Археологические раскопки в Югре идут с первых теплых дней весны до конца октября, когда ложится снег. Главный спонсор большинства из них — нефтедобывающие компании, которым выгоднее финансировать исследования, чем платить штрафы за уничтожение исторических ценностей. Уральская археологическая экспедиция привлекает к раскопкам добровольцев из России и других стран. Как живут исследователи в таежных лагерях в Югре и что можно найти в древних урочищах на Оби и ее протоках, интернет-журналу «7x7» рассказал волонтер из Владимирской области Дмитрий Донской.
«В мире много того, без чего человек может жить счастливо»
— Как вы попали на раскопки в Югру?
— Все началось со случайной встречи год назад, в фуре дагестанца Али, который подвозил меня из Ростова в сторону Москвы. Мы подобрали на трассе парня по имени Григорий, и пока ехали, он рассказал, что в группе «Гудсерфинг» [сервис для поиска добровольцев для общественных проектов] в социальных сетях часто появляются объявления о поиске волонтеров в разные удивительные места. На одной из остановок я вышел в интернет и, увидев объявление о поиске крепких ребят в Уральскую археологическую экспедицию, подумал — почему бы и нет? До столицы так и не доехал — связался с Павлом Бахаревым [начальник отрядов Уральской археологической экспедиции, добровольческой ассоциации, которая занимается изучением культурного наследия народов Севера и Сибири] — легендарным человеком в мире российской археологии. Уже через четыре дня я был в Сургутском районе на Сайгатине [вокруг деревни Сайгатино располагаются могильники каменного, бронзового и железного веков] — втором по значимости памятнике археологии после «Барсовой горы» [урочище рядом с Сургутом, непрерывно заселенное в течение семи тысяч лет]. Раскопки шли в районе протоки Гнилой — находки здесь датируются пятью тысячами лет до нашей эры.
— Как проходят будни помощников археологов?
— Рабочий день начинался с раннего подъема. Мы жили в палатках на трех человек. Если ты дежурный — идешь готовить завтрак на костре, затем берешь личную лопату и, дойдя до своего участка, начинаешь копать, снимая по миллиметрам слой за слоем. Мы давали нашим лопатам имена. Свою я назвал Фрекен Бок — в честь домомучительницы из «Малыша и Карлсона». В основном мы копали песок — его 50 оттенков, которые ты уже хорошо различаешь. В час тебе платят смешные по меркам северян деньги — от 50 до 100 рублей. Я оказался очень способным учеником, быстро усвоил все правила особой северной методы съема горизонтов и в день выполнял план по максимуму, зарабатывая по 800–1200 рублей. Кто-то скажет, что 30 тысяч в месяц он может заработать и в тепле, работая в том же супермаркете менеджером по продажам, но согласитесь, в городе не найти той природы, атмосферы братства, некой романтики, что, как ни крути, осталась в этой профессии. В лесу нет строгого расписания, нет точных выходных. Он может быть не в субботу и воскресенье, а, например, в понедельник и среду — какая разница, если ты живешь в глухой тайге?
— Далеко от цивилизации понимаешь, что в мире много того, без чего человек мог бы вполне прожить себе счастливо. Например, мы все дружно пропустили чемпионат мира по футболу и не жалеем об этом. Мы не смотрели телевизор, не слушали радио. Жили сами по себе.
— Что стало для вас неожиданностью на раскопках?
— То, что на раскопки приехали много женщин. Казалось бы, полевые условия совсем не для них, но среди археологов и копателей до четверти, а иногда и до трети коллектива — женщины. Все они очень разные. Кто-то, приехав, начинает сразу плакать и жаловаться, кто-то стойкостью духа даст фору любым крепким на вид мужикам, которые расклеиваются через неделю. В лагере Нех-Урий в этом году у нас была необычная девушка Вероника. Ей лет 20, она приехала в Югру с Дальнего Востока автостопом, как и я. А до этого она уже работала в археологической экспедиции на Сахалине — копала айнов. Еще с нами была темнокожая женщина, 44-летняя режиссер Симона из Конго. Вот, казалось бы, что она забыла в русской тайге? Ан нет, ей интересно было узнать про археологию. Она хорошо говорила по-русски, а еще по-французски и по-английски. У нее есть родные во Владимире, Москве и Питере, хотя основная ее родня живет в Конго. Симона — наследница больших угодий. Она звала меня и еще несколько хороших работников на следующий год к ней на родину, работать археологами на ее участке. Оказалось, она и приехала на север, чтобы узнать больше об этапах поиска древностей. Она мечтает снять качественный короткометражный фильм об археологии Конго. Еще с нами работали две колумбийки из Боготы, которые поступили учиться в Питер и решили с интересом провести лето в России, и девушка из Афганистана, которую вообще непонятно каким ветром занесло в Сибирь. Из приехавших в Югру парней, кроме меня, в нашей команде был киргиз — Айлеп Датэ, который говорил о себе что он тенгрианец [последователь языческой тюрко-монгольской религии, в центре которой находится культ бога неба Тенгри]. Он приехал в Югру за поиском знаний о северном шаманизме и мечтал прикоснуться к предметам древности. Предметы эти мы и в самом деле находили достаточно часто. Он был доволен.
Про каторгу и «крокодилов»
— Насколько большими бывают команды археологов?
— Идеальным числом для небольшой экспедиции я считаю 30 человек. Этого достаточно, чтобы привыкнуть к друг другу и плотно, профессионально работать. Но в июле к нам в Нех-Урий приехали студенты-практики из Можги и Глазова в Удмуртии, и для нас начался ад. Лагерь разросся до 120 человек. Я не очень люблю быть наставником, особенно для тех, кто не стремится чему-то научиться. Все ребята-историки разные — кто-то приехал, как на каторгу, а кто-то с горящими глазами. Мне 22 — им в среднем 16–19, а они как будто с другой планеты. Плачут по планшетам, интернету, мягким кроватям. Еще среди них часто встречаются «крокодилы». Так называют в экспедиции тех, кто постоянно хочет есть. Им говоришь, например, что всем положено по бутерброду на завтрак, а они берут три-четыре штуки и сразу это съедают. В итоге кто-то остается голодным. И дело же ведь не в том, что порции маленькие — они нормальные, просто многие не привыкли находиться в коллективе, где есть свои правила и требования, которые нужно выполнять. А ведь в тайге живем — здесь правил миллион: как надо выкидывать продукты и как их закапывать, чтобы не забрели медведи, как купаться в местных речках, чтобы не смыло и никто не утонул, какие грибы можно собирать и есть, а какие не стоит трогать в принципе. Я пока жил в тайге повидал и медведей, и лис, и волков, и зайцев. Последних пару штук даже попробовал на обед, но в целом я больше рыбак — рыбы в Югре много. Если хотели, могли есть ее каждый день.
— Что вы сами хотели найти в Югре?
— Я деревенский, может, поэтому мне было проще в экспедиции — родился в Мурманской области в селе Богдановское, потом мы переехали с родителями во Владимирскую область в село Шихобалово. С раннего детства я был приучен к труду и жесткой дисциплине — без нее никуда. После девятого класса я уехал во Владимир в техучилище, отучился на сварщика и газоэлектрика. Немного поработал по профессии, а когда начался конфликт на Донбассе, решил, что поеду защищать «русский мир». Знаете, война и жизнь в тайге похожи в том, что они оголяют лучшие и худшие качества человека. В экстремальных условиях человек либо начинает проявлять себя героически, либо идет по головам, чтобы лично ему было комфортнее и лучше, чем другим. Я доволен своей работой в северных экспедициях, потому что все необходимое она предоставляет — палатки, пенки, еду, инструменты. Ты живешь четыре с лишним месяца на полном довольствии и просто качественно и в срок выполняешь свою работу. В Югре мне было важно раскрыть историю древних людей, понять, как и зачем они жили, найти свидетельства их жизни. В Сайгатино мы нашли костяной гарпун — из кости оленя, металлические ножи, круглую пулю XV века, топоры XV–XVI веков, разную интересную керамику, останки лошадей. В древнем селище Нех-Урии — это недалеко от Покачей — мы нашли охру — эта такая древняя краска, нашли жемчужную керамику — рисунок на глине, выполненный бугорками. Ей около пяти тысяч лет. Затем под Угутом у реки Кулуныгий мы копали древние ямы-ловушки — они три метра глубиной — на дне колья. Их остатки и угольки мы собирали специальными совочками — чтобы не касаться их руками — при радиоуглеродном анализе дерева на возраст нельзя допускать неточностей. Ребята примерно определили, что это энеолит — 3–4 тысячелетие до нашей эры. Мы нашли небольшие наконечники стрел, а еще красношиферную круглую подвеску из глины. Вот так ее шесть тысяч лет назад кто-то потерял, а мы нашли. Уже осенью, 5 сентября, мы приехали в Куть-Ях Нефтеюганского района, копали четыре ямы, одна из них оказалось выгребной — что является большой удачей для нас, археологов. Там нашли развалы керамики, косточки, каменные топоры, точильные камни эпохи неолита. Кстати, на Юганщине мы нашли также местный очень древний центр металлургии — об этом свидетельствовали остатки древней руды и шлак — люди там что-то плавили. Одни из первых в Сибири.
— По сравнению с другими регионами России в Югре ежегодно проводится очень много археологических раскопок. С чем это связано?
— Прежде всего с нефтяными разработками. Когда какая-либо нефтяная компания заходит в определенную местность, ей нужны бумаги о том, что на земле были произведены археологические работы и недра более не содержат ничего ценного для истории. Для этого заключается контракт с археологической конторой. Она сразу посылает в район разведчиков — со специальными инструментами, включающими GPS-навигацию и квадрокоптеры для съемок сверху. Все находки сверяются со спутниковыми картами. Когда обнаруживают что-либо похожее на древнюю стоянку, делают раскоп метр на метр. Если там есть что-то ценное, подаются документы в специальный орган министерства культуры, объект регистрируется, и в работу включаются профессиональные археологи, так называемые «листовики». Это люди, имеющие право вести раскопки. Нефтяники говорят им — мы даем вам два месяца, чтобы вы выкопали все ценное с нашей территории. «Листовики» просчитывают, что надо экспедиции на это время — палатки, еду, инструменты, плюс зарплаты, и заключают договор.
— Скрыть сам факт нахождения древних стоянок, могильников, городищ, ям и прочего нефтяники не могут — рано или поздно обман вскрывается, и правительство накладывает на них многомиллионные штрафы, вплоть до запрета вести там разработки. Им легче и проще проявить сознательность и отдать пару миллионов рублей на оплату археологического лагеря, чем позднее разбираться в судах и объяснять, почему они уничтожили историческое достояние Югры и России.
— Поэтому на Севере копают много и весь сезон — от первого возможного дня в середине мая — до самого последнего — в середине октября, пока не выпадает окончательный снег. В Югру приезжают множество специалистов, со всей страны и не только — ведь она хранит немало интересных раскопок, начиная с мамонтов, древних ханств, вроде Эмдера, казачьих стоянок эпохи Ивана Грозного до спецпоселений для ссыльных середины XX века. Во время работы я общался с местными хантами и манси, что жили недалеко от стоянок в своих стойбищах. Жизнь у них тяжелая, во многом из-за того, что некоторые неравнодушны к алкоголю. У нас же в лагере его не было — на территорию археологической экспедиции каждый раз надо было въезжать со стороны КПП той или иной нефтяной компании, где все тщательно досматривалось, а потом еще приходилось добираться до места раскопа на лодках. Много ли сможешь пронести с собой, даже если очень захочешь? Но у нас всегда было весело. Особенно на день археолога — 15 августа. Его в тайге празднуют с размахом. Танцами, конкурсами, шутками-прибаутками, новичков чем-нибудь обмазывают, ужин готовится праздничный. У некоторых археологов есть дети, и они проводят лето вместе с родителями, периодически те вместе что-нибудь придумывают, например, своими руками лепят глиняную печь и пекут в ней хлеб. Он выходит по-настоящему вкусным и полезным. Думаю, что на следующий год обязательно вернусь в Югру. Она чем-то манит. Ощущением первооткрывателя, может быть.
