Гроздья гнева Александра Рогожкина. Бывший лидер пензенских комсомольцев — о том, как поменялось гражданское общество в регионе

Почему молодые люди интересуются социализмом

— Ты вступил в комсомол, когда тебе было 14 лет. Почему выбрал именно комсомол, а не какую-то другую партию?

— Пенза много лет находилась в составе так называемого красного пояса [российские регионы, активно поддерживавшие левые коммунистические силы]. Здесь мало доверия к либералам. Для большинства жителей области они ассоциируются с Чубайсом, Гайдаром и Ельциным, которые все отняли и разрушили. Моя семья, особенно бабушка с дедом, активно прочувствовали на себе последствия этой либеральной политики 90-х годов. Поэтому либерализм у меня изначально ассоциировался с чем-то плохим, и путь в то же «Яблоко» был для меня априори закрыт.

— Каким был пензенский комсомол в 2014 году, когда ты в него пришел?

— Мне понравилось, что там были простые пацаны, которые учились в техникумах или школах. Не какие-то осознанные твердолобые марксисты, а просто несогласные с тем, что происходит в стране. Вместе с ними мы проводили пикеты, ходили на митинги. Но мне хотелось, чтобы это все было ярче и смелее. Я выступал за это, и в конце концов мне сказали: «Саша, а давай ты сам возглавишь комсомол». Но я не сразу на это согласился.

— Почему?

— Я понимал, что если ты всерьез занимаешься оппозиционной борьбой, то тебя будут бить дубинками, задерживать, создавать проблемы в школе, вузе, вообще везде. Я не то что боялся. Я просто не был уверен в том, что смогу это выдержать — сдамся и тем самым подведу остальных. Но меня все-таки уговорили, и в апреле 2017 года я стал секретарем комсомольской организации.

— Какие цели ты поставил перед собой, когда возглавил комсомол?

— Я хотел увеличить численность организации, поэтому сделал ставку на две вещи. Первая — более яркие, жесткие и даже радикальные акции прямого действия. Не просто вышел и постоял с плакатом, а пришел, например, с игрушечным автоматом к гордуме против отмены бесплатных проездов в общественном транспорте для студентов. Или разбил ноутбук у здания Роскомнадзора против политики ограничения интернета. Или повесил на центральной улице «чучело царя».

Чем смелее акция, тем больше люди понимают, что ты ради достижения целей готов жертвовать не только временем, но и свободой. Конечно, мы старались делать это аккуратно, чтобы всех членов организации не посадили и нас не признали бандформированием. Мы ходили по краю и получали за это всего лишь административные штрафы или аресты.

Второй компонент — это информационное освещение. Когда я возглавил комсомол, у него была только слабая группа в соцсети «ВКонтакте». Теперь мы пришли и в Facebook, и в «Одноклассники», и на YouTube, и в Telegram. Число участников группы в соцсети «ВКонтакте» выросло в четыре раза: сейчас там около 1,4 тысячи человек.

— Подводя итоги твоей пятилетки в должности секретаря комсомола, сайт LeftPenza указал, что организация «серьезно укрепила свое влияние». В чем ты видишь это влияние?

— В этом и вижу: выросло количество людей, втянутых в нашу работу и нашу идею. Это и члены комсомола, и их друзья, родители, одноклассники. Я вижу очень много людей, которые с нами солидарны. Иду по Московской [центральная пешеходная улица Пензы] — со мной здороваются уличные музыканты, какие-то панки-готы, скейтеры. Потому что они знают о нашей движухе и о том, что только мы впрягаемся за их темы и молодежную политику.

— Поэтому, на твой взгляд, молодые люди в Пензе интересуются социализмом? 

— В Пензе, как и во многих других регионах, была и остается только одна реальная альтернатива партии власти. Люди видят, что с каждым годом ситуация ухудшается, поэтому идут к нам.

Почему растут протестные настроения

— Какой была политическая ситуация в Пензе в 2017 году? Какие темы «болели» у горожан?

— Тогда людей мало интересовала именно политика. В основном их беспокоила социалка: отмена электричек, банкротство муниципального автобусного парка, оптимизация здравоохранения, проблемы в образовании. Многие продолжали любить Путина как объединителя земель русских и так далее.

Сейчас, конечно, любовь прошла. В народе усилилась критика первых лиц, люди возмущаются фальсификациями выборов, уничтожением свободы слова и интернета. Люди хотят высказаться и донести до системы свою позицию. Несмотря даже на то, что система пытается это ограничить. Я ощущаю этот запрос.

— Насколько, по твоим оценкам, выросла активность?

— Она не то чтобы выросла — у нее изменился возрастной состав. Когда я пришел в политику, подавляющим большинством активистов были горожане старшего пенсионного возраста. Сейчас это люди 35–40 лет. Протест омолодился, стал более современным и радикализировался в плане требований.

— Ты же понимаешь, что участники акций прямого действия, которые вы проводите, сразу попадают в поле зрения сотрудников центра противодействия экстремизму. Этот учет на всю жизнь? 

— Это понимает каждый, кто сегодня выходит с протестом на улицу. Первый раз я попал в Центр «Э» в 16 лет, когда они «запалили» мою страничку в соцсети и стали искать, до чего докопаться. Нашли в сохраненных изображениях свастику под антифашистским постом, вызвали всю семью, запугали родителей, рассказали, что их сын растет фашистом. Размахивали перед моим носом Уголовным кодексом: «Ты, гад, сядешь!»

После этого я просто перестал уважать силовиков. А политические убеждения остались прежними. Я против замыканий в себе и сектантства. Знаете, в левом движении сейчас популярна тема марксистских кружков, как это было в конце XIX века. Тогда создавались кружки Георгия Плеханова, выросшие затем в рабочую партию. Вот и сейчас чуваки сидят читают Ленина, Маркса, Гегеля. Они думают, что займутся политикой потом, когда все прочитают. Но я думаю, что они просто боятся политики и в своем стремлении до Фомы Аквинского так дойдут. В итоге все случится без них.

Я за выход к людям, за общение и открытую оппозицию власти. Да, на наших товарищей составляют административные протоколы, задерживают и помещают под арест. Но мы тем самым показываем свою готовность бороться.

В критический момент люди придут к тем, кто не боялся высказываться. А к тем, кто лежит на диване и строчит комментарии, никто и не прислушается. Потому что они не доказали своей деятельностью то, что у них есть право решать.

Откуда берется ненависть

— Какие городские проблемы получилось решить при помощи такой формы протеста, как акции прямого действия? А какие — наоборот, усугубить?

— Усугубить — точно нет. Смысл таких акций не в том, что они всегда должны приводить к решению проблемы. Смысл в том, чтобы привлечь к проблеме общественное внимание. Одна из последних акций прямого действия прошла 2 июля. В этот день мы забросали тетрадями вход на бумажную фабрику «Маяк». Из-за ее стоков в реке гибнет рыба, стоит вонь на нескольких улицах, и этой проблеме уже много лет. Сейчас как раз истекает срок, в который фабрика обязана исполнить предписание Росприроднадзора и привести в порядок очистные сооружения. Своей акцией мы создали общественный резонанс, и теперь уже директор «Маяка» и депутат законодательного собрания Владимир Вдонин не сможет сделать вид, что ничего не было. Внимание к проблеме привлечено, весь город за ней наблюдает.

— Какая протестная кампания была самой долгой?

— Наша борьба с депутатом городской думы и транспортным монополистом Андреем Фоминым. Она длилась больше года. Я считаю, что именно Фомин лоббировал отмену льготного проезда для студентов. Мы поставили цель прогнать его из парламента и лишить трибуны, с которой он ныл на каждой сессии о нехватке субсидий на транспорт. Для того чтобы привлечь внимание, мы забрасывали его деньгами на входе в думу и так далее.

— А вы пытались с ним просто поговорить?

— Общались на круглом столе. Фомин сказал, что студенты должны разгружать вагоны, чтобы иметь деньги на проезд в общественном транспорте. По его мнению, пройти до института в −30 [градусов] пешком — это не проблема. Скажем так, он на этом круглом столе только показал свое озверевшее классовое нутро. И моей ненависти к нему это не убавило.

— Тобой движет ненависть?

— Мной движет чувство справедливости. А ненависть — это одна из его составляющих. Конечно, я испытываю ненависть к таким людям и ко всей этой системе. Это не значит, что я призываю к расправам. Но и своей ненависти я не стесняюсь. Я ненавижу этих людей. Ненавижу Путина за пенсионную реформу, за то, что он гробит страну и уничтожает демократию.

— Что делать с этой ненавистью?

— Проявлять. Тем более у них тоже есть ненависть к нам. Как еще можно назвать попытку залезть в карман к студентам? Или выделение громадных денег на разгон митингов? Разве это не ненависть к народу?

К чему приводят ограничения

— В марте 2021 года губернатора Ивана Белозерцева арестовали по подозрению в коррупции. Повлияло ли это на общество в Пензе и рост недоверия к власти?

— Никак не повлияло, потому что недоверие к власти изначально было большим. А задержание Белозерцева лишь подтвердило, что нынешняя власть коррумпирована. Силовики ткнули в Белозерцева, и сразу что-то у него нашли. Ткнули в начальника ставропольского ГИБДД — бац! Золотые унитазы.

— Изменился ли за пять лет подход местной власти к реагированию на политическую активность граждан?

— Не изменился. Как таскали комсомольцев в полицию, так и таскают. Просто при одном губернаторе был один формат общения с оппозицией, при другом губернаторе — другой. Но все эти губернаторы — единороссы. У них может меняться подход, а задача остается одна и та же: дать 80% за Путина от вверенной вотчины. И нет смысла рассуждать о том, что один губернатор разговаривает с оппозицией, а другой — нет.

— Как ты видишь развитие региональной власти в ближайшие годы?

— Усиление и укрепление централизации.

— Диалог будет?

— Власть будет идти на диалог только в том случае, когда ей это будет удобно и даст «плюсиков». А встречаться для того, чтобы услышать про себя неприятное, она не станет.

— Как ты видишь развитие гражданского общества в Пензе? Есть ли напряженность в обществе?

— Напряженность между властью и гражданским обществом растет очень сильно. Мне кажется, что они уже на грани серьезного противостояния. Народ в каком-то райцентре может не чувствовать этого давления, а вот там, где человек активничает, он в лучшем случае сталкивается с бюрократической стеной, а в худшем случае — с Минюстом, ОМОНом, Росгвардией, Следственным комитетом и прокуратурой.

Мне нравится, что в Пензе продолжают жить проекты, которых уже не должно было быть. Благотворительный фонд «Гражданский союз»* Олега Шарипкова признали иноагентом, а он все равно работает и всем помогает. Газета «Улица Московская» Валентина Мануйлова все равно выходит. Активисты типа Екатерины Миленькой бесконечно стоят в пикетах, потому что просто не могут по-другому.

Власть поступает неправильно. Она вытесняет в политику людей, которые просто делают добрые дела. А уже в политике у них появляется настоящая ненависть, чистая и концентрированная. Гроздья гнева.

— Как уменьшить напряженность между гражданским обществом и властью?

— Власть должна прекратить уничтожать свободу слова, давить на НКО и реагировать на активность дубинкой. Дайте людям возможность высказаться, чтобы общество могло поговорить.

Потому что, когда человек говорит: «Я не согласен» — и получает за это дубинкой по голове, его несогласие превращается в затаенную ненависть. А во что она выльется — это вопрос.