?

— Я тоже так считаю: иноагент — это герой-герой, комсомолец. А террорист — пока еще пионер, октябренок. У иноагентов даже больше ограничений: отчеты, штрафы. Меня за два года ни разу никто не воспринял как опасного человека.

— Зачем тогда нужно включать обычных людей в реестр террористов, если, как вы говорите, это не сильно усложняет жизнь?

— Мой случай скорее исключение. Потому что как можно прожить на 10 тысяч рублей, которые разрешены законом при этом статусе? Было бы гораздо хуже, если бы у меня были машина и загранпаспорт [автомобиль — это дополнительные расходы при лимите 10 тысяч рублей в месяц, а выезжать за пределы РФ лицам из реестра террористов и экстремистов запрещено].

— За эти два года у вас возникало ощущение бессилия?

— В самом начале, когда я не могла получать выплаты для ребенка и никак не могла на это повлиять. Но местные активисты нам очень помогли: принесли продуктов, денег каких-то. Мы месяц продержались.

Государству проще отключить человека — и все. Я против цифровизации, которая сейчас идет. Это основной инструмент контроля государства над людьми: не так посмотришь, не то напишешь — тебя одной кнопкой выключат. Очень страшно, когда тебя нет в системе.

«Психотерапевт посоветовал пользоваться эзоповым языком. Мне понравилось»

— Если бы ваше уголовное дело и внесение в реестр террористов случилось сейчас — вы бы удивились этому?

— Вообще нет. Мне до сих пор кажется, что кто-то придет, постучит в дверь и скажет: «Пойдемте, мы еще что-то накопали».

— Вы следите за новостями и преследованием россиян за комментарии, лайки и репосты в интернете?

— Да. Вижу, что количество дел по терроризму увеличилось. Этого стоило ожидать. Смотрю — детей арестовывают.

— В феврале 2022 года проект «РОСштраф» и неравнодушные россияне помогли собрать деньги на оплату вашего штрафа, а через неделю после этого начался боевой конфликт в Украине. Потом появились новые наказания за высказывания в соцсетях. Вы пытались в этих условиях выражать свою позицию в связи с происходящим?

— Да, я тоже писала свое мнение, размещала картинки с голубями, посты вроде «Миру — мир» и так далее. Но потом один друг мне сказал все удалить, чтобы не было проблем.

Из-за действий силовиков мне пришлось обратиться к психотерапевту. После допросов и обысков я начала бояться стука в дверь: мне сразу казалось, что это менты пришли. И я у психотерапевта спрашивала, что мне делать — не могу молчать, хочу высказаться. Он сказал: «Знаете, что такое эзопов язык? Вперед!». Я удивилась, как меня раньше эта мысль не посетила, — и начала пользоваться эзоповым языком.

— Где вы писали свои антивоенные посты?

— В инстаграме*. Я делаю сторис на эзоповом языке — выкладываю туда шутки из твиттера. Но они не сохраняются, и к тому же у меня закрытый аккаунт.

Страницу во «ВКонтакте» я удалила после возбуждения уголовного дела — это полностью мусорская соцсеть, там лучше вообще ничего не писать. Пусть она мусорской и остается. Но потом пришлось восстановить аккаунт в «ВК» — сыну по учебе надо.

— Перед вами стоял выбор — писать или не писать про события в Украине в статусе террориста?

— У меня сомнений не было вообще никаких. Я понимала, что, возможно, какой-нибудь эшник следит конкретно за мной, потому что я в террористах числюсь. Но тогда еще не было вот этих законов [о фейках и дискредитации армии, принятых в марте 2022 года]. Я думала: за это же точно не накажут, мы же это в детстве на асфальте мелом рисовали. А потом пришлось удалить посты.

— Два года назад вы говорили, что разочаровались в российской власти — сейчас ваши чувства изменились?

— Они обострились. Я чувствую даже не злость, не ненависть, а какое-то презрение. Ненависть — это сильное чувство, поэтому больше презрение.

— Как думаете, действия власти — эти наказания за посты — действительно могут заставить людей замолчать?

— Мое внутреннее ощущение подсказывает, что что-то будет. Люди до поры до времени терпят — но у нас слишком большая страна, и они глаза открывают, видят, что происходит. Меня очень радует, что большинство тех, кто не поддерживает эту власть, — молодые люди. А вот то, что люди в возрасте находятся на другой стороне, вызывает у меня огорчение. «Мы сами не жили, и своим детям не дадим», — такая у них логика.

— Как, по вашему, людям сейчас сопротивляться, если ничего нельзя? И есть ли вообще в этом протесте смысл?

— Конечно! Я не понимаю, зачем лапки складывать. Это же наша жизнь. И я, например, в меру своих сил, без сильного риска — но пытаюсь бороться.

Люди будут придумывать новые способы: запретили белые листы — будут синие, запретили слово «мир» — появится другое слово. Мне вот понравился эзопов язык. Беру кадры из «Чиполлино», где герой говорит: «Дедушка! Как ты можешь сидеть в тюрьме с плохими людьми?» А дедушка отвечает: «Ты что, внучек, в тюрьме сидят только хорошие люди». Я публикую такие вещи, а люди сами видят, на что это похоже.

— Вы говорили, что наказания за посты и комментарии — это игра властей, чтобы запугать народ. Как думаете, сейчас власти выиграли в этой игре или проиграли?

— Я думаю, они вообще везде проигрывают — не только в этой игре. Очень много людей просыпается.

— Вас посещали мысли о переезде — особенно сейчас, когда вы не в списке террористов?

— Есть планы уехать из Сыктывкара. Насчет заграницы были мысли, но они не очень конкретные. В моем возрасте [Елене 48 лет] трудно менять страну, хотя для сына это было бы лучше. В этой стране с этим правительством на развитие нет перспектив. Но ничего грандиозного не планирую. Надо выйти на пенсию, закончить процедуру банкротства и отсудить у приставов то, что они забрали, — они незаконно удерживали деньги из пособия по безработице в уплату долгов по кредитам, хотя в это время действовала отсрочка.

— Как считаете, что нужно сделать, чтобы как можно раньше построить Прекрасную Россию будущего без репрессивных законов?

— Полностью сменить власть. Запретить переизбираться на новые сроки, в первую очередь президенту и главам регионов, — нельзя вечно сидеть в кресле, теряется связь с реальностью. Госдуму расформировать, а депутатов отправить работать, чтобы они были заняты на производстве и собирались пару раз в год, как раньше. Вообще-то очень много всего надо сделать. Но такой власти быть не должно — я не знаю, что делать с ней. Хоть внешнее управление назначай, чтобы страной какое-то время руководила группа людей извне, политики из более развитых стран.

— Что вам сейчас дает веру в будущее?

— Сын — мой вдохновитель. Ему надо дать все самое лучшее, чтобы у него было хорошее детство.